— Сонечка… девочка моя! Это мы виноваты! — причитала мать и заливалась слезами. Отец утешал ее, обнимая за плечи. Соне тошно было смотреть на эту фальшь и она отвернулась к окну, за которым росло большое раскидистое дерево, ветки которого скрылись за густой шапкой листвы. Как хотелось ей сейчас выбежать на улицу, подставить лицо солнцу, раскинуть руки и взлететь подальше от больничных стен в бездонное синее небо.
Сколько она пробудет здесь? Из разговоров сестер Соня выхватила только самые неутешительные прогнозы. Скоро ее переведут в реабилитационный центр и будут лечить от зависимости. Сколько, сколько времени? Всю весну? Все лето… Всю осень?
— Пожалуйста… — Соня вцепилась в руку матери своими слабыми пальцами с зеленоватой кожей, — не запирайте меня здесь… я не буду принимать наркотики больше, правда…
Родители понимающе закивали, но в глазах их она прочитала ответ полностью противоположный. Она останется здесь еще надолго.
Ну и хорошо. Не нужно будет возвращаться в опустевшую квартиру.
Соня закатила глаза и сделала измученный вид, давая родителям понять, что она больше не желает никого видеть. Стоило им оказаться за дверью, как из коридора сразу же послышалась ругань. Мать обвиняла в случившемся отца, он — ее. Они никогда ничего не поймут, потому что даже не пытаются понять.
Вскоре дверь снова открылась и в палату с шумом ввалилась большая толпа людей, состоявшая из ее одноклассников. Здесь были Дашка, Лариса, Саша, Миша, Маша Волкова и даже Марина. Почти весь их класс! Впереди процессии торжественно шествовала возглавлявшая ее Орлова с охапкой белых гвоздик, похоже, эти цветы показались ее друзьям самыми подходящими для такого случая. Дашка вручила Соне букет, скомкала ее в объятия и зарылась лицом в растрепанные волосы подруги.
— Как же мы испугались, Сонька! — поделилась она, уступая место Ларисе, которая тоже хотела обнять девушку.
— Что же случилось с тобой? — грустно спросила Лариса и взяла после ее ладони в свои, погладила тонкими пальцами и осмотрела следы от уколов на одном из запястий. Соня смутилась и убрала руку под одеяло, ей стало чудовищно стыдно за все, что она успела сотворить за то время, когда они забыли о том, что в мире есть такая светлая и прекрасная сила — дружба. Ее мир рухнул и она рушила себя следом, не задумываясь о том, что кроме родителей есть еще и другие люди, которые любят ее и боятся потерять. Она списала их со счетов. Но они ее — нет. Поэтому теперь они стояли вокруг ее кровати.
— Тут столько всего произошло! — болтала Дашка, беззаботно накручивая на палец прядку длинных темных, слегка кудрявых на кончиках волос, — ты себе не представляешь! Колю выгнали из школы за роман с Татьяной Георгиевной!
— Да ладно, — изумилась Соня, захлопала рыжеватыми ресницами, — как так?!
— Их сама Львовна застала! — с готовностью подтвердила Марина.
— Татьяна Георгиевна в школе тоже больше не работает, — продолжала Дашка, хотела что-то еще сказать и вдруг помрачнела, — а Якушев… Якушев покончил с собой.
Солнечные лучи блуждали по поникшим лицам друзей. Соня ощутила, как ее с головы до ног наполняет холод. Эти слова казались глупой шуткой, выдумкой, но сказаны были слишком серьезно, чтобы не поверить в них. Как он мог!? Почему он поступил так? Соне вспомнился его непоседливый младший братик-Васька, его болезненная и слабая мама, строгая бабушка, которая никогда не улыбалась, никогда не радовалась жизни и солнцу, а всегда ругала кого-нибудь за что-нибудь. Почему-то она думала о них, а не о несчастном хулигане Якушеве с одинокой непонятой душой. Что с ними сейчас? Что они чувствуют?
А ведь она тоже готова была наложить на себя руки!
— Как жаль, — вздохнула Соня, — бедный Димка.
Смотри, как прорастает сквозь февраль
вечное лето. Лето Господне.
Алиса Апрелева.
Все окна в актовом зале были распахнуты настежь и по просторному светлому помещению гулял ветер. Он перелистывал тяжелые шторы, отодвинутые в сторону, он выбивал пыль из старого занавеса, сшитого в тот год, когда школа была только построена и открыта. Сколько людей помнила эта выцветшая старая ткань! Сколько поколений сменилось, пока она висела здесь, постепенно разрушаясь от времени, крошась по крупицам. И вот снова на давно не крашеной стене над сценой красовались большие разноцветные буквы «Прощай школа! В добрый путь». Прощайте, пыльные шторы! Прощайте, покосившиеся стульчики с мягкими сидениями! Прощайте, лестницы и коридоры! Прощайте, высокие окна с трещинками в рамах, в которые заглядывал непоседливый ветер! Прощайте, изрисованные парты! Прощайте, друзья! Прощайте враги! Прощайте учителя, хорошие и плохие, прощайте — все. Прощай, прошлое! Прощайте, десять лет жизни! Прощай, детство.
Десять оставшихся учеников бывшего десятого класса с нетерпением ждали, когда же разнаряженные в парадную одежду Евгения Олеговна и Андрей Андреевич назовут их фамилии и вручат аттестат, заветный билет в новую, взрослую жизнь. Атмосфера была не праздничная, а напряженная: сложная. Каждый думал о том, что ждет его за поворотом, со страхом, но с готовностью принять это точно также, как и все прежние испытания. Нет ничего, что нельзя было бы преодолеть. Теперь — им вообще моря по колено, ведь они больше не дети.
— Миша-Миша, — говорила Евгения Олеговна, вглядываясь в аттестат, который держала в руках, — мы не досмотрели. Если бы не тройка по русскому языку! — женщина вздохнула и сделала сопереживающий вид, вручая синюю книжицу мальчику, пожала ему руку, — надеюсь, что эта тройка не помешает тебе стать хорошим химиком…
— Физиком, — поправил Миша автоматически и спустился со сцены. Он сел рядом со своей матерью, похудевшей, побледневшей и померкшей. Облаченная в длинное черное одеяние, среди нарядных ребят она напоминала мрачную тень, призрак. Миша стеснялся, но не позвать ее сюда он не мог. Женщина хотела отругать его за тройку, но почему-то только покачала головой и отвернулась, кутаясь в шаль. Она думала о его отце, и это рвало ей сердце. Всегда, когда она думала о нем ее бледное лицо становилось совсем отчаянным, совсем равнодушным к окружающему ее миру.
Тем временем на сцену вышла Марина Виноградова, покрасовалась сшитым матерью зеленым платьем с пышной юбкой и вернулась к своей семье. Не смотря на то, что подавляющим большинством ее оценок были безнадежные тройки, ее мать, маленький Стасик и жених Коля очень радовались тому, что девушка вообще окончила школу. Антагонистом Марины выступила Маша Волкова — безупречная отличница, она одиноко отсела к родителям и больше не высовывала носа из своего угла, воспринимая свои заслуги, как данное.
— Герасимова… — объявила Евгения Олеговна и обвела взглядом актовый зал. Нигде, среди бывших учеников и пришедших с ними, не было видно Оли или ее матери. Между присутствующими прокатилась волна приглушенного удивленного шепота.
— Где Герасимова!? — со своего места вскочила щедро напомаженная Елена Львовна, ее рот цвета гнилых яблок презрительно изогнулся, — она что, совсем с ума сошла!? Аттестат ей не нужен что ли!?
Марина Виноградова тяжело вздохнула и тоже поднялась.
— Он ей не нужен, Елена Львовна, — очень тихо ответила девушка, и весь зал перестал перешептываться и шуршать, внимая каждому ее слову, — потому что она принимает постриг и скоро станет монахиней.
Повисла тишина, только ветер продолжал спокойно разгуливать между рядами стульев, обдавая прохладой лица всех собравшихся.
— Да ладно! Наша Олька — монашка! — подал голос из задней части стула Коля Михайлов, пришедший сюда в качестве гостя. Он забрал аттестат за восьмой класс и вполне себе успешно работал автомехаником, решив, что дальнейшее образование — уже перебор. — Да она же с половиной школы… — Коля затих, почувствовав себе слишком большое количество испепеляющих взглядов.
Тяжело вздохнул Кеша, сидевший подле молчаливой, смотревшей себе под ноги Лиды в смешном детском платьице. Рядом с ней — горбатая бабушка с одним улыбающимся глазом и худая, но очень красивая мама, сразу же подружившаяся с Кешиной тетей. За ними — Паша Зиновьев, тоже получивший аттестат, чему он бурно и шумно радовался, за что все время получал замечания расположившейся впереди Елены Львовны.
— Колеченков, — на сцену поднялся Саша, чувствовал он себя чудовищно неловко и единственное, чего он хотел — это поскорее выполнить эту процедуру и убежать. Но он был вынужден выслушивать разглагольствования Евгении Олеговны на тему «нужна ли хорошему врачу математика и что вообще нужно хорошему врачу, если он, конечно хочет стать именно хорошим врачом». Все это время Наталья Леонидовна злобно таращила на него свои поросячьи глазки, радуясь тому, что все-таки испортила аттестат проклятой тройкой по алгебре, не смотря на все его старания.
