Слова «дай перейду я» понравились и простым людям, и даже состоятельным обывателям. Правда, гость не производил впечатление человека терпеливого и обладающего хорошим характером. Когда он не выступал перед публикой, говоря со сладкой проповеднической интонацией, у него был резкий писклявый голос и маленькие бегающие глазки человека, легко выходящего из себя. Однако Эльцик Блох и его сторонники-просвещенцы поняли, что этот шишлевчанин слишком умен, чтобы быть сторонником Агуды. А реб Гирша Гордон и его фанатики поняли, что шишлевчанин слишком легкомыслен, чтобы быть сторонником Мизрахи. Обе стороны стали спрашивать его, не заинтересован ли он в месте валкеникского раввина. Реб Мордхе-Арон отвечал, используя арамейские слова из Талмуда и скромно ссутулившись, что ему ведь предлагали место главы раввинского суда в Гродно, а Гродно, как известно, раз в двадцать или тридцать больше Валкеников. Однако там он будет раввином всего одной улицы и одной синагоги. Ему больше нравится маленькое местечко, в котором он будет главным раввином. Кидуш можно произнести даже над маленькой халой, лишь бы она была целой, но нельзя над большой, если она разрезана.
Особенно понравилось обоим зятьям старого раввина, что шишлевчанин готов купить раввинский дом и заплатить наличными. Сколько бы Эльцик Блох и реб Гирша Гордон ни спорили по поводу кандидатов, оба они заботились о тесте и теще, чтобы у них не было нехватки в деньгах в дороге и по прибытии в Эрец-Исроэл. Основная сумма должна была поступить от продажи дома. Однако до тех пор, пока не появился шишлевчанин, ни один претендент на место раввина Валкеников не имел достаточно денег, чтобы заплатить всю сумму сразу. Оба свояка согласились на него. Согласились и другие состоятельные обыватели, уставшие от долгих споров.
Утром Лаг ба-омера Валкеники проснулись от того, что гремели барабаны и трубили трубы. Это духовой оркестр пожарной команды начал день с исполнения марша в честь праздника. Молодых людей обижало, что старый раввин уехал в дни отсчета омера и не было возможности проводить его с музыкой[188]. Поэтому теперь они вдвойне старались в честь нового раввина. Состоятельные обыватели ворчали: что еще за трубы ни с того ни с сего? Но молодежь не спрашивала мнения стариков и вывела оркестры на синагогальный двор. Поскольку музыканты были пожарными, они носили голубую униформу с аксельбантами, медные каски, широкие кожаные ремни и высокие начищенные сапоги. Медные трубы, как змеи, извивались вокруг их шей. Капельмейстер взмахнул руками, и музыканты пустили в ход сразу все духовые инструменты со всеми их кнопками и кнопочками.
В честь нового раввина посреди синагогального двора выстроили деревянные ворота и повесили наверху транспарант, на котором большими буквами было начертано: «Это ворота Господни, праведники войдут в них»[189]. Извозчики выпрягли из своих телег лошадей и сели на них верхом. В лошадиные гривы вплели цветы, а на шеи лошадям надели колокольчики, чтобы в городе было слышно, когда в него въедет его новый главный раввин; как сказано в Пятикнижии о первосвященнике: «Дабы слышан был звук его при входе его в святилище»[190]. Клячи, сонные и уставшие от тяжелой работы, с тощими боками и раздувшимися животами, стояли, опустив свои мрачные морды. Но извозчики сидели в седлах, высоко подняв головы, как будто скакали верхом на горячих рыцарских конях с раздувающимися ноздрями, роющих копытами землю и рвущихся в битву. Во главе всадников стоял каменщик Исроэл-Лейзер. Хоть был уже не молод, он сидел на лошади прямо, сдвинув шапку набок, и командовал валкеникскими всадниками, словно сотней казаков в папахах. Не удивительно, что обитатели шутили: это потому, что у Исроэл-Лейзера большие познания и опыт в уводе лошадей с чужих конюшен. На синагогальном дворе собрались и меламеды со своими хедерами. Мальчишки из хедеров не получили луков и стрел, как подобает в честь праздника Лаг ба-омер, они несли флажки, как на Симхастойре, а на флажках было написано по-древнееврейски: «Да здравствует наш раввин!»
Владельцы валкеникской картонной фабрики, виленские еврейские фабриканты, выделили свою карету с богато украшенной упряжью, чтобы встретить и привезти столь важного гостя, когда он сойдет с поезда. Миньян лучших людей местечка выехал на другой подводе к вокзалу, чтобы приветствовать нового главного раввина. Все Валкеники устремились от синагогального двора к рынку, а оттуда — на широкий шлях, за местечко, чтобы ждать раввина и его сопровождающих. Впереди шел оркестр, гремя барабанами, звеня металлическими тарелками и дуя в трубы изо всех сил. Глаза музыкантов прямо выскакивали из орбит от напряжения. Медные инструменты, каски на головах и пуговицы кителей ослепительно сияли на солнце, пылали огнем и сверкали, как молнии. За оркестром ехали всадники на лошадях с колокольчиками. За ними шли мальчишки из хедеров с флажками, на которых было написано: «Да здравствует наш раввин!» И только потом — все местечко: состоятельные обыватели в жестких шляпах и подрубленных лапсердаках, ремесленники в высоких суконных шапках, пожилые еврейки в субботних париках, молодки в белых шелковых шалях, и множество молодежи — парней и девиц. Несколько в стороне от местечковых мягкой поступью шли ешиботники и радовались почету, оказываемому Торе. Не один младший ученик думал при этом, что он еще, с Божьей помощью, станет великим раввином и въедет в город с таким же парадом.
В синагоге остались только старики с ослабевшими ногами, заранее занявшие места вокруг священного орн-койдеша, чтобы лучше слышать проповедь раввина. И в чердачной комнате изучения мусара остался один человек — глава ешивы и ее директор реб Цемах Атлас. Внезапная тишина на пустом синагогальном дворе отдавалась в его висках еще сильнее, чем предшествовавший ей барабанный бой. Он видел, как ветерок колышет бурьян вокруг синагоги, и ему казалось, что слышно, как травы шепчут ему: «Мы знаем, почему ты не пошел встречать нового раввина».
Сын и зять реб Мордхе-Арона Шапиро были ломжинцами, товарищами Цемаха еще по новогрудковской ешиве. В годы войны в Белоруссии они вместе учились в Гомеле. После возвращения в Польшу оба молодых человека женились и стали директорами маленьких местечковых ешив под эгидой большой ешивы в Нарове, где Цемах Атлас тогда еще сидел холостяком. Он знал, что друзья еще не простили ему ухода в светский мир и не верили в его покаянное возвращение к вере. До сих пор никто из видных новогрудковских мусарников не посещал Валкеники. Однако поскольку теперь сюда переезжает шишлевичский раввин, летом к нему наверняка будут наведываться его сын и зять. В отношениях с обывателями, пусть даже и богобоязненными, Цемах мог демонстрировать пренебрежение; в отношениях же со старыми товарищами, которые никогда не оступались, он чувствовал себя падшим. Сын и зять раввина могут рассказать валкеникским обывателям и то, что в Нареве его не считают достойным воспитывать молодых сынов Торы.
Со стороны рынка приближалась весело гомонящая толпа. Синагогальный двор и вестибюль синагоги в считанные минуты наполнились людьми. Со всех сторон кричали:
— Дорогу! Пропустите!
Пара местных парней внесли в синагогу на своих крепких плечах раввина — еврея с телом, тонким, как иголка, с большой сивой бородой и длинными кудрявыми пейсами, похожими на тяжелые гирьки настенных часов. Реб Мордхе-Арон Шапиро сидел на широких плечах парней растерянный и тронутый оказываемыми ему царскими почестями. Однако он уже не мог дождаться, когда его наконец спустят на пол.
Желтоватые лучи проникали в синагогу через окна и пересекались с полосами света от зажженных в честь праздника ламп. В пыльном тумане, подсвеченном смесью дневного и электрического света, плавали головы, лица. От великой радости мужчины и женщины перемешались вместе. Женское отделение синагоги было полно мужчинами, рассчитывавшими, что сверху они будут видеть и слышать лучше, а в мужское отделение протолкались и женщины. На ступеньках, ведших к священному орн-койдешу, стоял реб Мордхе-Арон Шапиро. Напротив него, на биме, в окружении членов правления общины стоял реб Гирша Гордон, который должен был зачитать письмо о назначении нового раввина, прежде чем тот начнет свою проповедь. Духовой оркестр на улице все еще играл без остановки так, что можно было оглохнуть. Из синагоги начали орать:
— Тихо, тут не деревенская гулянка!
Музыканты затихли, и реб Гирша Гордон начал зачитывать письмо о назначении раввина:
— В сей день собрались князья и господа, руководители и повелители, главы и кормильцы святой общины Валкеников…
Лицо его пылало, голос был хриплым, и чем дольше реб Гирша говорил, тем более надтреснутым и хриплым становился его голос. На выспреннем раввинском святом языке, состоящем из отрывков библейских стихов, в письме говорилось о святой общине Валкеников, долго искавшей того, кто будет указывать ей путь, поведет вперед и соединит разрывы в теле дома Израилева. Главы общины скитались, страдая от жажды, в поисках источника света и мудрости, пока Пребывающий в высотах не сжалился над ними, ибо на Него они уповали. И Небеса повели их верным путем, и они еще издалека узрели гения, выделяющегося своей возвышенностью и мудростью, солнце, освещающее землю и ее обитателей, гору Синайскую и сокрушающего горы, каковым является не кто иной, как учитель и раввин наш, могучий молот, опора десницы нашей, да восхвалено будет имя его… И реб Гирша Гордон громко, во весь голос расплакался, злобно хрипя, как будто он сам на себя был полон гнева и ярости из-за того, что плачет, как женщина. Было видно, что он изо всех сил старается справиться с рыданиями. Он откашлялся раз, другой, но слезы душили его и не давали продолжить чтение.
