— Помогите, спасите, не оставляйте меня! Лучше сразу убейте. Ради бога, прошу вас!
— Кто это? — встал Малцаг, этот высокий голос почему-то тоже всколыхнул память, тоже причинил боль.
— Купец Бочек, — был ответ, от которого Малцаг резко дернулся, словно пятки ему вновь прожгли.
Почему-то он прикрыл ладонью рот, будто боялся закричать. Так стоял в некой задумчивости очень долго, а из-за глухих дверей душераздирающий вопль, стон, мольба. Малцаг лишь кивнул. Эта дверь еще ржавая, как пилой по зубам, и вслед такая удушливая вонь, что даже охрана Малцага сморщилась, прикрывая носы, отпрянула, и лишь когда главнокомандующий упрямо двинулся в этот смрадный мрак, вслед за ним проникли огни факелов.
— Спаси, прости, пощади, — по каменному полу гулко зазвенела цепь, смертельная хватка обвила ноги Малцага. Эта тень, умоляя, беспрестанно целовала сапоги. — Спаси, выпусти, все что угодно отдам, все! Нищим буду жить! Все отдам, вы-пус-ти! Пощади, мой султан, либо сейчас же убей!
— Ха-ха, — как-то неестественно начал смеяться Малцаг, поперхнулся, стал сухо кашлять, потом молчал и, наконец, словно не своим голосом, выдал: — Что, купец Бочек, каков ад на земле? Гм, а что тебя ждет под землей? Ты представляешь?
— У-у! — застонал узник, еще громче зарыдал.
— Вставай, — приказал Малцаг. Видя, что целование сапог не прекращается, он злобно пнул. — Вставай, я сказал.
Зазвенела истошно цепь, купец Бочек встал, только на колени, и в ядовито-мерцающих огнях пытался заглянуть в лицо посетителя.
— Ты не узнаешь меня? — вот теперь у Малцага прорезался свой голос.
— Узнаю, узнаю, — сквозь беспрерывные всхлипы прошептал узник, — голос уж очень знаком. Но я, я не могу вспомнить тебя. Кто ты? Кто ты? — он попятился, упал, задрожал. — Ты ангел иль дьявол? Кто ты? Смилуйся, прости! Я так помогал бедным. Я сам бедняк, раб, из нищеты вылез. Всю жизнь в трудах.
— Небось, праведных, — не скрытая ирония.
— О-о, прости, прости! Все было, было, каюсь, виноват. Но я.
— Молчи, — прошипел Малцаг. — Ты что, не узнаешь меня? А я все помню и тебе напомню, — он начал склоняться. В это время факел дрогнул, зловещая тень поплыла под потолком, так что Бочек в крайнем испуге упал, а Малцаг вслед за ним сел на корточки, его рыжие волосы уже прилично отросли, он зачесал волосы. — А теперь, узнаешь?
— Боже! Малцаг! Мой любимый мальчик! — глаза Бочека блеснули, он рванулся вперед. — Спаси, спаси, дорогой.
Выдвинув вперед руку, мамлюк не дал купцу приблизиться.
— Ты, любитель задниц, от тебя всегда воняло, а сейчас тошнит.
— Прости, прости, спаси.
— За то, что ты пятки прожег?
— А-а! — простонал узник, обхватил голову, рухнул, всем телом задрожал.
— Освободить, — пнул толстое тело Малцаг и, уже поднимаясь по лестнице: — Обоих привести в порядок и ко мне.
Наверху, в покоях султана, где стоял опьяняющий аромат благовоний и приятная прохлада, Малцаг хотел отдышаться, прийти в себя, отдохнуть, но, видя кругом многочисленную охрану, прислугу, он понял, как нелегко быть султаном. А когда следом почувствовал от своего роскошного халата вонь подземелья, он представил, на скольких костях находится это старое массивное здание, из которого и выбраться без проводника невозможно, и та слабенькая искра — жажда власти — вмиг угасла: ни за что и никогда он не хотел бы быть султаном, быть в этой жаркой и пустынной стране. Он захотел в пестрый, умеренный родной Кавказ, страшно затосковал по своим женщинам и почему-то больше по Шадоме. Ему казалось, что она зовет его, что ей тяжело. В тот же миг он рванулся бы в путь, на север. Но он не свободен, он ведь пока за султана, а это так тяжело, невыносимо: на него все глядят, его зовут, в рот смотрят, лебезят, перед ним трепещут. И по взглядам окружающих он видит, что от него все что угодно ожидают, ведь власть и сила пока что полностью в его руках. Не дай бог! Оказывается, султан — совсем не свобода, это бремя на плечах, и покамест Малцаг должен его нести. И он в управлении слаб, но усвоил по жизни одно: личности, семье, обществу, стране — нужен приказ, чтобы жить.
Он стремительно вошел в тронный зал. Толпа важных людей, все склонились в подобострастном молчании.
— Скоро, — как перед армейским строем закричал Малцаг, — прибудет его величество султан Фарадж. А пока вы все, как положено, исполняйте свои обязанности. И никаких вольностей — это приказ! — жестом он указал всем на выход.
Когда эмир Красный Малцаг остался один, он, как на поле боя, напряженно огляделся вокруг, вслушался; обладая острым нюхом, несколько раз глубоко вздохнул, и до того противный аромат, словно пыльца ядовитой амброзии, стал чихать. А придя в себя после этих кратких, резких мук, он явственно уловил этот вечный, величавый, мерзкий дух власти. Тронный зал султана Египта — это не блестящий временный шатер табунщика Тамерлана, это тысячелетняя, занимательная, противоречивая и удивительная история человеческой цивилизации, где смешалось все, было все и есть все, кроме искренности, простоты и мира. Быть султаном, фараоном или царем на земле — тяжелое бремя, зачастую грех, и порой не принимают небеса такого, и витает этот грешный дух над землей, словно некое историческое предостережение. Вот и помнят только о них, а не о тех простых, добрых людях, коих, к счастью, абсолютное большинство. А сам Малцаг помнит изречение, что правитель — от Бога, хотя в действительности многие из правителей далеки от Него. Ведь в этом зале, куда заходят, преклоняясь, где только лесть, гримаса, лицемерие и фальшь, не может быть ничего святого, кроме как алчности, похоти и злорадства.
С утайкой, искоса и вскользь посматривал Малцаг не раз на всесильный золотой трон. И хотелось сесть, навсегда сесть на это высокое, важное, завораживающе красивое возвышение, да какое-то внутреннее чутье сдерживало его от поступка. Чисто инстинктивно он представлял, что этот трон — настоящий помост, место для казни, где выносят приговор не только другим, но в конце концов и себе.
Поразмыслив, Малцаг еще раз посмотрел на этот вечный трон с некоторой надменностью, даже с иронией. И не как прежде воссесть, а из любопытства захотелось ему попробовать это жуткое место. Вбежал он по ступенькам, сел. Боже! Как неудобно: снизу что-то подпирает — видимо, для того, чтобы выше казаться; спину давит — дабы грацию и стать держать, а подлокотники из слоновой кости противно гладки — это цари за свой трон до потливости в руках навечно пытались ухватиться и никого к себе не подпускали, кроме как лизоблюдов, которые до блеска вылизали золотые ступени. И как все это высоко, что даже зоркий глаз Малцага еле различает замысловатые узоры на сказочном ковре. Да это не сказка, это быль, ибо в сказке конец счастливый, а в жизни иной. И ничего в этом странного нет, странно в этом мире только то, что новый человек родился, а то, что кто-то умер — это ожидаемый удел, и всех это ждет, но не все об этом помнят. А взгляд Малцага уперся в ковер, отуманился, и кажется ему, что неспроста узоры на ковре. В них этот затаенный божественный посыл, чтобы султан не забылся, помнил о грядущем, но как это помнить и читать, если постоянно на самых важных узловых местах ковра кто-то постоянно стоит на коленях. Как сейчас. Малцаг протер глаза, вскочил:
— Хаджиб, мой брат Хаджиб, как ты смеешь так пасть?
— Здесь все, кроме единого, так обязаны стоять.
— Ну, только не передо мной, — звонок и чист голос Малцага, он уже стремительно шел к мамлюку, с желанием по-воински обнять, как резко остановился. — Постой, — поднял он руки, — они от трона грязны. Воды! — как хозяин крикнул он, и, лишь обмыв руки, крепко обнял тюрка. — Как я рад, как я рад тебя живым видеть! Как ты в плен попал?
— Малцаг, средь нас был предатель. Меня ждали, попал в западню, — тут он пустил слезу. — Смерти я не боюсь, мы воины, но то, откуда ты меня вытащил, — ад! Ты спас нас всех, и я думаю, — тут Хаджиб замолчал, опустил взгляд, но Малцаг все понял.
— Ха-ха-ха! — залился он искренним смехом. — Ты думаешь, я на трон зарюсь? Никогда. Я не для этого рожден. Я жажду свободы, — он заходил по узорам ковра, ему казалось, что он все видит, все понимает, и, словно читая по этим знакам, он медленно, буквально по слогам выдал: — Если султан Фарадж даст мне какую-либо воинскую должность, то я буду счастлив и спокоен. У меня теперь тоже семья.
Хаджиб на это ничего не ответил, лишь тяжело вздохнул. А Малцаг, считая это дело решенным, продолжал:
— Теперь нам следует выехать навстречу султану и торжественно возвести его на этот трон.
— Нет, Малцаг, — ожил Хаджиб. — Ты не знаешь дворцовых интриг и коварств, этот трон подолгу пустовать не может, кто-то должен на нем восседать. Я поеду навстречу Фараджу, а ты оставайся здесь, там будет видно, кто здесь султан.
— Ты это брось, — до боли сжал Малцаг руку Хаджиба, — я клятву дал, а ты встречай султана Фараджа.
