Максим Кантор - Хроника стрижки овец

Вообще говоря, почтительное подхихикиванье в общении с богачом является нормой поведения креативного класса – до той поры, разумеется, пока Лужкова, или Путина, или Слуцкера, или Бута – не разрешат ругать всем сразу. Но я не наблюдал ни одного случая (прописью: ни одного), чтобы отчаянный оппозиционер написал или публично сказал, что Абрамович – вор. Вот, хозяин Челси уже и в суде Лондона рассказал о том, что он – мошенник, а никто из окармливаемых им деятелей искусства никогда, ни единого разу, нигде не скажет, что этот богач – вор. Напротив, вьются у фалд, в глаза заглядывают.

И презрение к бедным, и уважение к богатым – являются понятными, и даже во многом естественными качествами.

Сочетание этих качеств – вот что интересно. Мы легко поворачиваемся спиной к несостоятельному человеку (для лузеров принято употреблять эпитет «товарищ» – не «господин» же!), но к господам повернуты лучезарной улыбкой, точно подсолнух к солнышку. Смотришь на корпоративные посиделки – сколько шуток, сколько понимания, сколько взаимной приязни!

Лебезить перед вышестоящим и грубить нижестоящему – такое сочетание имеет свое название. Такое поведение называется хамством.

Хам – это тот, кто улыбается, глядя вверх, и оскорбляет, глядя вниз.

Тот, кто скажет Абрамовичу: вор, а тете Маше улыбнется – этот человек не хам, он просто грубиян, и он совсем не понимает момента. Теперь грубить не принято, теперь хамить принято.

Именно хамство является сегодня движущей энергией поиска лучшей жизни.

Хамство движет новейшей русской историей. Не забота о народе, не поиск истины, не справедливость и не честь. И на достоинство это не похоже.

Достойно было бы задуматься о судьбе страны. Власть – отвратительна, правящая мафия – мерзостна. Система олигархии в целом не дает и тени шанса изменить структуру власти. До тех пор пока будут ловить улыбки директоров корпораций и дерзить необразованной тете-анчоусу, ничего лучше у нас не будет. И это правильно. Так и надо.

Путин – единственный президент, которого мы заслужили.

Вокруг острова кружит гигантская тигровая акула. Аномальных размеров, ископаемое чудище – 12 метров. Акулу уже сфотографировали с вертолетов, фото во всех местных газетах, доисторический зверь, темно-коричневая, с зелеными пятнами.

Как водится, я узнал новости случайно: зашел сосед, старик Бенуа, принес розовое вино и газеты. Знаете, говорит, что далеко плавать нельзя? Акула тигровая кругами ходит.

Вы шутите, говорю. Я как раз утром плавал. Двенадцать метров, говорит – и фото показывает. Плавник на полтора метра из воды торчит. Таких акул, говорю, не бывает. Это Голливуд кино снимает про путинский режим.

Вот, говорит, ученые комментируют. И точно: пишут, что аномальное явление – в этих водах акул быть не должно, таких размеров вообще не бывает, однако вот есть такая и плавает.

Конец европейскому миру, говорит мсье Бенуа, Армагеддон.

И правда. Впрочем, он к Армагеддону готов: ему 92 года, а бутылку розового осилил легко. Жена постарше, ей сто лет, крепкая.

Но акула кружит.

На берегу много жандармов, что странно: в городке их всего трое, все – барышни. А тут человек десять.

Я забрался на высокую дюну, установил мольберт и трехметровый холст – писать океан. Жандарметка ко мне забралась наверх – местная, Присцилла.

Говорит, нельзя на дюне стоять – это способствует ее осыпанию, и впрямь, символические ограждения есть, веревочки.

Я ей сказал: Авек соси, мадам?

Это не грубость, так по-французски будет: что-нибудь еще?

И тут она возбудилась: Тре гран реквин пелерин! – Большая акула пилигрим!

Говорит, что огромная 12-метровая акула курсирует вдоль острова, купаться нельзя. Принимают решение, как быть, – убивать ее ученые не позволяют.

Рассказала, что таких вот акул «пилигримов» аномальных размеров всего семьдесят особей в мире, называются они «пилигримами» потому, что никто не знает их место обитания. Эти акулы – гиганты, аномальных размеров. В нашей около 12 метров и, видимо, 5 тонн, в других замеченных – до 10 метров. Они одиночки, у них стай нет; но приходят в новое место всей популяцией сразу, – видимо, съедают где-то все, что им хочется, и плывут дальше. Последние десять лет эти акулы кружат в районе Ирландии – Шотландии, а недавно стали доплывать до Бретани и вот теперь – до Аквитании. Они якобы неопасные, едят планктон, но тогда, спрашивается, зачем акуле вдоль берегов острова курсировать – тут только рыбаки. За офисным планктоном надо в Москву или в Нью-Йорк.

Непонятно.

Показала фотографии, у нее в планшете штук десять снимков. Акула серо-коричневая, словно каменная статуя из кургана, с огромными жабрами, жабры просто невероятных размеров, они раскрываются розовой плотью – внутри видно акулье розовое тело – оттого акула похожа еще и на нарезанный ростбиф. Морда несимпатичная.

Присцилла сказала, что кордоны будут держать на берегу, пока акула не уйдет – или ее не поймают: что именно сделать, решают.

Рисовать на дюне разрешила – все так взволнованы, что уже не до правил.

Пришел друг, рыбак Мишель Лабан. Он только что вернулся из больницы, ему в Бордо делали шунтирование. Перед тем как лечь на операцию, он оставил у нас гидрокостюм, самое свое дорогое, – мало ли что, а костюм государству отдавать жалко. Пришел костюм забирать.

Сам он в океан не выйдет, ему пока тяжело – но костюм нужен его товарищу, Эдуарду Перлузьяну.

Эдик Перлузьян – не армянин, как можно было бы подумать, но гасконец, как д'Артаньян. Он был в Норвегии гарпунщиком, а здесь на острове стал кровельщиком и в летнее время – рыбаком.

Они рассказали, что с Маяка Китов видно еще три плавника.

Тут, километрах в двадцати от моего дома, есть такое место – Маяк Китов. С него зимой видно, как киты играют, – они сюда приходят в феврале. Почему именно в феврале, не знаю. Я видел один раз что-то далекое черное, мне сказали, что это кит. Но я – береговой, а те, которые океанские, они понимают.

Так вот, Эдик Перлузьян и Мишель Лабан сегодня поднялись на маяк и увидели еще три огромных плавника.

Теперь Перлузьян хочет загарпунить гигантскую акулу. Он возьмет катер Лабана и свой верный гарпун.

Я говорю: ты сошел с ума, Эдуард. Во-первых, она тебя съест. Или прихлопнет хвостом. Во-вторых, ты нарушишь волю властей. Ты же законопослушный француз. Или она тебя прикончит, или ты пойдешь в тюрьму. Тут тебе не Карабах, Эдик. Законы есть.

Но у Перлузьяна сумасшедшие глаза и южный азарт. Ребята забрали гидрокостюм и ушли. На дорожку выпили, естественно.

Сходил на берег океана, поговорил с рыбаками – вернувшись из ночной экспедиции, не ушли домой, толпятся у лодок, говорят с жандармами.

Обнаружилось, что наличие акул в территориальных водах острова способствует гражданской активности населения.

Прежде всего, акула – это отличный повод выпить с утра: рыбаки вернулись замерзшие, мокрые, надо согреться – у каждого в руке фляга. Пьют или кальвадос, или пино, это местный эквивалент портвейна: сухое пополам с коньяком. Любопытные слушают рассказы и прикладываются к флягам.

Никто акулы не видел. То ли зверюга ушла в глубину, то ли рыбаки были на другой стороне острова – противоположной той, где дрейфует акула. Но это уже и не важно. Обсуждают саму возможность встречи и необходимость таковой.

Это примерно как изучение квартирного вопроса Собянина: в сущности, генезис жилплощади мэра не изменит сложившегося строя, не отменит приватизации ресурсов, но вопрос поставлен остро. Говорят страстно и спорят бурно, запивают и закусывают – хоть «жан-жаков» тут и нет. Но когда нравственное волнение, то можно и из горла.

«Какая разница, что она только плактон ест? – орет рыбак Мишель. Сам он в океан не ходил, но пьет с утра. – Она тебя, может, по ошибке проглотит, а потом выплюнет. Тебе от этого легче?»

А может, не проглотит? Ей же не вкусно.

Нет, ты скажи, тебе легче, если акула тебя жевать не станет, а проглотит и потом выплюнет? Вот скажи!

Мишель нарисовал на песке примерный план акулы – в натуральную величину. Все стоят, вздыхают. Многим хочется поймать.

Мишель принес из дома старую газету, там фотография с ним на первом плане – он поймал десять лет назад гигантского тунца, три метра.