Это хозяйственный аспект необходимости избавиться от бездельников, но есть и моральный. Деньги на зарплату приходят от суммарной работы всего коллектива, и если вы терпите бездельника, то вы остальным своим работникам сажаете на шею паразита. Это несправедливо, а начальнику ни в коем случае нельзя быть несправедливым, иначе коллектив «пойдет в разнос», дело перестанет делаться, и вас самого уберут. Уберут ваши начальники или хозяин.
Редкий случай
Итак, проблему мы обрисовали — бездельников надо либо заставить работать хотя бы так, как работает толпа, либо избавиться от них, но тут возникает еще одна проблема — бездельникам это не понравится. И они могут принять свои меры против вас. У меня был случай поистине уникальный, настолько уникальный, что его можно было бы и не учитывать, тем не менее, он, на мой взгляд, оттеняет проблему.
Напомню, что я начал работать на Ермаковском заводе ферросплавов помощником мастера в цехе № 4, и на этой должности мне делать было особо нечего. Был я на побегушках при мастере Г.И. Енине и начальнике смены А.Б. Хегае. Сейчас я вспоминаю, что несколько раз мне поручалось разбирать завалы в транспортерных галереях — кучи коксика или кварцита, свалившихся с транспортерных лент в нашей смене и затруднявших проход вдоль транспортеров да и работу самих транспортеров. Тогда меня эти поручения не удивляли — надо же было и мне чем-то полезным заняться в цехе. Однако сейчас, когда я начал писать об этом, мне это уже не кажется естественным. Однажды особенно большой завал коксика мы сбросили лопатами на ленту транспортера вместе с Гарриком Ениным, т. е. мы, два инженерно-технических работника выполняли работу, которую должны были сделать рабочие. А положение здесь такое.
В металлургии в случае аварии не до чинопочитания — все должны участвовать в её ликвидации, но авария-то у нас была пустяковая, на работу печей она не влияла и речь шла только о том, чтобы сдать свою смену без замечаний со стороны принимавшей смену бригады. Вот у меня сейчас и возник вопрос — а почему её делали мы, ИТР? Почему не плавильщики нашей смены, которые эту работу всегда и везде делают? Усугубляет мои сомнения и то, что в бригаде цеха № 4 людей было сверхштатное количество. (В цехе бригадой называются два коллектива — группа людей (плавильщики и горновые), обслуживающих одну печь, и возглавляемая бригадиром печи, и весь сменный состав работников цеха, возглавляемый начальником смены.) Заканчивались монтажи печей № 45 и 46, их штат был уже в цехе в качестве сверхштатных рабочих на уже работавших печах, в смену в ночь люди у нас откровенно спали большую часть времени — им нечем было заняться, тогда почему же завалы разбирали мы, ИТР?
Да и само поручение, послужившее началом конфликта, мне теперь уже не кажется естественным. Перед концом смены Енин обходил печи и в зоне обслуживания какой-то печи увидел мусор, он вернулся в комнату начальников смен и поручил мне послать конкретных плавильщиков этой печи убрать этот мусор. Но он проходил мимо этих плавильщиков, когда осматривал печь, почему сам не дал им задание? Почему не дал его бригадиру печи?
Но, повторю, в том далеком 1973 году меня это не смутило, я бодро пошел на печь, разыскал тех, чьи фамилии назвал Гаррик, и распорядился убрать мусор. Указанные лица развалились на лавочке, один из них презрительно рассмотрел меня и послал на х… Однако у меня в смене было не так много заданий, чтобы я их не исполнял. Не помню подробностей, как я это сделал и что им сказал, но я поднял этих бичей с лавочки и заставил взять лопаты. При этом один из них молча и угрожающе посмотрел на меня. У меня в душу закралось некое тревожное чувство от этого взгляда, но сукин сын не предлагал мне того, что за таким взглядом должно было последовать, — выйти и разобраться один на один.
Мы работали в сменах с утра, предсменное собрание было в половине восьмого, чтобы успеть позавтракать в столовой, нужно было встать в шесть, и я лег спать еще до полуночи. В общаге, в нашей комнате моих соседей еще не было, и я дверь не закрывал на ключ, чтобы они, вернувшись, меня не будили (да мы её редко и закрывали). Я уже спал лицом к стене, когда в комнату зашли три урода, один из них перевернул меня за плечо на спину и спросил: «Ты Юрка Мухин?» Я спросонья решил, что меня зачем-то разыскивают по работе и, еще не проснувшись, подтвердил. Вслед за этим последовал удар кулаком сверху по лицу, в принципе он был не очень сильный, но для меня неудачный — сукин сын бил правой, моя голова была приподнята подушкой, и удар пришелся как бы от моего лба вниз. В результате у меня была не просто разбита губа, что, в общем-то, чепуховое повреждение, а нижняя губа была распорота изнутри зубом почти до кожи. Соответственно с меня полилось много крови, что, надо думать, смутило и этих уродов. Они быстро оттарабанили мне, что если я еще раз попробую на работе командовать, то они меня зароют, и ушли. Между прочим, того сукиного сына, которому я днем давал задание, среди них не было, и бил меня не он.
Я сначала склонился с кровати, чтобы с меня стекла лишняя кровь не на простыни, а на пол. Затем встал и начал думать, что делать. Для начала надо было умыться, комната для умывания находилась в конце коридора, я надел брюки и обулся, но очки надевать не стал, так как все равно их надо было снимать при умывании. Вышел в коридор, и тут случилось недоразумение — на меня налетел с кулаками какой-то пьяненький мужик в майке и босиком. Я по прошествии лет уже забыл, что он тогда решил, но я-то решил, что это один из тех, поэтому мы какое-то время молотили друг друга кулаками, пока на нем не повисла жена, а меня не оттеснили от него соседи из других комнат с криками: «Да вы же свои!» Мужик был пьяненький, а я трезвый и злой, поэтому умываться нам пришлось идти вместе.
Умылись, я надел рубашку и очки, и тут соседи по общаге мне объяснили, что били меня «местные», т. е. хулиганствующая группировка из молодежи, родившейся в Ермаке. По этой причине они были сплочены, а жители общаги разобщены временностью своего пристанища, посему, как оказалось, местные, запугали тут всех, и творили в общаге, что хотели. Мне объяснили, что я удостоился чести — среди тех троих был сам главарь, как мне сказали, сын начальника городской милиции, а поэтому абсолютно безнаказанный. Такие группировки в то время были в каждом городском районе СССР, и в каждом селе. Они и близко не походили на нынешние бандгруппировки, и максимальное по тяжести преступление, на которое они обычно шли, — хулиганство. Правда, в драках иногда были и убитые, но в целом это были компании молодых людей, не собиравшихся становиться преступниками. Тем не менее, неприятности, как видите, доставляли и они
Итак, эта ночка у меня началась нескучно. Я спустился на первый этаж общаги к телефону, находившемуся у вахтерши, и вызвал милицию. Тут же со второго (женского) этажа спустились и эти уроды со смешками: «Звони, звони!» Вахтерша, которая не имела права их пропускать в общежитие, была явно ими запугана, они развалились тут же на стульях, и по их мордам было видно, что они действительно ни в меньшей мере не беспокоятся по поводу приезда милиции. Подъехал патруль, зашли два милиционера, и тут, откуда ни возьмись, из самой общаги выскакивает еще один урод в трико, майке и в милицейской фуражке, и отсылает патруль с уверениями, что он сам во всем разберется.
Поднимаемся на четвертый этаж ко мне в комнату — эти трое ублюдков и мент. Мент требует от меня написать, что произошло, а мне накануне родители прислали посылку с яблоками, так вот эти уроды расхватали яблоки, стоят вокруг меня, чавкают и пересмеиваются с ментом. Мент забрал мною написанное, сказал мне, что милиция во всем разберется, и наконец ушел вместе с посмеивающимися уродами. Информация о том, что главарь этой шоблы сын начальника милиции, находила свое подтверждение
Надо было заняться и губой, я чувствовал языком, что губа распорота сантиметра на 4 и так просто не заживет. Но я проходил медкомиссию при поступлении на завод и уже знал, где расположена городская больница, поэтому потопал туда. В приемном покое сидели две девчушки, они меня осмотрели и вызвали дежурного хирурга — это тоже оказалась девчушка, но чуть постарше. У них на лицах долго была нерешительность, но, наконец, консилиум эскулапов решил, что губу нужно все же зашить. Вкололи мне новокаин и приступили. Штопали они меня довольно долго и навязали такие узлы, то опухоль шрама на губе у меня, если присмотреться, и сейчас видна, а в те годы не было случая, чтобы я познакомился с врачом, и чтобы он, выбрав время, не отозвал меня в сторону и не поинтересовался — не рак ли это? Но что поделать — город был молодой, все мы были молоды и неопытны, у меня на этих девчушек никогда обиды не было. (Единственно, я с такой губой надолго разучился свистеть, и чертов Гаррик Енин меня вечно при встречах подначивал: «А ну свистни!» Но с другой стороны, как говорится в редко используемой ныне присказке: «Для мужчин всего дороже — шрам на роже!» Девчушки мне его обеспечили.)
