Дмитрий Кедрин. «Вкус узнавший всего земного…». М., Издательский дом «Время», 2001, 557 стр. («Поэтическая библиотека»).
В этом году исполнилось 95 лет со дня рождения автора «Зодчих» Дмитрия Борисовича Кедрина, трагически погибшего при непроясненных до сих пор обстоятельствах осенью 1945 года.
Подготовленный дочерью поэта Светланой Дмитриевной и выпущенный издательством «Время» том Кедрина — наиболее полное на сегодняшний день издание его текстов. Не только стихотворений и поэм, но и записных книжек, писем. Впервые опубликовано несколько стихотворений поэта, ранее не публиковавшихся по цензурным причинам. Среди них особенно поражает стихотворение «Нищенка», написанное двадцатилетним Кедриным в 1927 году.
Досыта евший и крепко пивший,
Тысячью сабель грозивший Москве,
Я говорю вам из гроба — бывший
Конногвардеец Андрей Жерве.
…Душно лежать мне, а как я встану,
С кем поведусь, где найду приют?..
В Павловске — музыка и фонтаны,
В Царском Селе, как и раньше, пьют.
Что принесу я к любимой двери?
Горечь? Отчаянье? Горесть стыда?
Мери! Вы помните Павловск, Мери?
Может, и вы изменились?.. Да!
Все миновало — одна в наколке
Черных кружев на седой голове, —
Мертвого мальчика разве только
Нищенка ждет на Страстной в Москве…
Завершает книгу «Послесловие», написанное С. Д. Кедриной. Это и повесть о детстве, и хроника жизни отца, написанная так, как может написать только близкий человек. Потерявшая отца пятнадцатилетняя девочка — ее голос слышится на каждой странице этой горькой и светлой прозы.
«Я постоянно ощущаю присутствие отца в Черкизове, в нашем маленьком бревенчатом доме… Та самая терраса, хотя и застекленная, и печка та самая, только без духовки… Здесь, в маленькой двенадцатиметровой комнате, ему хорошо работалось. Фанерные стены пропускали все звуки, а соседи наши не были тихонями: то играл баян у тети Фроси… то справа в большой беспокойной семье Мелиховых буянили и хватались за топоры. Наверное, желая заглушить эти звуки, отец приобрел тринадцать клеток с птицами…»
«Поэт М. Л… являлся в самое неподходящее время, часто оставался ночевать, а однажды, когда ждал папу, съел целую копченую рыбину, которую мама приготовила нам на ужин…»
«Однажды отец вернулся из Москвы, молча вошел в комнату и медленно опустился на стул. „Что с тобой, Митечка?“ — кинулась к нему мама. Отец какое-то время молчал, потом сказал: „Меня сегодня вызывал Ставский. Он называл меня дворянским отродьем, требовал, чтобы я выучил пять глав ‘Краткого курса ВКП(б)’ и сдал ему, иначе он загонит меня туда, куда Макар телят не гонял“, — отец закрыл лицо руками и вдруг зарыдал…»
А пронзительный рассказ о неудачной попытке эвакуации семьи Кедриных из Москвы в октябре 1941-го! «Поезд начинает медленно отходить. „Чемодан! — кричит мама в ужасе и бежит за поездом. — Там — твои стихи!“ — „Другие напишу! — говорит папа, догнав ее и взяв за руку. — Зато вот что я сохранил!“ И он вытаскивает из-за пазухи посмертную маску Пушкина…»
Я отчего-то всегда ощущал Кедрина не только как одного из любимых поэтов, но и как близкого человека. Причем это ощущение пришло не от стихов, а от фотопортретов поэта. Повесть Светланы Кедриной довершила это интуитивное узнавание, и теперь мне кажется, что я хорошо знал Дмитрия Борисовича. И боль утраты свежа.
Я помню чай в кустодиевском блюдце,
И санный путь, чуть вьюга улеглась,
И капли слез, которые не льются
Из светло-серых с поволокой глаз…
Владимир Купченко. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1877–1916. СПб., «Алетейя», 2002, 495 стр.
Первый том хроники, итог тридцатилетних архивных разысканий литературоведа Владимира Петровича Купченко, первого директора Дома-музея М. А. Волошина в Коктебеле и основателя отечественного волошиноведения. В многолетней истории работы над этой фундаментальной книгой были и драматические эпизоды, потребовавшие от автора настоящего мужества. Клевета, обыски, допросы, увольнение из музея, работа ночным сторожем, вынужденная «эмиграция» в Ленинград. Шесть лет (с 1982-го по 1986-й) автор не мог вызволить свою рукопись из рук сотрудников Судакского райотдела КГБ.
Даже беглое упоминание обо всем этом в предисловии, несомненно, добавило бы автору читательской симпатии, но я узнал об этой истории не из книги, а от моего крымского коллеги. Предисловие же сдержанно и академично, и только в последних его строчках автор позволяет себе сказать «я»: «Сведение воедино всех собранных за 30 лет материалов и обнародование их может стать (я надеюсь!) толчком к новым сопоставлениям, дополнениям и открытиям других исследователей жизни и творчества Волошина. Думается, что „Летопись“ поможет исследователям и многих других деятелей культуры ХХ в. — прежде всего России и Франции…»
Не скажу за специалистов, но нашей семье книга при первом же знакомстве принесла радостное открытие. Обнаружив в именном указателе фамилию своего прадеда, я понял, что от легендарного поэта серебряного века меня отделяет всего два рукопожатия. 10 ноября 1916 года Максимилиан Волошин попал в Керченский военный лазарет, начальником которого был мой прадед по материнской линии полковник Елисей Иванович Волянский. Через пять дней поэт вышел из лазарета, где был признан негодным для военной службы «из-за невладения правой рукой». Вскоре поэт получил свидетельство об освобождении «навсегда от службы».
Короткое общение прадеда с Волошиным осталось неизвестным даже нашим домашним, хотя семья жила музыкой, литературой, в ней были свои поэты. Добрейший Елисей Иванович, блестящий военный хирург, отличившийся еще на русско-японской, он не успел оставить воспоминаний. Умер в Одессе, в крайней бедности, и, как я только что понял, листая книгу В. П. Купченко, — в те же дни 1932 года, когда ушел из жизни Максимилиан Александрович Волошин. Очевидно, в каждой семье бывают свои «странные сближенья».
Этим сближеньям и необъяснимым соприкосновениям судеб посвящен уникальный, без сомнения, сборник, составленный из сочинений подростков.
Человек в истории. Россия — ХХ век. Сборник работ победителей всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников. Редактор-составитель И. Л. Щербакова. М., «Мемориал» — «Звенья», 2002, 479 стр.
Эпиграфом здесь можно было поставить слова Ролана Барта о том, что «история — это время, когда моя мама была маленькой».
Первый конкурс «Человек в истории. Россия — ХХ век», организованный обществом «Мемориал», прошел в 1999 году. В нынешнем мае торжественно подводились итоги третьего. Немногочисленному жюри (в его составе — Светлана Алексиевич, Даниил Гранин, Александр Даниэль, Сигурд Шмидт и другие известные писатели и историки) пришлось нелегко — на третий конкурс поступило 2643 работы! И это при том, что информацию о конкурсе можно было найти лишь в двух-трех малотиражных изданиях.
В предисловии к сборнику лучших работ прошлого года Александр Юльевич Даниэль пишет: «Нашей основной трудностью стало не отсутствие достойных претендентов на призовые места, а проблема выбора самых достойных». В сборник вошли двадцать восемь исследований. География авторов — от Воркуты и Ухты до Тынды и Усолья-Сибирского. Темы — далеко выходящие за пределы школьных программ: новочеркасские события 1962-го, война глазами рядового, истории деревенского храма и дворянской усадьбы, судьбы спецпереселенцев на Вишере и малолетних узников финских концлагерей, ленинградская блокада и строительство БАМа, Афган и Чечня…
Организаторы конкурса установили планку требований на самом серьезном уровне. Подростки не терпят никакого заигрывания и никаких скидок на возраст. Одно из условий конкурса гласит: «Важно, чтобы все документы были тщательно откомментированы и подвергнуты критическому анализу».
Но самые удачные из работ, на мой взгляд, вовсе не те, что претендуют на академическую интонацию взрослых ученых и бесстрастный объективизм. Девочка пишет, анализируя детский дневник своей мамы: «Как и большинству людей того времени (80-е годы. — Д. Ш.), для Любы характерно двойное сознание. Больше всего Люба боится, что ее дневник прочитают родители или учителя…» Можно подумать, что современные подростки избавлены от такого «груза прошлого», как стыдливость, и спешат показать свои личные дневники учителям и родителям. Хочется верить, что такое время не наступит вовсе.
Замечательны те исследования, где детям удалось остаться детьми и в то же время подняться до сострадания. Где старшеклассники забыли о «научности» и вообще об истории как школьном предмете. Вот Лена Портнова из Мурманской области вспоминает, как в раннем детстве бабушка читала ей сказки, а на стене висела фотография. «…— Это дедушкина сестра Люся. Она погибла во время блокады в Ленинграде, пропала без вести… — Под грустный голос бабушки я незаметно засыпаю, а утром пристальнее разглядываю большую черно-белую фотографию, вставленную в деревянную рамку. На меня смотрит милая девушка с печальными темными глазами, мне ее очень жаль, она умерла такой молодой… С тех пор прошло около десяти лет. Я выросла, постарел мой дедушка, уже нет бабушки, стали старше мои родители, и только все так же печальна и молода тетя Люся…»
