Было почти три часа дня, когда массивная немецкая машина Кирана Даффи, встречавшая Вилса в аэропорту, высадила его в Пфеффиконе у принадлежавшего «Высокому уровню» здания. В этом офисе Вилса царило уверенное спокойствие. Даффи заправлялся поздним сэндвичем с помидорами, запивая его красным апельсиновым соком и болтая с Викторией, которая сидела с куском орехового торта в руке на краешке его стола. При появлении Джона Вилса она поспешила скрыться в своем кабинете. Вилс знал, что нередко именно так он на людей и действует: его нежелание вести пустяковые разговоры заставляет их нервничать.
— Все в порядке, Джон?
— Да, Киран, более-менее. Этим утром в газете появилась статья. Борзописца по имени Магнус Дарк. В ней сказано, что АКБ ведет переговоры с Первым нью-йоркским.
— Я ее видел, — сказал Даффи.
— Дарк, наверное, рвет и мечет — статью-то его напечатали уже после того, как Нью-Йорк заявил, что ничего такого не происходит, — сказал Вилс.
— Ну и пусть, цена все равно еще держится.
Даффи набрал на клавиатуре компьютера буквы АКБ, и на экране появился график, показавший лишь очень незначительный спад цены акций.
— Ладно, Дарк хорошо на нас поработал, может, стоит слегка вознаградить его за помощь.
Вилс понизил голос, чтобы приглушить вибрации, которые всегда появлялись в нем перед нанесением решающего удара.
Даффи, знавший, как неохотно расстается Вилс с любой информацией и как боится, что его подслушают, всего лишь безмолвно и вопросительно уставился на шефа.
— Может быть, на следующей неделе, — шепотом произнес Вилс, подвинув свое кресло поближе к Даффи, — он сможет обнародовать кое-что любопытное.
Двое мужчин смотрели на экран с показателями АКБ, точно сидящие в кокпите пилоты.
— Ты знаешь кого-нибудь из того отдела АКБ, который занимается ссудами акций? — спросил Вилс.
— Лично не знаю. Но у меня есть к ним подходы.
— Хорошо. Позвони туда. И займи акции АКБ на пятьсот миллионов долларов.
— Их собственные акции?
— Почему бы и нет?
— Не уверен, что смогу получить от них так много. Даже если они захотят пойти мне навстречу. Часть акций мне придется занять у кого-то другого.
— Ладно. Но постарайся вытянуть их из АКБ как можно больше.
— Хорошо. А что потом?
— У нас уже все готово для того, чтобы выбросить эти акции на рынок в четыре по лондонскому времени. Здесь будет пять, так?
— Угу.
— И знаешь, через кого мы их выбросим? — спросил Вилс. — Через торгующий обыкновенными акциями отдел все того же АКБ — позвони туда и договорись об этом.
— А они пойдут на такое? Тебе не кажется, что для наших акций они могут изменить котировку?
— Скажи, а медведи действительно гадят в гребаном лесу? Они же банкиры, Киран. И ничего с этим поделать не смогут.
— Я должен выбросить через них все акции сразу?
— Да. Все. Думаю, продажи акций на пятьсот миллионов в пятницу, во время вечернего чая, будет достаточно, чтобы обеспечить держателям акций АКБ очень интересный уик-энд.
— А если к тому времени цена упадет?
— Все равно продавай. Даже если цена начнет падать, нам все равно придется продать их. Другого пути у нас уже нет.
— Ладно. А что ты собираешься пропустить через журналиста?
— Колонку его печатают по пятницам. Однако в газете произошло сокращение штатов, и теперь ему приходится вести по средам отдел «Записная книжка».
— Так чего мы ожидаем в эту среду?
— Ничего определенного я сказать не могу. Но цена к тому времени резко пойдет вниз.
Киран Даффи встал, прошелся по кабинету. Снаружи на серые улицы Пфеффикона уже падал снег.
Даффи вздохнул:
— Ну ты и зверь, Джон. Их собственный ссудный отдел. Их собственный отдел продажи.
— Капитал нашего фонда может удвоиться, Даффи. Думаю, будет хорошо и правильно, если мы сможем провести последний этап операции на фоне небольшой шумихи.
— Да, но их собственные…
— Это называется иронией, Киран. Я и не ожидал, что ты все сразу поймешь.
В пять пополудни Дженни придавила пальцем кнопку звонка на двери одного из многоквартирных домов Флуд-стрит. Дверь с жужжанием отворилась, Дженни вошла в гулкий вестибюль с лифтом за металлической сеткой.
— Поднимайтесь, Дженни. Можно пешком. Всего лишь второй этаж.
Он стоял у открытой двери — в рубашке с короткими рукавами и без галстука.
Увидев его во плоти, Дженни смутилась — уж больно далеко от фактов увело ее воображение. Она едва смогла взглянуть Габриэлю в глаза и довольно больно стукнулась своей щекой о его щеку.
— Входите. Простите за беспорядок. Не успел прибраться. Если хотите, оставьте плащ на этом стуле. Чаю выпьете?
— Спасибо. С удовольствием.
— Ну тогда пойдемте. Поможете мне заварить его.
Так, наверное, выглядят кухни в самолетах, подумала Дженни, оказавшись в узкой щели, где места, чтобы присесть отдохнуть, попросту не было.
— Извините, — сказал Габриэль, протискиваясь мимо нее. — Тут тесновато. Да я себе особо и не готовлю.
— Это я вижу.
«Квартира» Габриэля состояла всего из двух комнат — плюс «бортовая» кухня и ванная комната. На темно-зеленых стенах гостиной висели книжные полки. В ней стоял письменный стол с ноутбуком, с пола поднимались стопки журналов и книг, не поместившихся на полки. В углу прислонился к стене набор клюшек для гольфа.
— Вы играете в гольф?
— Очень редко. Терпеть его не могу.
— Тогда откуда же…
— Один знакомый отдал мне свои старые клюшки, когда обзавелся новыми. Чему вы улыбаетесь, Дженни?
— Все как-то… Совсем не так, как я воображала.
— А чего вы ожидали?
— Да, в общем-то, и не знаю. Понимаете, я думала, что квартира в Челси наверняка окажется изысканной.
— Все полагают, что барристеры деньги лопатой гребут. Ничего подобного. Пара-тройка королевских адвокатов, специалистов по торговому праву, действительно сколачивают состояния, но большинство из нас зарабатывает примерно столько же, сколько школьный учитель, а начинающие барристеры — и того меньше.
— Простите, я не имела в виду…
— Нет-нет. Я понимаю, что вы имели в виду. Конечно, у меня тут сущая свалка. Каталина вечно меня за это корила. Однажды даже уборщицу сюда прислала. Но, по крайности, ванная комната у меня чистая. И спальня неплохая. А здесь… Ну, сами понимаете. Жизнь коротка. Да и срок аренды истекает через два года, а значит, и делать что-то с этой квартирой большого смысла не имеет.
— А что будет потом?
— Не знаю. Я снял ее на семь с половиной лет. Довольно дешево, но, наверное, это было плохое вложение средств. Просто мне улица понравилась. А заглянуть вперед дальше, чем на семь лет, я не мог. Да и кто на это способен?
К Дженни понемножку возвращалась уверенность в себе. Она уже и забыла, как с ним легко.
— Вы ведь все еще посмеиваетесь надо мной — мысленно, правда? — сказал Габриэль. — Это довольно трудно объяснить. Я просто не замечаю того, как выглядит моя квартира. Не вижу ее. Если в ней становится слишком тепло или слишком холодно, то вот это я замечаю и делаю что положено для изменения температуры. Но в остальном меня интересует только одно — как тут что работает. Нет ли на экране телевизора бликов. Могу ли я положить на что-нибудь ноги, когда смотрю его.
— Ну да, как что работает.
— Вот именно. Не как что выглядит.
Дженни опустила свою чашку с чаем на столик.
— Почему вам захотелось встретиться со мной здесь?
— Знаете, я подумал, раз уж я побывал в вашей квартире, то и вам стоит заглянуть в мою.
— Понятно. — Вообще говоря, логики в его ответе Дженни не усмотрела, но, по крайней мере, прозвучал он по-дружески. И она спросила: — А почему во время вечернего чая?
— Работы в конторе сейчас не много, поэтому я могу уходить оттуда пораньше. А вечер у меня сегодня занят — нужно навестить брата в больнице.
— Ему сделали операцию?
— Нет, больница психиатрическая. У него шизофрения.
— Это раздвоение…
— Да нет, не то. Это общее заблуждение, порожденное дурацким названием болезни. Насколько я знаю, врачи собираются ее переименовать. ГРП. Галлюцинаторное расстройство психики, что-то в этом роде. Брат подвержен болезненным галлюцинациям. Он слышит голоса, которые дают ему указания. Настоящие голоса, говорящие куда громче, чем я сейчас. Поэтому, встречаясь с кем-то, он этого человека просто-напросто не слышит. То, что говорю ему я, брат читает по губам. И даже если читает правильно, мои слова нередко кажутся ему несущественными в сравнении с тем, что твердят те голоса. Я-то говорю что-нибудь вроде «как дела?» или «чаю не хочешь?», а голоса громко наставляют его по важнейшим вопросам жизни и смерти.
— Жуть, — сказала Дженни.
— Да уж, Дженни.
