Я и моя жена Линда летели в Рим по туристической путевке. Мы взлетели после полуночи. Как только исчезли огни московского аэропорта Шереметьево, я выпил пива, уснул и проснулся, когда самолет пошел вверх, натужно круто, почему-то со скрипом и скрежетом. Мы летели над Югославией. Может быть, летчиков предупредили, что в горах сидит серб или хорват со «Стингером», это такая американская ракета «земля-воздух», и сбивает пролетающие самолеты.
Но все оказалось проще. Как я потом прочитал в газете, которую сохранила теща, наш самолет врезался в гору. Не понимаю, как можно врезаться в гору, когда мы должны были лететь на высоте восьми тысяч метров, а таких высоких гор в Югославии нет. То ли отказали приборы, то ли молодой штурман ошибся в расчетах. Но при молодом штурмане был старый командир корабля, толстый и красный, с явно повышенным артериальным давлением. Значит, долгие годы пил и ел без меры, не занимался спортом и физической работой. Таких толстых летчиков надо увольнять, подумал я тогда, когда увидел его в проходе между креслами в салоне, потому что, если человек не следит за состоянием своего тела, он не будет следить и за состоянием самолета, а самолеты сегодня старые, как и пилоты. И все из-за бедности, бережливости и престижа. Авиационные компании вместо того, чтобы покупать «Боинги», летают на своих старых «ТУ». Как же, мы великая авиационная держава! А наши летчики едят слишком много картошки, экономя на мясе, чтобы построить дачу и купить хотя бы «фольксваген-пассат». У толстых летчиков повышается давление, болит голова, они и сами ошибаются, и забывают проверять молодых штурманов. Последнее, что я увидел в салоне самолета, это задранный подол платья моей жены Линды, ее кружевные трусики, и подумал, что через час, ну через два, надо ведь еще доехать из аэропорта до гостиницы, я ее тут же завалю на постель. Мы были с ней женаты почти десять лет, я ей, конечно, изменял, но мне с ней было лучше, приятнее, мягче и горячее, чем с другими женщинами. Больше ни о чем я не успел подумать.
В газете было написано, что погибли все сто тридцать четыре пассажира. Теща вырезала это сообщение из газеты «Известия» и прикрепила над нашей с Линдой фотографией, мне пришлось забраться на стол, чтобы прочитать.
Еще я помню теплую ночь, хотя наступил октябрь, и мы, все сто тридцать четыре пассажира, по шесть в ряд, как сидели в креслах, полетели обратно. Я не чувствовал крыльев, вряд ли были и двигатели, куда прикрепишь двигатели к душе, у которой тело меньше, чем у бабочки, но назад мы летели почему-то быстрее, потому что стюардесса через каждые пять-семь минут сообщала: прошли Варшаву, Минск, Смоленск.
— Я тебя люблю, — сказала мне Линда.
— Я тебя тоже люблю, — сказал я Линде.
— Что значит тоже? — тут же возмутилась Линда. — Говори быстрее, как ты меня любишь, скоро посадка в Москве.
— Я очень люблю с тобой спать, — начал я.
— Я тоже, — ответила мне Линда. — Особенно в новых местах. Я так мечтала, что мы сразу после прилета завалимся на широкую постель в гостинице.
— Не огорчайся, — утешил я. — В Москве перед отлетом ты мне очень хорошо дала.
— Правда? — обрадовалась Линда. Она всегда радовалась, когда ее хвалили.
И вдруг все закончилось, стало сразу темно, будто оборвалась пленка в видеокассете. Но не только темно, но и тепло. Я спал в мягких тряпках, среди них попадались даже шелковые. Мое нынешнее детство оказалось таким же коротким, как и прошлое. Запомнилось всего несколько моментов. Я сижу на солнце среди странных зеленых деревьев, как я потом понял, это была нормальная зеленая трава. Я ем кусок сала. Кусок огромный, с меня ростом. С таким мне не справиться, но мне не хочется его показывать своим братьям и сестрам, агрессивным и быстрым. Они не ходят, а перебегают, не едят, а жрут, отрывая куски. Они, как и я, всегда голодные, и у них при запахе пищи пропадает инстинкт самосохранения.
Я ничего не вспоминал, пока был маленьким крысенком, считая свою прошлую жизнь сном, потому что днем я спал, а вечерами вместе со взрослыми крысами выходил на добывание еды, а во время поисков было не до воспоминаний.
Все эпизоды из снов соединились в мою прошлую жизнь, когда я впервые днем выскочил из вентиляционной трубы, плюхнулся на асфальтовую дорожку, метнулся в заросли кустов на берегу пруда, затаился и увидел дом в полную величину со знакомыми машинами у подъезда. Только не было моей машины, да и откуда ей быть, мать машину не водила и, по-видимому, поставила в гараж. Я вдруг понял даже не трагичность, а нелепость своей ситуации, моя душа переселилась в тело крысы, я думал и все понимал, как человек; другие крысы, наверное, тоже все понимали, но их прошлая жизнь прошла в других местах, они не могли соединить свое прошлое с настоящим, как соединил я. Где-то там, где распределяют души, произошла накладка, вместо того чтобы оказаться в продовольственном складе в Воронеже или подвале колбасного цеха в Таллине, я попал на Икшу, в дом, где прошло мое детство, я знал почти всех жильцов.
Я с детства запомнил, как мимо нашего дома проплывали прогулочные теплоходы.
И когда показывался наш дом, музыка из судовых репродукторов замолкала и экскурсовод торжественно объявлял, что в этом доме живут знаменитые актеры: Иннокентий Смоктуновский, Алла Демидова, Николай Крючков, Инна Чурикова. Моя мать тоже актриса, но не знаменитая, и ее экскурсовод с теплохода никогда не упоминал.
Я вырос, закончил институт и женился на Линде, обрусевшей немке. Ее отец, немец из Казахстана, вернулся на свою историческую родину, Линда осталась со своей матерью Марьей Ивановной и стала моей женой.
За полгода я превратился в довольно крупного самца. Я еще побаивался вожака-полковника, но знал, что наше столкновение неизбежно и я стану вожаком, потому что у меня есть преимущества, каких нет у других. Я знал обо всех опасностях, местах, где разбрасывают крысиный яд, где установлены крысоловки, в каких квартирах наибольший запас продуктов, а в какие нет смысла прорываться. Из всех крыс подвала я единственный оказался местным, все остальные пришлые. Пятеро из Ставрополя, их тела погибли при столкновении автобуса и тепловоза на железнодорожном переезде, два тупых охранника, которых расстреляли в бандитской разборке в Балашихе, две молодые наркоманки — передозировка наркотиков, алкоголичка, которая сгорела от непотушенной сигареты в собственной постели, молодая балерина, что погибла в автокатастрофе. Один из охранников был в недавнем прошлом боксером тяжелого веса, душа которого переселилась в самца очень средних размеров. В первой же драке с полковником он с перекушенной лапой едва убежал и теперь прихрамывал и стал трусливым и осторожным.
Взрослые крысы иногда вспоминали случаи из своей прошлой жизни. Вожак-полковник часто рассказывал, как он воевал в Афганистане и Чечне. У нас особый язык, как будто записанную пленку прокручивают с ускорением в тысячу раз и самый длинный рассказ умещается в несколько писков.
У вожака есть почти человеческое прозвище — кабан, он мощный и агрессивный.
— Он тупой, — сказал мне молодой самец по кличке прапор. Он служил вместе с кабаном в Чечне. — Нам устроили засаду. В ущелье подбили передний и задний танки. И закупорили. Надо было прорываться вперед или назад, а кабан приказал нам занять круговую оборону, нас и перебили.
— Здесь много ваших?
Я тогда собирал информацию.
— Только кабан и я, — ответил прапор. — Совсем непонятно, как там, наверху, распределяют наши души? Я всегда ненавидел крыс. Я их уничтожал всегда и везде и ядом, и крысоловками, а ночами я брал снайперскую винтовку с прицелом ночного видения и глушителем, устраивал засады. Иногда за ночь я убивал до десяти крыс.
И только теперь я понял, почему мою душу поместили в тело крысы. Я тоже ненавидел крыс. Ненавидел их гладкие быстрые тушки. И тоже устраивал засады. Над моей лоджией на первом этаже было вентиляционное отверстие, через которое крысы выходили из подвала. Я купил пневматическую винтовку с оптическим прицелом, занимал позицию в торце дома и, как только крыса показывалась, стрелял. Свинцовый шарик прошивал крысу, но эти твари оказались очень живучими, комендант иногда находил мертвых крыс с несколькими зарубцевавшимися шрамами от входных и выходных ранений. Через полгода крысы перестали пользоваться этим вентиляционным выходом.
И только тогда я понял, что душу человека помещают в ту тварь неразумную, которую он ненавидел и разумно уничтожал. Наверное, души охотников помещали в кабанов, лисиц, зайцев. Души трусливых и брезгливых женщин в змей, лягушек и ящериц. Линда не любила кошек и собак, считала, что они все покрыты лишаем и заполнены глистами. Вероятно, ее душу поместили в кошку или собаку.
А пока я был голоден. Несколько дней в подвале стояла вода, прорвало трубы, и мы были отсечены от всех известных нам проходов. Некоторые не выдерживали, пытались переплыть, не веря моим предупреждениям, и погибали. Я слышал шум мотора, откачивающего воду, и голоса слесарей. Я-то знал, что можно проскочить мимо одного человека, он всегда теряется при появлении крысы, но, если людей не меньше трех, шанс получить удар обрезком трубы или огромным гаечным ключом настолько велик, что лучше не рисковать, даже если промахнутся двое, один зацепит обязательно.
