Бао засмеялся своим мыслям. Сам он всегда беспощадно ругал тех, кто понимал свободу по-своему: торгуй себе вволю чем душа пожелает, выбрасывай мусор где попало… Все это не имеет ничего общего с настоящей свободой, и Ханой не тот город, где можно допускать подобные безобразия.
Парень на соседней скамейке снова запел. Песенка была явно игривого свойства.
Как человек, обязанный заботиться о порядке и спокойствии на улице, Бао встревожился: какой-то тип разлегся ночью посреди сквера и распевает всякую ерунду! Дело здесь явно нечисто. Ну а вдруг это кто-нибудь из соседских ребят просто вышел подышать на ветерке?
Терзаемый сомнениями, Бао встал, подошел поближе, и вдруг голос «певца» показался ему знакомым.
— Хай! — окликнул он парня.
Тот сразу поднялся. А Бао, разглядев густую шевелюру, понял, что не ошибся. Ну и дела! Небось некуда деваться от скуки, вот парень и прохлаждается в сквере, распевая модные песенки. А кругом все двери заперты, все спят.
Бао вконец расстроился и даже почему-то почувствовал себя виноватым. Он подошел к скамейке. Хай сидел согнувшись, упершись локтями в колени. В неясном свете фонаря, заслоненного зелеными ветками, Бао не мог разглядеть его лица; но он знал, что лицо у Хая сейчас печальное и хмурое, как эта тяжкая жара, как река, безмолвная и темная.
Старый Бао вдруг показал рукой куда-то вдаль и задал Хаю совершенно неожиданный вопрос:
— Скажи-ка, что за стена там торчит у самой дороги?
— Это переулок Фатлок.
— Верно, переулок Фатлок. Именно там когда-то Столичный полк вышел из окружения под носом у красных беретов. Больше тысячи солдат ушло из вражеского кольца, а тэй — словно они оглохли и ослепли — ничего не заметили…
— Они потеряли бдительность, — вдруг подхватил Хай. Он убрал локти с колен и распрямился. — А сколько еще славных подвигов совершили в ту ночь бойцы Авангарда! И все это произошло на небольшом участке дороги от здешней низины до Тэм-са. Верно, дядя Бао? Самый опасный момент был, когда наши бойцы пробирались между быками моста Лаунгбиен. Ведь солдаты Иностранного легиона охраняли проезжую часть моста, а быки и пролеты обтянули сетью, на которой развесили пустые консервные банки, и достаточно было одного неверного движения, чтобы банки загремели и противник, пристрелявшийся заранее, открыл огонь…
Бао молча слушал его и радовался, как будто слышал историю эту впервые.
Но потом он не выдержал и спросил:
— Выходит, ты тоже знаешь про Столичный полк?
— А как же! — с гордостью ответил Хай. — Вы ведь сами столько раз рассказывали нам о его подвигах. Помните Бая и Хоа? Нам тогда, как и Миню, было лет по десять. Мы слушали вас, а потом спорили до хрипоты, кто из нас, когда вырастет, станет бойцом Столичного полка.
— Да-да, припоминаю. Бай, Хоа и этот еще, как его… Бан…
— Бан теперь воюет на Западном фронте.
Так, слово за слово, завязался разговор. Грозным голосом вторила им во мраке река. И словно совсем рядом громыхали ведра в переулке Фатлок. К полуночи вода в реке поднялась еще выше. Но город спал спокойным, тихим сном.
Оказывается, Хай запомнил историю Столичного полка именно так, как рассказывал ее дядюшка Бао — слово в слово. И они, перебивая друг друга, вспоминали славные подвиги сыновей Ханоя.
Хай родился на свет два года спустя после того, как Столичный полк вышел из вражеского окружения. И, становясь старше, он узнавал продолжение той давней истории: как полк ушел тогда в Свободную зону, а потом, в годы войны с французами, дрался на разных фронтах, участвовал в штурме Дьен-бьенфу и с победой вернулся в Ханой. А сегодня… Сегодня Столичный полк тоже сражается с врагом.
— Хай! — вдруг сказал старик.
— Да, я вас слушаю, дядя Бао.
— Я завтра работаю вечером. Значит, утро у меня свободное, и я сам отведу тебя на завод. Я им объясню…
— Дядя Бао!
— Нет-нет, помолчи, сынок. Мне все ясно.
— Но я не хочу, чтобы вы ходили на завод.
Бао наклонил к нему ухо, чтоб лучше слышать.
— Как так «не хочешь»? Это еще что!
— Вы лучше сходите, прошу вас, в военкомат, уговорите их взять меня в армию. Я решил стать солдатом!
— Вот это здорово! — воскликнул Бао.
* * *
Старик положил руку на плечо Хая, потом вдруг заторопился, подошел поближе к фонарю и раскрыл свою записную книжку. Страница за страницей шли перечеркнутые строки. Старые вопросы, решенные дела… Призыв в армию — имена в алфавитном порядке… Директива восемьдесят девять… Собрание по пропаганде санитарии и гигиены… Он снова и снова перелистывал книжку, пока наконец не нашел запись с именем Хая — в списке дел на прошлый месяц.
Бао зачеркнул ее и на странице, помеченной сегодняшним днем, сделал новую запись: «Решить вопрос с Хаем», затем подумал и приписал сбоку: «Переговорить в военкомате». И, прищелкнув языком, посетовал про себя: «Совсем я обленился. Кучу дел наметил, а результатов не видать. Не время сейчас раскачиваться! Надо быть собраннее!»
Мимо фонаря прошел солдат. Бао глянул ему вслед, но тот уже исчез в темноте. И все же Бао был уверен: это Минь.
Любители прохлады еще лежали на выставленных за дверь топчанах — уж очень душная была ночь. Лишь изредка налетал чуть заметный ветерок, даже не ветерок, легкое дуновение. Бао подумал: вот соседи сейчас увидят солдата Миня. Да и жена, должно быть, не спит еще. Пусть тогда сварит им по чашке имбирного чая.
РАССКАЗ О СОБЫТИЯХ, СЛУЧИВШИХСЯ НА БЕРЕГУ ЛОТОСОВОЙ ЗАВОДИ У ХРАМА БРОНЗОВОГО БАРАБАНА[115]
Храм Бронзового барабана стоял, прислонясь с северо-запада к городской стене.
Был он невелик, но поражал стройностью и красотой, как Пагода на одной колонне[116], что стоит у входа в селение Иенку-анг. В храме имелись, как должно, главные врата и врата, ведущие в святилище, боковой и задний входы. Створки ворот, коими проходил в свои покои сам дух-повелитель, украшали изображенья драконов, а на воротах его пресвятой супруги вырезаны были девятикратно колючие листья зыагай[117], напоминавшие, сколь труден доступ на женскую половину дворца.
Старики рассказывают: в древние времена, когда еще только начинали возводить храм, здесь работали четыре артели мастеров, выходцев с Севера. Соразмерив и обтесав колонны, стропила и балки, они соединяли их резными замками. И ежели все сходилось, как должно, мастера на радостях угощались водкой, а если что-нибудь становилось вкривь и вкось, принимались за исправленья, отнимавшие месяц, а то и два, и три… Работа их затянулась не на один десяток лет…
Мальцы, поступившие в первые годы к мастерам в обученье и умевшие поначалу лишь разжигать стружки да кипятить для плотников чай, к тому времени, когда торжественно ставили черепное бревно и сводили конек крыши, щеголяли уже в креповых кушаках, к коим привешены были тушечницы с кистями. Стоя на вознесенных над землей балках, они подавали — таков был давний обычай — поднявшемуся на самый конек голове артели ветвь благословенного дерева тхиентуэ[118], обернутую квадратным полотнищем алого шелка. И веселые деревенские девицы, пленившиеся некогда юными артельщиками, прижили уже детишек.
Ну а если вспомнить совсем уж стародавние времена, храм здешний, говорят, отлит был из чистого золота. Но однажды ночью налетел вихрь с дождем и золотой храм исчез. Молва гласит, будто человек, совершенный обличьем и духом, может, угадав чудодейственный час, увидеть тот храм, поднявшийся из глубины вод. Предание это переходило из уст в уста, и люди уповали на то, что доброму человеку хоть единожды в жизни да улыбнется счастье. Но, само собою, до сей поры никто так и не видел золотого храма.
Когда из дена[119] Укрощенного слона несли к храму Бронзового барабана изваяния и святыни, шествие каждый год украшали носилки, за небывалую скорость передвижения прозванные «летающими». Носилки «летели» через поля Тхуле, затем ползли к пределам Конгви, а оттуда неторопливо двигались к вратам храма.
Там ожидали их четверо древних старцев из рода Ли; меж теми, кто поклонялся духу храма, они были наипервейшими. Старцы будто и не замечали носильщиков, опустившихся на одно колено и державших на весу носилки; надменные и строгие, хранили они молчание — старцы дожидались отроков из богатых домов.
Наконец, утомленные долгой дорогой, носильщики садились на землю, а отдохнув, поднимались и становились по обочинам дороги, оправляя свои набедренные повязки.
Здесь отроков различали строго: по происхождению и достатку. Достигнув границы, за которой лежали поля и откуда начиналась ровная прямая дорога, носильщики уступали свою ношу юношам, умудренным книжной ученостью. И все, кто шел по этой ровной дороге рядом с носилками, держа расшитые шелковые зонты и балдахины, опахала, золоченые мечи и святые реликвии, были отпрысками богатых семейств.
