Никакого отношения к безграничности ни поэзия, ни проза не имеют, они суть художественные формы, содержащие в себе начала и концы, и их бесконечность актуальна, то есть стихотворение равномощно роману и наоборот. И если это так, то здесь малоприменимо понятие «безграничности».
Г. Циплаков выдвигает гипотезы, доказывать которые не собрался: 1) «Проза не дорожит отпущенным ей временем, да и временем читателя тоже»; 2) «у поэзии совершенно не бывает свободного времени». Каждый, кто всерьез писал прозу, должен был ощущать, что проза тогда и выходит хорошей, когда она равна именно отпущенному ей времени, ни больше и ни меньше. В этом смысле роман в стихах отличается от прозаического сочинения только тем, что выдыхается, завершается раньше. Что же касается закрученности сюжета как выхода из постылой бесконечности, то в какой-то степени любая поэтическая метафора — это свернутый сюжет, а сюжет — развернутая метафора.
Если говорить о времени читателя, то оно не совпадает со временем сочинителя. Сочинитель (не важно, в стихах, прозе или верлибре) затратил больше энергии, помножив ее на талант, нежели читатель способен воспринять сразу, поэтому читатель менее готов усваивать многомерность стиха (хотя кажется, что его кристаллическая структура более обозрима), нежели растянутую многомерность прозы. Аналогии между твердым кристаллом (алмаз) — поэзия и жидким кристаллом (вода) — проза симпатичны, но хромают, как любые сопоставления естественного и искусственного. Однако можно предположить, что свободный стих мог бы быть как тем, так и другим — представьте себе прямоугольники регулярного стихотворения («Приступим к нашим ямбам, уложенным в квадратики», Б. Слуцкий) и бесформенные слитки верлибра («Караваны горбатых верлибров»).
Если абзац считать средством «поэтизации прозы», то с тем же успехом говорящий периодами, подчеркивающий паузы, будет уже устным стихотворцем, а заика — вдохновенным поэтом, ибо в его речи «абзацы» будут равны количеству слогов. Если при помощи подобного подхода (верлибр и есть тогда максимальная реализация принципа деления на абзацы) защищать поэтичность верлибра, то это лучший способ его гробить.
В свое время нам приходилось не только самим себе отвечать на вопрос, почему мы обратились к верлибру. Самое простое — обратились, и все! В этом не было, во всяком случае, никакого мучительного перехода. Я тогда цитировал, если хотите, в оправдание Мирослава Валека: «Надоело мне думать о рифмах, я устроил смотр своей совести». «„Смотр совести“, пересмотр поэтом этической ситуации — вот один из возможных переходов к свободному стиху» («Вопросы литературы», 1972, № 2). В нас жила в то время подспудная уверенность, что свободным стихом лгать нельзя, и это вызывало столь же подспудное сопротивление литературных собратьев. И еще: мнение о свободном стихе как о поэзии в чистом виде (Г. Циплаков) вполне сообразуется с установкой В. Бурича. Создавая свою систему письма, Бурич был сосредоточен на правильности речевого момента, речевого акта.
Почему именно мы, русские, с таким изумлением смотрим на свободный стих в родном языке? Я не вижу другой причины, кроме того отношения к языку, который нам заповедан еще с позапрошлого века Александром Афанасьевичем Потебней. Потебня считал прозу вырождением поэзии и выбросил из школьного, а также из университетского преподавания 1000 лет русской церковно-славянской гимнографии, сделав нас на много лет вперед усердными любителями светской рифмованной и метрической поэзии. Сейчас это проходит.
Давид Самойлов поучал меня, что «писать надо яйцами», а верлибры, дескать, пишутся без оных. И, встретив меня в Доме литераторов с дамой, выразил свое поощрительное удивление: не ожидал, мол, от верлибриста. Странно, но факт. Кстати, опытнейший поэт — но как раз его немногочисленные верлибры меня не убеждали, как и попытки других именитых авторов, поэтому я не разделяю мнения Г. Циплакова, будто свободные стихи «удаются исключительно признанным поэтам». Но Самойлова очень волновала наша проблема, вот одно из его поздних стихотворений (1989):
Поздно учиться играть на скрипке,
Надо учиться писать без рифмы.
С рифмой номер как будто отыгран.
Надо учиться писать верлибром…
Как Крутоямов или как Вздорич,
С рифмою не брататься, а вздорить.
Может, без рифмы и без размера
Станут и мысли иного размера.
В. Бурич (он же «Вздорич») приводит следующий разговор Назыма Хикмета с Николаем Глазковым («Тексты», кн. 2, 1995):
«Глазков: Стихи без рифмы напоминают мне женщину без волос.
Назым Хикмет: А представь себе, брат, женщину, у которой везде будут волосы.
Глазков: Это верно».
Возможно, после этого спора Глазков написал на клочке бумаги свой единственный верлибр (по-моему, неопубликованный):
Если жизнь — гора,
То надо идти в гору,
Если жизнь — река,
То надо грести только против течения.
«Конечно, это самый резкий поэтический протест», — как сказал бы философ Г. Циплаков. И перед этим: «Верлибр порожден радикально негативистскими стремлениями поэтов. Он определяется, по существу, негативными признаками — без рифмы, без размера». Против этого определения я выступаю уже давно. Во-первых, негативное определение не дает представления о предмете чисто эпистемологически. Во-вторых, оно сделано в пределах стиховедения, а верлибр предметом традиционного стиховедения не является. Смотрите сами, оно занимается именно рифмой и размером (метром), а если их нет, то что ему искать в верлибре? Вот и искали окказиональную (случайную) рифму и окказиональные размеры. Бессмысленное занятие, которое у стиховедов вызывало только раздражение против предмета рассмотрения. Ведь мы же не даем определение прозе — текст без рифмы, без размера и без строки как таковой. Нонсенс. Верлибр надо рассматривать в другой системе отсчета — как по отношению к прозе, так и к поэзии. Поэтому верлибр можно определить как художественный текст, симметричный прозе относительно поэзии.
Эту формулу уточняет Ю. В. Рождественский в своей книге «Теория риторики» (1997, стр. 555): «…в центре системы жанров лежит верлибр, относительно которого определяется стих и проза».
Верлибр отнюдь не следствие негативных устремлений бунтующих поэтов, а попытка создать новую категорию вкуса, по-своему возрождающую античную калокагатию, насущное взаимопроникновение этики и эстетики слова. В этом смысле он был не ко двору при социалистическом реализме и встречает не меньшее непонимание в контексте постмодернизма, ибо противоречит его аморфному вандализму.
Так или иначе, здесь большой простор как для поэтологических, так и для философских изысканий.
Б. Акунин. «Гамлет. Версия»; «Зеркало Сен-Жермена». М., «ОЛМА-Пресс», 2002, 192 стр., 40 000 экз.
Книжное издание акунинского «Гамлета» (первая публикация — в «Новом мире», 2002, № 6) вместе с комедией «Зеркало Сен-Жермена», построенной на игре с эпохами: нувориши разных времен меняются местами (временами) — «новый русский» из 2001 года переносится в 1901 год, а бывший гусар и несостоявшийся финансовый воротила — соответственно из 1901-го в 2001-й.
Шервуд Андерсон. Уайнсбург, Огайо. Рассказы. Перевод с английского В. Голышева, Н. Батя, П. Гурова. М., «Текст», 2002, 251 стр., 3500 экз.
Сборник рассказов классика американской литературы, в основу которого лег цикл с одноименным названием, принесший Андерсону литературную славу.
Дмитрий Бавильский. Семейство пасленовых. (Знаки препинания). М., О.Г.И., 2002, 216 стр., 1500 экз.
Прозаический дебют известного критика и эссеиста — прихотливо выстроенное, многоуровневое (и сильно усложняющее классическую для литературы фигуру любовного треугольника) изображение отношений, связывающих трех героев романа. Действие романа из Испании, по которой путешествуют герои в первой части («Серпантин, или Ингвар»), переносится домой, в Россию (Часть вторая. «Таня, или Колдовство»), потом — в Голландию (Часть третья. «Дамир, или Музыка»).
Сол Беллоу. Мемуары Мосби. Рассказы. Перевод с английского Л. Беспаловой, В. Хинкиса. М., «Текст», 2002, 267 стр., 3500 экз.
Впервые полностью на русском языке — книга рассказов известного американского писателя (1968).
Генрих Бёлль. Кашель на концерте. Рассказы. Составитель И. Солодунина. Перевод с немецкого Е. Михелевич, И. Солодуниной. М., «Текст», 2002, 299 стр., 5000 экз.
Не издававшиеся в России рассказы разных лет.
Мария Галина. Покрывало для Аваддона. Курортная зона. Повести. М., «Текст», 2002, 157 стр., 1500 экз.
Озорная, фантастическая «повесть с мистикой» «Покрывало для Аваддона» (ранее печаталась в журнале «Волга») повествует о кладбищенских призраках, о духе знаменитого математика и каббалиста, вовлекающего в необъяснимые и грозные события двух интеллигентных одесситок, с чисто женским сочетанием в их характерах стоицизма, легкомыслия и иронии; здесь хороша авторская усмешка по поводу тщательно пестуемой готовности нынешних образованных людей приникать к «мистическим глубинам бытия». Интонационно повесть продолжают «одесские» рассказы Галиной в цикле «Курортная зона».
