Вот так, Мермельштайн. Ступай и больше не греши. И, возможно, застеснявшись, что вдруг сорвался в диатрибу, Герцог поднялся с матраца (солнце уже ушло) и спустился вниз. Он поел хлеба с холодными печеными бобами в виде сандвича, потом вынес наружу гамак и пару складных стульев.
Так началась его последняя эпистолярная неделя. Он бродил по своим лесистым и холмистым двадцати акрам и сочинял послания, оставшиеся неотправленными. Он еще не созрел для того, чтобы сесть на велосипед и поехать на почту и в поселке отвечать на вопросы о миссис Герцог и крошке Джун. Ему было хорошо известно, что дикие подробности скандала в его семействе через параллельные трубки стали общим достоянием и дали обильную пищу воображению людевилльцев. Сам он не сдерживался по телефону, было не до того. А Маделин с высоты своего величия плевала, что деревня подслушивает. В конце концов, это она его бросала. И пятно оставалось не на ней.
Дорогая Маделин! Ты редкостное существо. Ей-ей! Создаст же Господь такое! Пообедав в ресторане, она гляделась в лезвие ножа, мажа губы помадой. Он с восторгом вспомнил это сейчас. Что касается тебя, Герсбах, то Маделин в твоем полном распоряжении. Радуйся и наслаждайся. Только меня ты через нее уже не достанешь. Ты, я знаю, искал меня в ее плоти. Так меня там больше нет.
Уважаемые господа! Размеры и численность крыс в Панама-Сити, где я был проездом, буквально потрясли меня. Я видел, как одна грелась на солнце у бассейна. Другая глядела с панельной обшивки в ресторане, как я пью компот. Дальше, целая компания крыс сновала взад-вперед по электрическому проводу, свисавшему с банановой пальмы, где они подкреплялись. Я насчитал пробежек двадцать — и ни одного столкновения. Предлагаю давать им вместо отравы противозачаточные препараты. Яды неэффективны (мальтузианцы правы: незначительное сокращение популяции чревато бурным воспроизведением). Между тем использование противозачаточных средств через несколько лет решит у вас крысиную проблему.
Уважаемый герр Ницше… Глубокоуважаемый сэр! Позвольте задать вопрос с места. Вы говорите о способности дионисийского духа перенести зрелище Ужасного, Дурного, позволить себе роскошь Разрушения, лицезреть Распад, Мерзость, Зло. Все это по плечу дионисийскому духу, поскольку у него такая же способность к выживанию, как у самой Природы. Должен признаться, иные из этих выражений звучат очень по-немецки. «Роскошь Разрушения», к примеру, откровенно вагнеровская фраза, а мне известно, каким презрением Вы еще будете обливать немощь вагнеровского идиотизма и выспренности. На сегодняшний день мы достаточно навидались разрушений, чтобы основательно проверить способности дионисийского духа, — и где же те герои, что выжили после них? В Беркширах я один на самой природой и имею шанс разобраться. Я лежу в гамаке, уперев подбородок в грудь, сплетя пальцы рук, в моей голове теснятся мысли — встревоженные, это верно, но еще и веселые, а вы, я знаю, цените веселость, истинную веселость, не показную жизнерадостность эпикурейцев и не расчетливую бодрость сломленных горем. Я знаю также, что глубокую боль, тлеющую медленно, как сырое дерево. Вы считаете облагораживающей, и тут у нас отчасти взаимопонимание. Но чтобы получить это высшее образование, необходимо выжить. Нужно пережить боль. Герцог! Перестань задирать и дразнить великих. Нет, я восхищаюсь Вами, герр Ницше, правда. Разделяю Ваши чувства. Вы хотите научить нас жить с пустотой. Не морочить себя кротостью, верой, человечьими соображениями заурядного разбора, но с небывалым свирепством и упорством вгрызаться вопросами в зло, прогрызать его насквозь, кусать воздух вблизи него, не приемля малодушного покоя. Гвоздить самыми главными, самыми пронзительными вопросами. Браковать человечество как таковое, отметать этот заурядный, расчетливый, жульнический, вонючий, неразвитый, осоловелый сброд, и не только рабочую скотинку, но в первую голову «образованных» скотов с их книгами, концертами и лекциями, с их либерализмом и романтической театральщиной «любви» и «страсти»: все это заслуживает смерти — и да умрет. О’кей. Но Ваши-то экстремисты должны выжить. Без выживания нет Amor Fati[250]. Ваши имморалисты, как все, едят мясо. Ездят на автобусе. Правда, их чаще других укачивает. Человечество живет в основном извращенными идеями. В извращенном виде Ваши идеи ничуть не лучше христианства, которое Вы предаете проклятью. Философ, если он хочет сохранить связь с человечеством, должен заблаговременно извратить свою собственную систему, дабы видеть ее реальные черты через несколько десятилетий. Приветствую Вас с этого края травкой окрашенного скоротечного света и желаю Вам счастья, где бы Вы ни обретались. Ваш, под покровом Майи, М. Е. Г.
Уважаемый д-р Моргенфру! Недавно умер. Напомни о себе человеку. Вам пишет Герцог Мозес Е. Мы с Вами играли на бильярде в Мадисоне, штат Висконсин. Еще подскажи. Потом явился Уилли Хопп показать класс. Все три шара безропотно слушались бильярдного маэстро: он пошепчет что-то, чуть тронет их кием, и они то отпрянут друг от друга, то чмокнутся. И бурно зааплодирует, во всю силу легких выкрикнув «браво», лысый, с чутким смешливым носом, по-заграничному обаятельный старик Моргенфру. Он играл на пианино и разливался ручьем. Хелен получше его играла Шумана, но она так не выкладывалась. Она хмурила брови, словно играла с огнем, ей, впрочем, подвластным. А Моргенфру, в шубе присев к роялю, сразу начинал постанывать. Потом подпевал и наконец заливался слезами — музыка его сминала. Замечательный был старик, немного плут, но кто, скажите, без греха? Уважаемый д-р Моргенфру! Новейшие данные по ущелью Олдовай[251] в Восточной Африке заставляют предположить, что человек произошел не от миролюбивой обезьяны, жившей на деревьях, но от плотоядного вида, обитавшего на земле, охотившегося стаями и крошившего черепа своим жертвам дубинкой или бедренной костью. Это огорчит оптимистов и омрачит терпимый, исполненный лучших надежд взгляд на человеческую природу. Столь часто поминаемый Вами труд сэра Солли Цукермана по обезьянам лондонского зоопарка отныне вытеснен. В естественных условиях обезьяны не столь сексуально озабочены, нежели в неволе. Должно быть, неволя и скука распаляют похоть. Может быть и то, что потребность в пространстве сильнее сексуальной. Пребывайте в свете, Моргенфру. Я буду писать Вам время от времени.
Притом что он часами бывал на воздухе, он боялся, что лицо у него еще бледное. Может, оттого, что в зеркало на двери в ванную по утрам вместе с ним смотрелась густая зелень листвы. Да нет, он действительно неважно выглядел. Наверняка возбуждение отнимает много сил, думалось ему. И конечно, не давал забыть о немочи стойкий больничный запах повязки, спеленавшей грудь. На второй или третий день он не остался спать наверху. Ему не хотелось выживать из дому сов и обрекать на смерть совят в старой люстре на трех бронзовых цепях. Хватит тех скелетиков в сортирном бачке. Он перешел вниз, прихватив несколько полезных вещей — теплый бушлат, капюшон от дождя, ботинки, выписанные из Сент-Пола от Гоуки, чудесные ботинки — мягкие, красивые, защитные от змей, он уже забыл, что у него есть такие. В кладовке его ожидали еще интересные находки: фотографии «счастливых дней», коробки с одеждой, письма Маделин, пачки аннулированных чеков, каллиграфически выписанные извещения о браке и кулинарная книга Фебы Герсбах. На фотографиях был он один — их Маделин оставила, а свои забрала. Интересно у нее получается. Среди брошенных платьев был весь ее дорогой гардероб роженицы. Чеки выписывались на большие суммы, причем многие были оплачены наличными. Она что, копила потихоньку? Он вполне это допускал. Над извещениями он расхохотался: Господин и госпожа Понтриттер отдают свою дочь замуж за господина Мозеса Е. Герцога, д-ра философии.
В одном из чуланов под заскорузлой малярной тряпкой он обнаружил с десяток русских книг. Шестов, Розанов. Розанов ему нравился; к счастью, он был по-английски. Он прочел несколько страниц из «Уединенного». Потом оглядел малярное хозяйство: старые кисти, разбавители, иссохшие, заляпанные ведерки. Отыскалось несколько банок с эмалью — а что, подумал Герцог, если покрасить пианино? И отправить Джуни в Чикаго. У девочки большие способности. А Маделин — ей, суке, придется взять пианино, раз доставили и оплачено. Не станет же отсылать обратно. Зеленая эмаль показалась ему самой подходящей, и он, не откладывая, отыскал годную кисть, прошел в зал и набросился на работу. Дорогой Розанов! Он сосредоточенно красил крышку пианино; эмаль была нежно-зеленая, радовала глаз, как летние яблоки. Громовая истина, какую Вы высказываете и какой не говорил ни один из пророков, это — что частная жизнь выше всего. Это — общее религии. Правда выше солнца. Душа есть страсть. «Аз есмь огнь поедающий». Я задыхаюсь в мысли. И как мне приятно жить в таком задыхании. Добрых от злых ни по чему так нельзя различить, как по выслушиванию рассказов чужого человека о себе. Не надейтесь на дружбу с человеком, который скучает, вас выслушивая. Бог всего меня позолотил. Чувствую это… Боже, до чего чувствую. Очень трогательный человек, хотя временами невозможно грубый, и еще эти его дикие предрассудки. Эмаль ложилась хорошо, но надо будет, наверно, пройти по второму разу, а хватит ли краски? Отложив кисть, пока подсохнет крышка, он задумался над тем, как вывезти отсюда инструмент. Громадный дальнерейсовый фургон вряд ли подымется на его холм. Надо будет подрядить в поселке Таттла с его пикапчиком. На все уйдет что-нибудь около сотни долларов, но для ребенка он ни перед чем не остановится, и особых проблем с деньгами у него нет. Уилл предложил ему взять на лето сколько потребуется. Рост исторического сознания любопытным образом привел к тому, что осознание стали полагать необходимым условием выживания. Люди должны осознать свое положение. И если неосознанную жизнь не стоит и проживать, то осознанная также невыносима. «Дай синтез или погибни/» Такой, похоже, теперь закон? Но когда видишь, какие странные понятия, иллюзии, проекции исходят из человеческого разума, то начинаешь снова верить в Провидение. Жить с такой чушью… Во всяком случае, интеллектуал всегда сепаратист. Так какого же рода будет тот синтез, до которого может досягнуть сепаратист? К счастью, у меня никогда не было таких средств, чтобы оторваться от жизни большинства. Чему я только рад. Я намерен, насколько меня хватит, участвовать в жизни с другими людьми — и при этом не загубить свои оставшиеся годы. Герцог чувствовал сильное, до головокружения, желание начать.
