— Вероятно, в том самом, в каком ты бросила Перпетую на произвол судьбы.
И тут в дверь постучал Амугу. По его словам, он явился распить с Эссолой еще одну бутылочку доброго вина, привезенную его женой, но на самом деле ему хотелось как-то предотвратить пылкое объяснение своего двоюродного брата с матерью. Однако его появление не остановило Марию, которую подстегнули колкие слова сына.
— Незачем трогать мертвых и впутывать их в наши ссоры, — заявила она. — Память усопших священна. Любая женщина так или иначе должна выйти замуж, это закон природы, и против него не пойдешь. Клянусь, что, выдавая замуж Перпетую, я думала только о том, чтобы сделать ее счастливой и соблюсти волю божью. Я нашла для дочери человека, к которому она отнеслась благосклонно, потому что он подошел ей и они понравились друг другу. Они соединились, как того желал господь бог, и он благословил их, послав им двоих детей, прежде чем разлучить их и призвать к себе мою Перпетую (она говорила: Перпетву). Отчего она умерла? Такой вопрос может задать только нечестивец. Как она ушла из жизни? Кто был возле нее, когда она закрыла глаза? Да и был ли кто-нибудь у ее смертного ложа? Я ничего об этом не знаю. И никто об этом ничего не знает, тебе же сказали. Нам никто ничего не сказал. Меня, конечно, мучают угрызения совести: я все думаю, что моей Перпетве, наверное, хотелось, чтобы в последние минуты я была рядом с нею, это ее утешило бы. Я жалею, что меня не было с нею в этот страшный день. Но жалею я только об этом и ни о чем другом. В остальном же я была примерная мать и следовала воле божьей…
Эссола слушал ее, не перебивая, а потом вдруг нанес жестокий удар.
— Видишь ли, — сказал он ей, — с тех пор как я узнал о замужестве и о смерти Перпетуи, не было ни одной ночи, чтобы я не обдумывал, лежа без сна, случившееся. И знаешь, мама, я нашел только одну причину этой ужасной драмы: когда со мной случилась беда, когда меня осудили и сослали, ты обрадовалась. Это скверно, мама, такого не должно быть. Ты хоть понимаешь, насколько это ужасно? Вряд ли господу богу может понравиться, что мать обрадовалась несчастьям собственного сына. Да, да, ты обрадовалась, потому что решила, что с этой минуты у тебя развязаны руки. Ведь я поклялся, что Перпетуя выйдет замуж только за человека, который придется ей по душе, и тебе это было прекрасно известно, мама. А главное, я поклялся, что Перпетуя не будет продана, что никто не посмеет заработать на ней ни гроша, что она станет женой только по своей воле. Ты ведь и об этом знала, мама! Так вот, после того как меня сослали, ты считала, что у тебя развязаны руки, а с другой стороны, тебе хотелось найти жену для твоего сына Мартина, этого ничтожества, этого короля бездельников. Вот тут-то ты и решила, что настал подходящий момент продать мою маленькую Перпетую. И в конце концов ты ее продала во имя интересов своего любимого сыночка. В этом и заключается твое преступление, и оно-то послужило причиной трагедии. А потому, мама, я хочу сказать тебе следующее: раз ты продала Перпетую, значит, ты и есть ее убийца…
Как только Эссола заговорил о продаже, мать заголосила, закружилась по комнате, воздевая руки к небу и ударяя себя по лбу, словно в приступе безумия. Она призывала в свидетели, как это обычно делают пожилые женщины, Иисуса и Деву Марию, Иосифа и всех святых.
— Все пропало, — шепнул на ухо Эссоле Амугу. — Ты ничего не вытянешь из нее ни сегодня, ни завтра, да и вообще никогда. Говорил же я тебе…
— Поклянись, что ты ничего не получила за Перпетую, — громко крикнул Эссола. — Поклянись, если осмелишься. Поклянись памятью покойного отца.
Мария вопила что было мочи, уверяя, что не получала за свою обожаемую дочь никаких денег, однако она не осмелилась упомянуть имени покойного мужа. Она изливала неудержимый поток бессвязных слов, которые вызвали скорее растерянность, чем возмущение Эссолы, он испытывал сейчас лишь бесконечную усталость и горькое разочарование.
— Тебе не стоит дольше оставаться здесь, — шепнул Амугу. — Пошли.
Приведя Эссолу к себе, он мигом соорудил для себя и брата постель прямо на полу в большой комнате.
— Ложись, — сказал он Эссоле, укладываясь сам. — Катри не удивится, когда проснется наутро одна, а сейчас она все равно уже уснула. Что же касается денег, я уверен, деньги за Перпетую Мария получила.
— Сколько?
— Откуда мне знать? Неужели ты думаешь, что Мария станет мне докладывать! Только зачем тебе все это! Что ты собираешься делать? Потребовать свою долю?
— Потребовать свою долю! Неужели ты так никогда и не поймешь меня, братишка?
— Ну что ж, прекрасно, значит, ты, несмотря на все испытания, ничуть не изменился. Ты воображаешь, будто черный человек может жить по законам тубаба.
— Да при чем тут законы, брат! Речь идет о моей сестре Перпетуе, ведь она и тебе доводилась двоюродной сестрой. Я не хотел, чтобы ее продавали, не хотел, чтобы она стала рабыней мужчины.
— Говори потише, я не глухой! Рабыня… ну, ты скажешь! Когда наши матери выходили замуж, за них тоже платили деньги. Разве от этого они стали рабынями?
— Конечно.
— Я вижу, ты все никак не успокоишься. От таких мыслей ты можешь окончательно свихнуться, чего доброго, еще убьешь кого-нибудь или, наоборот, тебя убьют.
— Кто мне может сказать, сколько денег дали за Перпетую?
— Наверное, моя жена. Женщины обычно любят откровенничать друг с другом. Ты бы поговорил с ней. Да и с мужем Перпетуи тоже. Он живет в Ойоло. Найти его нетрудно, он служит в полиции, теперь ведь многие поступили гуда на службу, а зовут его Эдуардом, Эдуард… а как дальше, не знаю, да и не знал никогда. Он с самого начала не понравился мне. Ах да, я чуть было не забыл, ведь есть еще Кресченция, помнишь, та самая девочка, в семье которой жила Перпетуя, когда училась в Нгва-Экелё. Теперь она сама уже стала матерью семейства.
— А где она живет?
— Можно спросить у ее родителей. Почему бы тебе не отправиться туда завтра же? Хочешь, я поеду с тобой? Правда, Катри не любит отпускать меня надолго из дому, она говорит, что для мужчины всегда найдется работа, послушать ее, так мне вообще и шагу лишнего нельзя сделать. Ну да я ей скажу, что двадцать пять километров — это всего-навсего прогулка, не больше. Послушай-ка, я вдруг вспомнил, что Кресченция даже приезжала к Перпетуе и как раз в тот самый момент.
— В какой момент?
— Когда Эдуард со своим братом приехал свататься к Перпетуе. Вернее, вскоре после их приезда. Может быть, Перпетуя рассказывала ей что-нибудь? Кресченция долго жила у нас в деревне, неделю, а то и две. Она ушла из школы чуть ли не вместе с Перпетуей, а может, немного попозже. Они были очень дружны.
На другой же день Эссола принялся за дело. Нельзя сказать, чтобы этого человека, хорошо знакомого со страданиями своего народа, могло что-либо удивить, однако предпринятое им расследование стало для него истинным мучением, ничуть не меньшим, чем те муки, которые претерпела на своем крестном пути его сестра. Его отчаяние усугублялось еще и тем, что, сколько бы он ни старался вспомнить Перпетую, он не мог воскресить в своей памяти ничего, кроме образа молчаливой, растерянной, хрупкой девочки. И порой ему казалось, будто речь идет не о его сестре Перпетуе, а о какой-то незнакомой маленькой девочке. Просто на Перпетуе по воле случая сосредоточилась вся его страстная нежность — ведь мертвые обладают способностью вызывать в нашей душе нежность, как никто другой.
Он пытался хоть что-нибудь выведать у Катри, которая, безусловно, многое могла рассказать, но безуспешно. Она, по всей видимости, решила, причем не без одобрения своего мужа, что если Эссоле суждено было поссориться со своими родными, а может быть, даже и расстаться с ними, то пусть по крайней мере не говорят, что она хоть в какой-то степени повинна в этом. Стараясь не обидеть Эссолу, она тем не менее отказалась сообщить ему что-либо.
— Ах, так ты и есть брат Перпетуи! Сколько же зла ты причинил своей бедной сестре! — заявила Кресченция, как только Эссола переступил порог ее дома. И она устремила на него внимательный взгляд, в котором читались и осуждение, и жадное любопытство.
Бывший член партии Рубена и его двоюродный брат застали молодую женщину как раз в тот момент, когда она ставила клизму своему сынишке, маленькому крепышу лет трех, который, несмотря на неудобную позу, сопротивлялся самым энергичным образом. Сначала мать что было сил дула сквозь растительную грушу, торчавшую между ягодиц ребенка, лежавшего животом на ее коленях гак, что голова его свешивалась чуть ли не до самого пола, а маленький зад торчал кверху; затем, ухватив мальчика за лодыжки, она наклонила его вниз и держала в таком положении некоторое время, чтобы глубже промыть кишечник. Когда же она наконец отпустила сына, тог сломя голову кинулся во двор, и сопровождавший его поспешное бегство необычный звук привел мальчонку в ужас.
