Чарли — полукровка. Что станется с ним?
Октябрь 1858
Я уже не могу подняться с постели. Мне стоит большого усилия удерживать перо. Я лежу здесь, думая про те грязные и глухие задворки Индии, которые переполнены умирающими от голода беспризорными, галдящими и выпрашивающими милостыню, спящими прямо здесь же, в канавах, отыскивающими еду в кучах отбросов. Фелисити говорила, что за четырехлетнюю девочку в Пешаваре дают двух лошадей. Думаю, его отдадут в приют, но мне еще никогда не доводилось видеть там детей старше девяти-десяти лет. Где они все?
Анасуя приносит ко мне Чарли дважды в день, а когда забирает, я плачу.
И больше ничего. Чистые страницы. Я закрыла дневник и какое-то время сидела, притихшая, в залитой лунным светом комнате, чувствуя, как сжимает сердце печаль. Они умерли такими молодыми, а что же сталось с ребенком?
Сингх — имя в Индии распространенное, богатство — вещь редкая. Трудно представить, что в Масурле есть сразу две богатые семьи с таким именем. А что, если наш домовладелец имеет какое-то отношение к любовнику Фелисити, Джонатану Сингху? Мое беспокойное сердце забилось быстрее.
Мартин планировал отправиться в Лахор трехчасовым поездом. Помешать ему я не могла, но могла отвлечься, занять себя чем-то другим и нанести еще один визит мистеру Сингху.
Мистер Сингх сам открыл дверь. Изысканный костюм из тяжелого серого шелка определенно пошит на заказ, галстук цвета кларета и в тон ему тюрбан.
— Видеть вас — всегда удовольствие, миссис Митчелл, — сказал он, пожимая мне руку.
Проходя через просторный холл, я уловила нежный, пряный аромат, исходящий от жасминового ранголи в неглубокой чаше мейсенского фарфора. Наше маленькое бунгало, должно быть, представлялось мистеру Сингху чем-то вроде домика для прислуги.
— Спасибо, что согласились принять.
— Проходите, пожалуйста. — Он жестом пригласил меня в ту же комнату, где мы разговаривали в прошлый раз, и я снова села на низкий диван с шелковыми пуховыми подушками цвета мороженого. Мистер Сингх едва заметно кивнул дворецкому: — Чай, Дакша. — Он тоже сел, откинувшись на спинку кресла и скрестив на европейский манер ноги. — Надеюсь, с бунгало проблем нет.
— О, нет-нет. С бунгало все в порядке.
Мистер Сингх выжидающе посмотрел на меня.
— В стене на кухне расшатался кирпич.
— Я распоряжусь незамедлительно провести ремонт.
— Нет. То есть… я не поэтому здесь.
Он ждал, слегка склонив набок голову.
— Вот. — Я раскрыла сумочку, вынула пакет со старыми письмами и положила на столик между нами. — Это было за тем кирпичом.
Мистер Сингх посмотрел на письма с некоторым интересом, но трогать их не стал.
— Любопытно.
— Эти письма писала одна женщина. Фелисити Чэдуик. Она…
— Я знаю, кто такая Фелисити Чэдуик. — Лицо его замкнулось и потемнело, как бывает с солнцем, когда на него набегает тучка.
— Знаете?
Мистер Сингх подобрал ноги и, положив руки на колени, слегка подался вперед:
— Почему вы пришли сюда?
Ответить я не успела — в комнату с подносом вошел Дакша. Первую чашку он предложил мне.
— Спасибо.
Пока дворецкий наливал вторую чашку, я вдруг почувствовала себя канатоходцем. Если предок мистера Сингха был любовником Фелисити, для его семьи это обернулось скандалом. Возможно, та давняя история до сих пор остается слишком щекотливой темой. Дакша вышел наконец из комнаты.
— Позвольте спросить, откуда вам о ней известно?
— Ее знал мой прадед.
Казалось, даже воздух в комнате запульсировал от напряжения.
— Можно узнать его имя?
— Джонатан Сингх.
Я кивнула:
— Ваш прадед и мисс Чэдуик…
— Они были любовниками. — Мистер Сингх поставил чашку на столик. — Но вы, похоже, и сами уже это знаете. Чего именно вы хотите?
— Простите, мистер Сингх. Понимаю, дело личное, однако я нашла не только письма Фелисити, но и дневниковые записи ее компаньонки. Их история глубоко меня тронула. Смелость этих женщин, их жизнерадостность, то, что называют joie de vivre, они и меня подталкивают к серьезному, хотя и трудному шагу. Мой брак… может быть… — Я поставила свою чашку рядом с его. — Для меня это очень важно.
— Понятно. — Мистер Сингх достал из нагрудного кармана кожаный портсигар с монограммой. — Знаете, Джонатан был женат.
— Да, и его вдова совершила сати.
Он коротко кивнул:
— Постыдный эпизод. Мои родители никогда об этом не говорили. — Мистер Сингх предложил мне сигарету, у него были английские. Я отказалась. Он щелкнул серебряной настольной зажигалкой «Ронсон».
— Ваши родители стыдились сати или той связи?
— Связи, конечно. — Он выдохнул тонкую струйку дыма и снова закинул ногу на ногу — я услышала мягкий шорох шелка. — Сати считается почетным деянием, подтверждением непорочности и верности супруги. Но связь с белой женщиной… Извините, но это отвратительно. Мой дед был единственным, кто признавал, что Джонатан знал ее.
— Что он рассказывал вам?
— Я был ребенком, миссис Митчелл. — Лицо мистера Сингха, сидевшего в своем резном, похожем на трон кресле, оставалось бесстрастным. — Дети чувствуют, когда от них что-то утаивают. Дед говорил, что его отец дружил с какой-то англичанкой. Может быть, он и хотел сказать больше, но так и не сказал. Я был еще мал. Только потом, когда дед уже умер, до меня дошло, что это была за «дружба» и почему родители не желали ничего рассказывать.
— Значит, ваш дед никогда не упоминал о ребенке Фелисити и Джонатана?
— Ребенке? — Он улыбнулся. — Никакого ребенка не было.
— В том-то и дело, что был.
Сигарета замерла на полпути.
— Уверен, вы ошибаетесь.
Но лицо его этой уверенности не выражало; он знал, что дед что-то утаивал.
— Фелисити умерла при родах, и ее подруга, Адела, заботилась о ребенке, мальчике, больше года, пока не умерла сама.
— Если это правда, то ребенок доводился моему деду сводным братом. — Мистер Сингх снова подался вперед. — Но сирота-полукровка… Возможно, его отдали в приют. А если нет… — Он покачал головой.
— Я знаю, что детей продают в рабство.
Мистер Сингх глубоко затянулся и медленно выдохнул.
— Некоторых калечат. Попрошайкам-калекам подают больше.
— Господи. — Я достала пачку, вытряхнула сигарету. Он наклонился через стол, щелкнул «Ронсоном». Я думала о Чарли: как он ест рисовый пудинг, ползает у кухарки под ногами, играет с ноготками. Потом представила его на улице, с другими беспризорниками, может быть ослепленного или изувеченного, получающего вечером либо пригоршню риса, либо палкой по спине. — Но ведь о ребенке знали. Знала мать Джонатана. Его рождение не было тайной.
Мистер Сингх беспомощно пожал плечами:
— Мы были близки с дедом, но о ребенке он никогда не упоминал.
— Но мать Джонатана знала о малыше. Может быть, она как-то позаботилась о нем. Ведь он был ее внуком.
Мистер Сингх развел руками, словно прося о милосердии.
— Миссис Митчелл, вы говорите о моей прапрабабушке, которая умерла со своими секретами много лет назад.
Но отпустить Чарли так вот просто я не могла.
— Мать Джонатана помогала Аделе. Присылала ей деньги.
— Простите?
— Я читала дневники Аделы и знаю, что она писала матери Джонатана. Может быть, они достигли каких-то договоренностей на тот случай, если Адела умрет. — Я курила, ожидая, когда же любопытство перевесит нежелание возвращаться к семейному скандалу.
Мистер Сингх поджал губы, но что это означало, раздражение или задумчивость, я понять не смогла.
— Не представляю, как это можно проверить.
— Викторианцы сохраняли все. — Я постучала пальцем по письмам на столе. — Здесь могут быть письма, которыми обменивались Адела и Джонатан.
— Здесь?
— Разве мать Джонатана не жила в этом доме?
Мистер Сингх отнесся к моему предположению довольно равнодушно.
— У нашей семьи несколько домов — в Дели, Джайпуре, Лондоне. Но… — Он стряхнул пепел в массивную хрустальную пепельницу. — Но если она писала из Масурлы, то, скорее всего, жила в старом крыле этого дома. Там сейчас никто не живет, и даже электричество туда не проведено.
— Мистер Сингх, вы, возможно, чувствовали, что ваш дед мог рассказать вам что-то еще. И будь вы постарше или проживи он чуть больше… Как по-вашему, если бы он был сейчас здесь, рассказал бы вам что-то еще?
Маска безразличия наконец дала трещину.
— Мой дед был честным человеком. Он хотел бы, чтобы я знал правду.
— Так не стоит ли попытаться отыскать ее?
Взгляд его смягчился.
— Интересно, не правда ли? Семейная тайна живет, словно призрак, даже тогда, когда все знавшие ее уже умерли.
