— Нет, — покачал головой Миша, — ты мой друг.
— Вот и славно, — вздохнул Саша и они пошли по домам. Поднимаясь по лестнице, он чувствовал, как напряжены его нервы, как подрагивают пальцы от возбуждения. Он рассказал… Десять лет молчать, оберегать свою страшную гадкую тайну, чтобы потом просто взять и высказать все это в слух. Теперь не было так горько думать о прошлом, все произошедшее казалось размытым, стертым, не таким существенным. Можно было глубоко вдохнуть и жить дальше, не оборачиваясь назад.
Как сложилась бы их судьба, если бы он раньше открыл Мише свой секрет? Что было бы, если бы они не стыдились так сильно этой истории и смело говорили о ней родным, друзьям, не вынуждая себя на обман. Может быть родители остались бы прежними? Но ведь в глубине души они все равно такие же, какими он помнил их, какими любил… Нужно просто разбудить их, вытащить из объятий векового льда, из мрачного царства теней и вернуть к жизни. Миша ожил. Значит, есть надежда. Значит и они оживут… Когда-нибудь.
Дверь Саше открыл отец, и вид его вполне мог разочаровать любого самого закоренелого оптимиста. От него за версту разило перегаром, а глаза его напоминали две черные зияющие бездны, в которых тонуло все светлое, все хорошее и прекрасное. Лицо казалось нарисованным, таким оно было мертвым.
— А… вернулся, выродок, — совершенно без эмоций заключил отец.
— Вернулся, — вздохнул Саша.
Ветер принес в окно кабинета литературы сладкий аромат цветов сирени и влажных после дождя молодых листьев. Меньше всего на свете сейчас кому-то из оставшихся учеников десятого класса хотелось учиться. Все они сидели притихшие, сонные, потерянные и покорно писали сочинение, все время отворачиваясь от своих тетрадей в сторону распахнутого окна, в которое дышала новая весна.
Запах сирени навеивал Кеше одно старое, давно померкшее воспоминание из той далекой поры, когда мама еще была жива, а он учился в пятом классе. В один из таких вот теплых дождливых майских деньков, выбежав на школьное крыльцо, он бросился к растущему рядом дереву сирени и принялся неумело, но отчаянно рвать цветущие ветки. Он хотел подарить букет своей маме, ведь скоро у нее день рождения. За этим занятием его застала Клара Петровна. Ворчливая и строгая женщина-завхоз, вечно страдавшая из-за того, в каком отвратительном состоянии пребывало школьное имущество, ругала его почем свет стоит, словно он совершил какое-то непростительное преступление, а он все повторял и повторял в свое оправдание: «я для мамы, для мамы…»
В состоянии глубокой задумчивости Кеша выплыл на улицу в пестрой толпе младшеклассников, кричащих и суетившихся под ногами. Он на мгновение остановился, наполняя полные легкие душистого, опьяненного цветением весеннего воздуха. Думать сразу стало легко, все вещи представились куда более ясно, просто и чисто, без напыления прежнего морока, сковывавшего все его порывы. Он поддался искушению и, подойдя к разросшемуся у школьного крыльца дереву, принялся торопливо, словно вор в чужом саду, срывать ветки с ярко-фиолетовыми цветами. В это мгновение ему казалось, что он — это он прежний, он настоящий и правильный и сейчас он снова станет маленьким мальчиком, пойдет домой, где его будут ждать мать и тепло домашнего очага. А вовсе не пустая квартира без мебели, ставшая такой неприкаянной после того, как туда перестала захаживать Ленка и наводить там хоть сомнительный, но порядок.
Кеша повертел сирень в руках и побрел к школьным воротам. Именно там он и столкнулся с Лидой. Она медленно шла, сторонясь всех людей, толпившихся в школьном дворе, сжавшись в комок отчаянного детского ужаса, как маленький зверек, забившийся в угол своей клетки на краю городского зоопарка. Она ждала удара, ждала агрессии и ненависти и была права. Кеша догнал девочку и поравнялся с ней.
— Ты домой? — зачем-то спросил он.
Иванова только сдержанно кивнула и волосы скрыли от него выражение ее лица. Кеша хотел было спросить, одна ли она идет, но не успел. Ответ не заставил долго себя ждать. За забором замаячила мрачная, сутулая фигура Лидиной бабушки. Кеша инстинктивно поежился. Он с детства боялся этой женщины из-за одного только ее уродства. Все они боялись. Но ведь ее душа была намного чище, прекраснее и человечнее, чем сгнившие давным-давно душонки большинства его одноклассников и современников. Почему они остерегались только внешнего уродства? Почему ни у кого не вызывал такого отвращения смрад разлагающейся души, как вызывала ее хромая нога, ее слепой глаз с бельмом, всегда смотревший куда-то сквозь собеседника?
Кеша сдержанно улыбнулся старой женщине, подойди поближе.
— Здравствуйте, — выдавил из себя он, как мог дружелюбно.
— Здравствуй, милок, — ответила бабушка Лиды и взяла девочку за руку, как это бывало всегда. Кеша пребывал в некоторой растерянности. Лида снова уплывала из его поля зрения.
— Как ваше здоровье? — вдруг спросил Кеша, поражаясь тому, что нашел в себе силы говорить со старой женщиной. Ее морщинистое, искаженное уродством лицо расплылось в гримасе добродушной и ласковой улыбки. «Давненько же мне не задавали этот вопрос!» — прочитал он в одном-единственном здоровом глазе.
— Хорошо, милок.
— Можно я провожу вас до дома? — пролепетал Кеша. Лида поглядывала на него удивленно и испуганно, ее темные звериные глазки блестели из-под длинной челки недоверием и опасливостью. Что это он задумал? Едва ли что-то хорошее. Но Лида не могла препятствовать воле бабушки, которая была не против.
На улицах города пахло весной. Все вокруг цвело и пело, готовое беспечно радоваться жизни до прихода новой осени.
Лида жила в старом сталинском доме, таких в этом районе было всего несколько. У подъезда росла высокая старая ветла, ветки которой скрывали от солнечных лучей большинство окон, выходивших на эту сторону. На ветле висели почки, напоминавшие длинных пушистых зеленых червяков, и Кеша вспомнил, что в детстве очень любил собирать их, чтобы пугать одноклассниц. Они с другими мальчишками все время подкидывали такие сюрпризы в чьи-то портфели, а потом упивались поднятым визгом и шумом. Кеша так ясно вспомнил это сейчас!
— Не хочешь ли зайти на чай, милок? — пригласила его уродливая, но добрая женщина. Кеша старался без смущения смотреть ей в лицо и даже не боятся этого ее «стеклянного» глаза. Он кивнул.
В квартире было светло, чисто и очень уютно. Он никогда не видел таких уютных домов и сразу же решил, что хотел бы остаться здесь навсегда. Всюду стояли цветы, висели картины, на книжных полках расположились разные статуэтки — не дорогие, но со вкусом. Жили Ивановы бедно, это чувствовалось, не смотря на всю ухоженность.
В одной из комнат Кеша остановился около красивого морского пейзажа, вставленного в самодельную рамочку. Некоторое время он задумчиво любовался этой картиной, как будто бы ощущая на своей коже соленые капли. Художник так точно передал чувства человека, стоящего на берегу, на скользких камнях, возле волн, разбивающихся об изъеденный водой берег. Кеша как будто оказался там — все исчезло. И его воспоминания, и комната… Вернуться в реальность его заставила незаметно и неслышно вошедшая Лида. Она остановилась в нескольких шагах от него, опершись плечом на стену.
— Кто это нарисовал?
— Я… — очень тихо ответила девочка.
Кеша очень плохо разбирался в живописи и в искусстве вообще, но чутье подсказывало ему, что это действительно стоящая работа. По-любому она стоящая, только потому, что ее нарисовала она!
— Это так здорово… — обронил Кеша, хотя хотел в начале сказать «это гениально». Тогда он вспомнил про сирень, которую все это время прижимал к своей груди. Она помялась и облетела, но все равно благоухала так, что аромат распространялся в каждый уголок небольшой комнаты.
— Возьми… это тебе, — он протянул цветы совсем смутившейся девочке. Она неуверенно приняла этот подарок, спряталась за ним и отвела взгляд темных глаз. Как же ему хотелось сейчас просто посмотреть в них, попытаться увидеть там, что она чувствует.
На кухне засвистел чайник и послышался скрипучий голос Лидиной бабушки:
— Пойдемте к столу, детишки.
— Идем, бабушка, — слабым голоском откликнулась Лида и поспешно убежала. Лишь бы только не оставаться с ним наедине. Но Кеша ничуть не был этим огорчен, теперь он был твердо уверен в том, что все еще будет хорошо.
— Все будет хорошо…
Соню уже начинало тошнить от этих слов, слишком уж часто они произносились окружавшими ее людьми. Она валялась в постели, отходя после передозировки и промывания желудка и со скучающим видом выслушивала все, что говорили все, кто пришел ее поддержать. Очередные родственники были выставлены за дверь и к ней снова заглянули родители. Они старательно изображали идеальную семью, которой не являлись уже давно.
