— Слушай, а ты куда поступать собираешься? — панибратски заглянул он опять ей в глаза.
Елена как в дурном сне, как заколдованная, сжав зубы, выговорила:
— На журналистику.
— Отлично! Отлично! — он выдержал подозрительную паузу, и тут же, выкатив глаза на нее, слащаво, в приглушенных тонах, нехорошо наклонив голову, переспросил: — Извини за личный вопрос — а язык у тебя — какой?
«Маньяк», — твердо решила про себя она — опасливо держа язык за зубами.
— Я имею в виду… Иностранный язык у тебя — какой? — лениво как-то вывалял фразу непрошенный спутник.
Елена не ответила, судорожно думая куда здесь, в этом грязном заднем дворе с запертыми подъездами, от него бежать, если что — и чем вообще все это грозит.
— А ты английский выучить, случайно, не хочешь? — конфиденциально, таким тоном, как будто рублем дарит, переспросил парень. — За границу ездить, причем часто, реально, есть перспективы. Я в Мгимо учусь — английский уже как родной. Ты знаешь… только между нами — хорошо? Я тебе вот что скажу: главное, это сразу попасть в хорошую компанию! — (на этих словах он выразительно с силой прихлопнул себя по ляжке правой ладонью.) — Вот я попал в хорошую компанию, — (прихлопнул еще раз — еще сильнее.) — Мне повезло, и теперь хорошие люди мне помогают, продвигают меня, я два раза в Штатах уже был! А там, на этой квартире, где мы с тобой сейчас время прожигали… Там же ведь есть между ними люди опасные… — (он скривил губы — как будто ему пытались подсунуть ядовитый гриб). — …Не все, конечно — но есть. Опасные! Ты, может быть, этого не понимаешь… Опасные — и безнадежные… — (продолжал он, уже изображая на губах презрение — как будто ядовитый гриб с тарелки он выбрасывал вилкой прямо в помойку.) —…Без всяких перспектив! — (слово перспектива он по официозной традиции произнес с лишним «е» после «р».) — Обсосы! — оборвал он сам себя уже без всяких политесов. — Всю жизнь маргиналами будут! Тебе это нужно? А? Ты достойна лучшего, по-моему. Ты, с твоей внешностью, можешь…
Что такое маргиналы Елена не знала, да и спрашивать не слишком хотелось. И в памяти моментально прокрутилась история годовой давности, с бесшумной белесой женщиной, пришедшей к ним в спецшколу вербовать на «подготовительные курсы» в высшую школу КГБ: «работа с языком, поездки за границу, перспективы, продвижение в любой профессии» — посулы совпадали до комичности буквально. Чтобы наладить неформальный контакт, та женщина даже доверительно зашла в женский сортир на четвертом, где все девицы прыгали в резиночку на переменке. И двое (дугоногая, с вечной недовольной гримасой на губах Лариса Резакова — и еще кто-то — Елена теперь почему-то никак не могла вспомнить, кто второй) откликнулись и, с благословения завучихи по идеологии, вместо уроков, поехали с женщиной куда-то «на собеседование». И из всего класса только любимая, робкая Аня Ганина — знавшая немецкий лучше всех, — едва завидев вербовщицу, жестко сказала Елене: «Ни в коем случае даже не подходи к ней и не разговаривай. Во всяком случае я к этой организации никогда и никакого отношения иметь не буду. Мне мама дома все про них объяснила: с ними никогда нельзя иметь дела». Резакова же потом, на любознательные вопросы товарок, браво отвечала, что «не прошла» экзамен, завалив психологический тест.
— Тебе надо просто сделать пралльный выбор, — вальяжно, сглатывая гласные, продолжал замшевый паренек, вышагивая с левого бока от Елены уже так крепко, как будто всегда ходил в друзьях, и уже заворачивая с ней вместе направо, в арку. — Подумай сама: зачем тебе с самого начала ломать себе жизнь, а? Слушай, дай мне свой номер — пойдем куда-нить вечерком? — вдруг резко смягчил он тембр и, добавив во взгляд медвяности, матово вылупился на нее — но, не найдя желанной реакции, оскорбленно добавил: — Да я в политике лучше них разбираюсь! Ты что думаешь?! Да они же не знают ничего — серые, убогие люди! Чего ты от них узнать надеешься?! Я и в Европе уже был — в ФРГ, изучал партийные структуры, газеты! Я в «Интурист» могу провести — посидим, выпьем там, обсудим! Это же другая жизнь! Меня Гена зовут, кстати, а тебя?
— А я кое-что забыла… — с замиранием сердца вдруг отрезала Елена, и развернувшись, быстро пошла обратно к подъезду.
Судорожно нажав заветный код — который теперь, из-за паники, почему-то сразу, без всякой паузы, как три огненные цифры загорелся у нее в памяти, — рванув в подъезд и захлопнув за собой дверь, она пулей, срываясь мысками кроссовок с краев ступенек, взлетела обратно, на пятый, по узкой лестнице, не дожидаясь лифта.
Дверь в квартиру была прикрыта, но не заперта. В прихожей было пусто. В гостиной в полном разгаре шла новая серия короткометражных дебатов. Елена, задыхаясь от бега вверх, распахнула дверь Дябелевской светлицы.
— Верррнулась? — обыденным тоном, как будто не было ее странного ухода, и как будто и вправду не было в ее возвращении ничего экстраординарного, произнес Евгений, восседавший на кровати с кипой бумажек на коленке: ровно на том же месте, где сама она в пятницу сидела, и даже почти в такой же позе — но только еще наглее — выставив джинсовые коленки вверх домиком, и не снимая своих белых кроссовок, а задрав покрывало, и уперев пятки в железную раму кровати, да еще заложив себе под спину вытащенную из-под покрывала спальную Дябелевскую подушку в жутко измятой, условно-белой наволочке.
Раз только вишнево взглянув на нее поверх чтива — Евгений тут же нырнул взглядом опять в волны печатной странички:
— Ну вот и харрра-а-ашо. Заходите, садитесь вот сюда, рррядышком. Да не та-арррчите вы там, пррраво слово, на па-аррроге, а то холоду напустите — и людей каких-нибудь дурррных.
Не двигаясь с места, только закрыв за собой дверь, Елена, едва отдышавшись, испуганно выложила ему всё о приключении.
— На-арррмально. Чего вы перррепугались? Пррравильно сделали, что обррратно пррришли. Я же вам гова-а-арррил… — смешно, сахарно, как будто сказки читает, растянул он слово. — …подождите, пойдем вместе, — невозмутимо продолжал читать Евгений.
Проторчав еще с минутку, для порядку, столбом, Елена быстро-быстро расшнуровала и стащила с себя красненькие кеды и приземлилась в противоположном от Евгения, изголовном, краю, на безобразно просевшую теперь кровать.
— Не прррыгайте только так больше с ррраазмаху — а то на полу окажемся, — волшебно-музыкально-картаво предупредил Евгений и, покрепче прижав листы к левой коленке, посадил желтым огрызком кохиноровского карандашика здоровенную, с уверенным размахом крыльев, галку прямо в самую гущу машинописного текста, и что-то рядом на полях мельчайшим бисерком дописал, как будто кроша хлеб для галки. — Кррра-а-авать здесь изрррядно дррряхлая, — добавил он с уморительной строгостью, все так же не глядя на Елену и не отрываясь от текста. — Сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь здесь спит. Иначе форррма позвоночника была бы у него как панцирррь у черррепахи… — крякнул от неудовольствия, с мучительным полустоном-полувздохом глянул еще раз на всю страницу, аккуратно, овальными линиями обвел текст, и размашистым крестом похерил весь лист. Галка оказалась под арестом.
Забавнейше играя огрызком карандашика в длинных тонких пальцах (как будто заново вытачивает его грани подушечками большого, среднего и указательного), Евгений лихо вживлял в текст все новую и новую загадочнейшую фауну — о многих скачущих ногах, огромных глазах и крыльях — доверяя наиболее пернатым из тварей нести красивый груз мельчайшего своего почерка — который, впрочем, явно все меньше и меньше уживался с дремучим лесом текста неизвестного автора: так, что Евгений то и дело выжимал из себя тоскливые стоны и рисовал бесчисленный частокол на полях, словно стараясь хоть как-то расползание явно ненавистного ему текста ограничить. На Елену он не взглянул ни разу, но зато без умолку с ней болтал: как будто болтают они лицом к лицу, как все нормальные люди — причем так, словно это никоим образом не мешает его правке. Из этого диковинного по форме разговора Елена неожиданно выяснила, что Дябелевых в квартире не один, а аж два: и светленький низкорослый курносый мэн в больших ботинках, дерзивший Дябелеву от двери, был тоже Дябелев. Но не двойник — а брат.
— Не может такого быть! Они же по масти, и по размеру, и вообще по экстерьеру различаются едва ли не больше, чем эрдельтерьер с фокстерьером!
— Это вы Демьяна фокстерррьешкой кличете?! — расхохотался Евгений, вычеркивая сразу две фразы подряд и ставя в конце тексту красивый препон. — Ну, знаете ли, никто ведь на самом деле не знает, в чем фокус. Показания свидетелей рррасходятся: инфорррмация пррротиворрричева — одни говорят, что они сводные бррратья от ррразных отцов, дррругие — что они тррроюррродные, а тррретьи утверррждают, что они вообще либо однофамильцы, заключившие между собой политический союз и содеррржащие политический салон — либо вообще не имеют к дррруг дррругу ну ррровно никакого отношения! — с наслаждением вытянул фразу Евгений и обломал карандаш об очередную редакторскую фигулю. Не прерывая чтения, легко отбросил карандаш на кровать и не глядя, на ощупь, стащил с верхотуры бумажной эстакады по левую руку от себя второй, еще более обгрызанный — но зато с живым грифелем, — и, победоносно вычеркивая (решив, видимо, не мелочиться и не тратиться на галки) еще и следующий абзац, распевно, таким голосом, как будто ребенку дочитывает сказку, договорил: — А прррямо спрррашивать никому и не удобно!
