— После работы я хочу подремонтировать крышу, — сказал Бобби. — Вы видели, она уже вся облупилась. Откладывать некуда.
— На самом деле нужно поменять ее целиком, — сказала я. — Надо вызвать кровельщиков.
— Когда здесь все будет более или менее в презентабельном виде, — сказал Джонатан, — я хочу еще раз пригласить мать. Мне кажется, ей было бы легче поверить в реальность того, что со мной происходит, если бы она просто почаще видела нас вместе.
— Родители, родители, — сказала я. — Знаете, наверное, мне все-таки следует хотя бы на несколько дней съездить с мисс Ребеккой в Вашингтон повидаться с матерью.
Бобби вылез варить кофе на полсекунды раньше, чем я предполагала.
— А почему бы не позвать ее сюда? — сказал он.
— Потому что ей шестьдесят пять и либеральностью взглядов она не отличается. Поверьте, вам не слишком понравится, когда Амелия начнет прохаживаться тут по поводу нашего образа жизни. А у нас, по ее мнению, именно это. Не жизнь. А образ жизни.
— А тебе не кажется, что неплохо было бы ей начать привыкать к тому, что есть? — сказал Джонатан.
— Дорогой, моя мать еще не привыкла к тому, что у меня груди. Когда она видит меня голой, ей до сих пор как-то не по себе. Нет, поверьте, уж лучше нам с Ребеккой съездить к ней на несколько дней.
— Ну, тебе решать, — сказал Бобби и пошел выполнять свои утренние обязанности.
— Но не больше чем на несколько дней, — сказал Джонатан. — Ладно? Денька на два-три?
Я кивнула и погладила Ребекку по голове. У меня мелькнула мысль о том, что она может почувствовать мою напряженность и заплакать. Но она ничего не заметила. Наша внутренняя ложь совсем не всегда оставляет улики во внешнем мире.
На самом деле я не вполне представляла себе, что именно собираюсь делать. У меня не было никакого предварительного плана, и только начав предпринимать конкретные шаги, я поняла, что план был и я действую по давно намеченной схеме, которую продумывала уже в течение многих последних месяцев, если не лет. Я упаковала вещи Ребекки: ее одежду, несколько самых главных игрушек, прогулочную коляску и высокий стул. Джонатан, помогая мне загрузить вещи в машину, сказал:
— Дорогая, можно подумать, что ты едешь на сто лет.
— Нам нужно быть полностью экипированными, — сказала я. — Чтобы избежать совместных походов в магазин. Если кончатся подгузники, мать потащит меня в «Сакс».
— Честно говоря, не вижу в этом ничего страшного, — заметил Джонатан.
На нем был хлопчатобумажный пиджак, к лацкану которого он пришпилил значок с нежным бледным лицом Альберта Эйнштейна. Стайка красно-черных тюльпанов пробилась на газоне. Сумасшедшая ласточка бешено гневалась на нас с нижней ветки дуба. Я запихала в багажник коляску, а Джонатан распределил вокруг нее пакеты с подгузниками.
— Чувство вины, — сказала я. — Даже мое чувство вины из-за материных денег иногда кажется мне декадентским. Лучше просто не провоцировать ее, не давать возможности купить мне платье за пятьсот долларов, а-ля жена астронавта. Нет, лучше уж взять побольше вещей и сидеть с ней дома.
Не слишком ли старательно я все объясняю, подумала я. Мне бы не хотелось уподобляться преступнице с подозрительно безупречным алиби и чересчур безошибочными движениями.
— Как скажешь, — отозвался Джонатан. Недоверия в его голосе я не услышала. Он захлопнул багажник.
— Я буду скучать, — сказал он.
Еще через минуту из дома появятся Бобби с Ребеккой. Я протянула руку и взяла Джонатана за рукав.
— Послушай, — сказала я. — Прости.
— Что?
— Прости, что я так трушу перед матерью. В следующий раз приглашу ее сюда. Ты прав. Ей придется с этим смириться.
— Ну, родители — особая статья. Мне ли этого не знать, — сказал он.
— Нет, серьезно, прости, пожалуйста, — сказала я. Еще немного, и я бы расплакалась.
— Милая, что случилось?
И в этот момент я поняла, что он обо всем догадался. Я потрясла головой.
— Ничего.
В качестве утешения он обнял меня.
— Глупая Клэр, — сказал он. — Добрая сумасшедшая старушка.
Нет, на самом деле он ничего не понял. Он так и не развил в себе интуицию потери. Он по-прежнему думал, что его жизнь с каждым годом будет все богаче и интересней. Похоже, именно это ощущение лежало в основе его мироощущения. Возможно, именно оно и не позволило ему влюбиться.
— Слушай, кончай молоть эту хреновину про «добрую сумасшедшую старушку», ладно? Я давно выросла. Я не твоя подружка для игр.
— Ну извини.
— Серьезно, Джонатан, мне бы действительно хотелось, чтобы ты…
— Чтобы я что?
— Не знаю. Ты всю жизнь собираешься оставаться мальчиком?
— А ты мне предлагаешь сделаться девочкой?
— Я предлагаю… Впрочем, не важно. Я действительно невыносимая сегодня. С самого утра.
— Позвони, пожалуйста, когда доедешь. Просто чтобы я не дергался.
— Хорошо. Конечно.
Какое-то время мы молча разглядывали окружающий пейзаж, как будто видели его впервые. Как будто мы только что вылезли из своей «уиннебаго» размять ноги и повосхищаться данным конкретным участком Национального парка.
— Господи, почему все так непросто? — воскликнула я.
— Бобби говорит, что мы живем в новом мире. Он говорит, что теперь можно все. Границы существуют только в нашем воображении.
— Это потому, что Бобби обманутый придурок. Говорю это в самом комплиментарном смысле.
Я заметила, что все еще держусь за рукав Джонатана. Когда я разжала пальцы ткань сохранила форму моей горсти.
— Пойду посмотрю, чего он там копается, — сказала я. — Надо ехать, а то мы попадем в час пик.
— Хорошо.
Джонатан, глубоко засунув руки в карманы брюк, остался ждать возле машины. Его светлые волосы поблескивали на солнце. Подойдя к крыльцу, я оглянулась, и он улыбнулся мне ироничной, сестринской улыбкой.
Когда я вошла в дом, Бобби с Ребеккой на руках спускался по лестнице.
— А я уже пошла тебя подгонять, — сказала я. — Пойми, если мы не проскочим Манхэттен до…
Он приложил палец к губам.
— Эрик спит, — прошептал он. — У него было сегодня трудное утро.
Я взяла у него Ребекку. У нее тоже было трудное утро.
— Я не хочу, — сказала она.
— Ты ничего не забыла? — прошептал Бобби.
— Нет. Машина забита под завязку. Попрощайся за меня с Эриком, хорошо?
— Хорошо.
— Я не хочу, — сказала Ребекка.
Бобби стоял на нижней ступеньке. Его живот немного натягивал футболку. Он выглядел таким невинным, таким добропорядочным. Мне хотелось поколотить его за то, что он такая размазня, такой бесхитростный, жизнерадостный простак. Я увидела его в старости: шаркающего в домашних шлепанцах; уверяющего, что санаторий просто замечательный. В пятницу давали шоколадный пудинг. Медсестру зовут Харриет, она показывала ему фотографии своих детей.
— Послушай, — сказала я. — У меня сумасшедшее предложение. Хочешь, поедем вместе?
— А?
— Только не откладывая. Просто побросай в сумку самое необходимое и поедем.
— Мне казалось, что твоя мать меня не очень-то одобряет. В смысле, нас.
— Плевать! Ты хочешь поехать со мной?
— А как же Эрик? — сказал он.
— Джонатан за ним поухаживает. Тебе не кажется, что ему пора брать на себя больше ответственности? Они прекрасно справятся вдвоем. Им будет хорошо вместе.
— Клэр, в чем дело? Что на тебя нашло?
Я прижала к себе Ребекку.
— Ничего, — сказала я. — Не важно. Я просто «добрая сумасшедшая старушка».
Я вынесла Ребекку на улицу. Бобби вышел следом. Когда я усадила и пристегнула Ребекку ремнями, она начала выгибаться и хныкать. В конце концов езда убаюкает ее, но некоторое время она будет безутешна. Надо готовиться выслушивать вопли.
— Пока, мальчики, — сказала я.
— Нет, — сказала Ребекка со своего места. — Нет, нет, нет, нет, нет.
Они оба поцеловали меня и попросили быть осторожной. Они поцеловали Ребекку. Их нежность стала той самой последней каплей. Она просто зашлась от рева, на который настраивалась с самого завтрака.
— Пока, мисс Ребекка, — сказал Джонатан через окно. — Мы все равно тебя любим, хотя иногда ты и ведешь себя как настоящее чудовище. Желаю тебе хорошо провести время с твоей ужасной бабушкой.
— Счастливо, — сказала я.
Я дала задний ход и вырулила на дорогу. Я помахала мальчикам, и они помахали мне. Они стояли рядом перед полуразвалившимся домом. Когда я поехала, Джонатан вдруг бросился за машиной. В первый момент я подумала, что он хочет мне что-то сказать, но потом поняла, что он просто решил пробежаться несколько метров, глупый и преданный, как пес. Он поравнялся с машиной и какое-то время трусил рядом, посылая воздушные поцелуи. Я опять помахала ему, в последний раз. Перед поворотом я поглядела в зеркало заднего вида и увидела их обоих, Джонатана и Бобби, посередине дороги. Они напоминали двух небрежно одетых битников из глухого, ничем не примечательного местечка. В солнечных очках, майках, с растрепавшимися от ветра волосами, они словно стояли на границе старого цикла: вот-вот раздастся взрыв, и от шестидесятых с их бурей любви, ненависти и несбывшихся надежд не останется и следа. Бобби положил руку на плечо Джонатана. Они оба махали.
