Надо бы спуститься, решила я, и побыстрей. Я обернулась к Эли, который легко, как пушинку, нес тело. Вглядываясь при неверном свете мне в лицо, он произнес:
– Ты не та ведьма, какой была час назад. Твои глаза… в них держится жаба. Мне известно, что это значит… Нет, нынче ночью ты не отключишься.
Мы пересекли церковь и в полной темноте стали спускаться по узкой винтовой лестнице. В подполье. Тьма стояла непроглядная, из склепа веяло не по сезону пронзительным холодом.
У подножия лестницы я присела. Элифалет передал мне Маму Венеру – ему нужно было подняться за инструментами, которые я оставила в тележке гробовщика. Да, я сидела и нашептывала, умиротворяя мою подопечную, так как она была неуспокоенной. Я ощущала, как у меня на коленях тихо трутся одна о другую кости, как из-за этого с них спадает плоть. У меня в голове возникла только одна мысль: пой, пой! Не припомнив ни одной колыбельной, я обратилась к песне, которую как-то пела Селия:
Слышится музыка над головой:
Это Бог, Он где-то со мной.
Над моей же головой звучали только порывы ветра, к которым присоединились затем шаги спускавшегося Элифалета.
Эли вернулся с инструментами, а еще он нашел фонарь. При его свете мы втроем пошли вглубь, скрючившись в три погибели под низеньким потолком; дорогу в склеп нам указывали волны холода. Пол был неровный, на глине попадались немаленькие камни, неуверенно ступавшей ведьме было где споткнуться, а я теперь сама несла Маму Венеру, чтобы она не напугала Элифалета своим… чем? Своим нетерпением?
Элифалет знал, что или, точнее, кто содержится в гробнице. Чувствовал ли он их так же, как я? Ну нет, едва ли. Тем не менее что-то необычное он ощущал, таким притихшим я его видела редко. При свете фонаря, который нес Эли, сияли белки его широко открытых глаз.
У меня же зуб на зуб не попадал в стылом склепе. Колени скрипели, холод просочился и туда. Вот уж точно, пробрал до костей. В ноздри проник запах смерти – железа, проржавевшего под долгим проливным дождем.
Мертвецы, здешние обитатели, негодовали. Об этом свидетельствовала буря, что бушевала над церковью. Ей вторило дребезжание стекол, готовых вывалиться из рам. Медлить было нельзя, и я взялась за дело.
Я положила Маму Венеру у стены склепа, на освященную землю.
Взяла у Элифалета зубило. В руке у меня уже был плоский камень. Пошарив по стене, я нашла шов. С каждым ударом холод все глубже проникал в тело, до самого мозга костей. Глаза мои были широко распахнуты, и, несомненно, в них плотно засела жаба. На спине болтались распущенные волосы. Вскоре холод зазвучал, или это был звук смерти, говор ветра?
Пятым или шестым ударом я вскрыла гробницу; внутри раздался свист – думаю, это был выброс жизненной силы, давно пребывавшей в ловушке… Сырость. Сырость ужасная. Сыростью тянуло из глубины склепа. Свист становился громче, пронзительней, в нем слышалось такое… напряжение, что я растерялась и, чтобы расширить пролом, глубже вогнала зубило. Свиста и сырости еще прибавилось. Меня швырнуло назад – сила, освобождавшая мертвецов, шла не снаружи, не от меня и моих инструментов гробовщика, а изнутри.
Цементная отделка гробницы отвалилась. Осколки засыпали Маму, которая вроде бы корчилась в глубокой тени. Когда стали падать и кирпичи, я взяла Мать Венеру на руки и…
Нас шатало и отбрасывало, я сквозь бурю смерти кричала Элифалету, чтобы он бежал прочь, а тем временем стена подалась. Треснула. Сперва чуть заметно. Возникли швы, подобные тому, который проделала я. Оттуда, как пар из котелка, рвался наружу сырой воздух. Трещины сбегались воедино, как ручьи сливаются в реки, а реки – в море. Это и было море; хлынув из образовавшейся пробоины, оно опрокинуло меня на спину. Я выронила Маму Венеру и…
Подхваченная студеным вихрем, я шмякнулась о заднюю стенку подвала. Нет, это не был обыкновенный ветер. Я говорю о ледяном вихре, стремительном, как жар из печи. Он отбросил меня от склепа футов на десять. Жутко. Вкус холода во рту, на языке. Ледяная волна заморозила мне нос, поднималась к глазам, проникала в голову. Мозг словно бы оторвался от корня, чувства смешались, зрение стало слухом, осязание – обонянием. Но затем мне явился свет. Нет, нет, нет, я имею в виду не свет жизни, небесный свет или другую подобную банальность; над моей головой, кувыркаясь, пролетел фонарь и грохнулся о стену. Затем – тьма. Через свист (такой пронзительный, что я перепачканными ладонями зажала уши, но не смогла его заглушить) я различила крик Элифалета. Его тоже смело волной – это было понятно.
…Ведьма, не забывай о том, какая неодолимая сила влечет мертвецов в иной мир. Свист, сопровождавший их стремительный переход, был звуком божественным, и я никогда его не забуду… Но где находился Элифалет? Я боялась за него, ведь одним из двигателей смертельного потока был гнев, угроза, понятная любому смертному.
И где находилась Мама Венера?
Я позвала Элифалета. Кликнула Мать Венеру. Никто мне не ответил.
Молчание. И тишина, поскольку мертвые не медлили, а, оседлав ветер, уносились прочь.
– Эли? – повторила я раз, другой, третий и наконец последний.
– Я здесь, – робко отозвался он.
– Эли, – попросила я, – говори что-нибудь!
Я надеялась добраться до него, ориентируясь в темноте по голосу. Однако он замолчал. Но я брела дальше, снова выкликая его имя. И ее. Назад к склепу. Туда, где я в последний раз видела Эли. Туда, где выронила ее, когда…
Материя. Я нащупала материю. Сухую, хотя нашла я ее в луже грязи. Она была волокнистая, скользкая – водонепроницаемая материя ее савана.
Обеими руками я принялась охлопывать пол. Там, тут. Это был саван, целый, но внутри ничего не осталось. Ни плоти, ни кожи, ни скелета.
На мою ладонь легла теплая рука, и я вздрогнула.
– Эли? – вопросила я тьму.
Он привлек меня к себе. Он промок и дрожал – от холода и не только.
– Что это… кто это сделал? – спросил Эли.
– Мертвые, – сказала я. – Как я и надеялась.
Покинув церковь Поминовения, мы торопливо спустились по склону холма к берегу.
Буря прекратилась, и внутри и снаружи. Луна сияла словно бы с гордостью. Звезды сверкали. От Джеймса как будто поднимался пар. Мы сели на берегу, наши души были окутаны таким же туманом, как пороги выше по реке.
У Эли, конечно, были вопросы, но он снова промолчал. Да и что толку было их задавать, все равно на большую часть у меня отсутствовали ответы. Я знала, что мертвецы из церкви Поминовения стремились на свободу. Это я поняла, как только их ощутила. Но я не могла рассчитывать, что они возьмут… ну что ж, я, как ведьма, сделала рискованный ход, не зная, как они… как он поступит.
По-видимому, он взял.
Я нащупала дрожащую руку Элифалета. Или не его рука дрожала, а моя? Как бы то ни было, мы успокоились и тихо сидели той ночью на берегу, пока, ну да…
Со временем небо озарилось светящейся дугой. Я признала в ней падающую звезду, но сердце говорило иное:
Это были Мама Венера и ее Мейсон, в танце они уносились прочь.
Днем ранее Эли (наших будущих приключений он не предвидел, однако справедливо предположил, что они будут необычными) самостоятельно заказал нам комнату в таверне близ Шоскоу-Слип; место это настолько сходствовало – по виду, да и в прочих подробностях – с «Таверной Баулера», где я побывала в прошлый раз, что я не стану его описывать, скажу только, что там нас ожидали кровать двойной ширины и обильный табльдот. Когда я, совершенно обессиленная, сидела на берегу под звездами, меня очень обрадовало известие, что нам есть где заночевать. Не меньше я обрадовалась, найдя там свой nécessaire.
Следующим утром, пока Эли заботился о наших предстоящих делах, я спала, потому что в крови у меня гудело и усталость навалилась такая, какой… Enfin, я спала. И сны мне виделись такие мстительные, что пробуждалась я со вкусом крови во рту.
В снах мне встречались те ополченцы, которые явились в дом Ван Эйна, и я расправлялась с ними при помощи дубины. Что касается рыжеволосого мальчика, ему я готовила наказание, доступное только ведьме. В снах я видела одну из бельгийских сестер (в книгах старого континента мне попадались страницы поистине ужасные), которая рассказывала, как она однажды пришила к лицу подлеца-соседа нос рыжей лисицы. Еще там бродил на птичьих лапах высокий нескладный шотландец и клевал мясо и монеты. Джон Аллан попадался мне в Молдавии, у «Эллиса и Аллана», и я могла бы его пришибить… собственно, так я и поступала. Да, я обрушивалась на него и сражала одним ударом, как описывается в Ветхом Завете. Такая вот пьянящая, бесшабашная сила была дана мне в снах, однако и после пробуждения, отчасти придя в себя, я все еще видела сквозь кровавую пелену Джона Аллана, поскольку, если бы он умер, мне не пришлось бы больше беспокоиться из-за Эдгара По. О, я старалась не думать о шотландце, чтобы не пожелать ему болезни или чего-нибудь еще хуже; его гибель меня бы обрадовала, но брать на себя задачу палача я не собиралась… В минуты бодрствования я задавала себе вопрос: не навлекла ли я на Ричмонд воинство призраков? Иные, несомненно, останутся здесь надолго. И кто знает, что они сотворят, одержимые местью.
