— Ну, конечно! Сейчас уже июнь на носу, готовятся выпускать на практику. А кого и на каникулы. Так что мы приедем к шапошному разбору. Дак еще сколько будем здесь кантоваться? — Показал и глазами, и бровями на осточертевший корабль. — Огольцы тебя, конечно, здорово встретят. Любят тебя и ждут. Впрочем, ждут и мастера, и преподаватели. И, конечно, Руфина Фоминична, — намекнул особо.
С интересом Олег взглянул на коллегу, улыбнулся.
— Больше никто не ждет?
— Имеешь в виду ту девочку, с которой приз заработал? Она приходит, танцует. Ее дело молодое — танцуй да танцуй.
За спинами молодых людей, громко щебеча, подходит толпа вербованных девушек; увидели перемену погоды — вышли на свет белый: солнце светит, ветер стихает; волны, правда, катят себе, поочередно вздымают корабельные нос и корму. Мертвая зыбь натуральная. Но сердце, сердце, оно трепещет и зовет на простор!
— Одна вербованная на тебя поглядывает. Вон, вон она, оглянулась!
В самом деле она оглянулась, с улыбкой подняла руку. Олег кивнул ей, как старой знакомой.
— А я, — продолжал свое Гена Седов, — как вы с Гошей приехали, сразу тебя, ну, выделил. Прибьюсь, думаю, к нему, будем дружить. А только твой Гоша охраняет тебя во все глаза, никого не подпускает близко. Оно, может, и правильно делает: я ведь маленько увлекаюсь этим… Вином, спиртом. С тобой подружился бы — завязал бы…
— Или меня приучил бы к спирту.
— Но Гоша, что ты, к тебе разве кого подпустит?
— Если придешь с каким делом — не помешает. Был ведь в судейской коллегии, бокс судил — кто тебе мешал?
— Дак судил. Потому что ты просил. И получается так от случая к случаю. Спортом-то надо заниматься серьезно, а мне уже…
— Э-э, парень! Это не поздно. Как и учиться… Кстати, не собираешься поступать в учительский институт? В Южно-Сахалинске открылось заочное отделение.
— Н-нет, не думал.
— А я хочу поступить.
— Тебе что не учиться, Москальцов тебя любит, будет поддерживать.
Корабль дрейфовал, тихо шел вдоль берега: дойдя до поселка Мчаги, поворачивал обратно. За Александровском, у поселка Дуэ, снова разворачивался. Чтобы постоянно смотреть на сахалинский берег, друзьям надо было переходить с борта на борт. Попутно общаться и с ребятами.
Но вот на корабле началось какое-то движение: матросы куда-то шли, бежали, трогали предметы такелажа, готовили чалки — выполняли подаваемые в рупор команды.
— Катер, катер идет!
— И баржу ведет!
— Не баржу, а кунгас.
— Нет, баржу!
Катер в самом деле вел баржу, только не на буксире, а связав с ней борта. И вместе, борт о борт, обходят корабль, останавливаются в двадцати шагах, чтоб не ударило волной о корабль. Задвигалась на барже стрела консольного крана. Трос с захватом удерживает спускаемую на палубу корабля пеньковую сетку. На нее ставятся грузы, все переносится на баржу и выгружается. И катер с баржей входят в ковш и становятся под выгрузку. Сейчас же, когда пассажиров порядком укачало, решили свезти на берег. Пограничники командовали с баржи:
— Давай-те этих вот, с детьми, их в первую очередь. Так, попробуем поднять — ну-ка, понесли…
Под женщинами и детьми в это время катились живые волны, нагоняли страх, но сетка стремительно неслась к барже и над пустующей, огражденной бортами впадиной опустилась. С помощью пограничников все разгрузили, и сетка, влекомая тросом, поднялась и понеслась к кораблю. Боксеры с рюкзаками за спиной, с сетками, сумками толклись уже на палубе, ожидали очереди. Пока не попали пограничникам на глаза.
— О, кирюха! Как ты сюда попал, откуда взялся?! — завопил один из них, узнавший Славу Маннаберга. («Кирюха» означает «свой в доску».) — Да ты, вижу, и не один тут — вся команда! Ну, давайте, занимайте сетку — всех возьмем за раз. Граждане, пропустите ребят — это наши, александровские боксеры!
Олег ждал, когда ребята уместятся на сетке, обернулся на капитанский мостик, узнал усатого помощника, стоящего рядом с капитаном, помахал рукой и сделал небольшой поклон. Поблагодарил якобы.
— Мать честная! — неловко ступил он на сетку. Оглянулся: она натянулась, поднялась, понеслась через волны. Выгрузились на дно баржи, и сетка взвилась вверх и понеслась через волны, за новой порцией пассажиров.
В целом в барже рисовалась мрачная картина: на мертвой зыби ее подбрасывало, как скорлупку — от этого кача подступала к горлу тошнота, женщины охали, рыгали, сюда же, в баржу, их рвало. Малые дети плакали, просились обратно на корабль. А с корабля прибывали новые люди — они пополняли и дополняли этот кромешный ад.
— Ну, все, женщины! — постановили пограничники. — Последнюю метку делаем, сейчас вернемся и — поехали.
На последней метке, однако, дело заклинилось. Пассажиры теснились, рвались к сетке, хотели скорей попасть на берег, но поступила какая-то команда, и их не пускали — кого-то ожидали. Те не показывались. Ни ругань, ни мольба никак не отражались на виновниках задержки, сетка оставалась наполовину свободной. Парни боролись со своей тошнотой, женская блевотина прямо провоцировала их собственную. Один Жора Корчак спокойно жевал сухари и нисколько не переживал.
На палубе судна появилась, наконец, простоволосая женщина, растрепанная и растерянная. У нее, оказывается, багаж в каюте, с которым она не знает, как сладить. Нашлись охотники помочь ей, скоро они появились с чемоданами, сумками, стали все укладывать на сетку, и хозяйка багажа, боязливо оглядываясь, перебралась туда же. И все.
Трос натянулся, сетка подобралась, и все поднялось и поехало.
— Ах! — от страха воскликнула эта женщина. Сетка преодолела рисковое пространство над морской стихией и была уже над баржей. Ее оставили на сетке, решили снять на пристани.
Катер с судном разминулись, он пошел к берегу. В ковше сразу все успокоилось, и на борт баржи подняли трап. И двинулись. С помощью крана переместили на пристань и багаж, и женщину — на берегу ее встретили, начались охи и ахи. И даже слезы.
С головокружительным подъемом духа ступили ребята на землю. В строгом смысле, это не была земля, а были плавающие в воде деревянные дорожки — мостки. На ходу они всхлипывали и на них выступала вода. На берегу парней все продолжало качать, как на штормящем корабле или на той злополучной барже. Эта качка вызывала дополнительное ребячье веселье — хохотали над собой и друг над другом.
Южане — Юра Атаманов, Володя Щекин и Боря Коревский — озирали незнакомые дома. Олег положил руку на плечо Атаманова:
— Что, Юра, напоминает родное?
— Дак здесь же… здесь все русское!
— Точно, Юра, — Олег подтвердил. — А Грибанов и Маннаберг не удивляются — им привычно: тут выросли… Ну, и выходим на улицу Чехова. Такого русского писателя знаете?
— О-о, «Ванька Жуков»! — Спаясничал Володя Щекин.
— «Палата номер шесть», — утвердил Юра Атаманов.
— Ну, все, все! Дальше мы не идем. — Остановился Слава Маннаберг. — Нам с Эдиком направо, будем прощаться.
— А обедать? — Дорохин напомнил. — Гюмер Гайсинович угостит напоследок.
— Дома будут обедать, — резонно отозвался Гюмер Азизов.
— Мы все поздравляем вас с победами, — Олег подал руку. — Поддержали спортивную честь Александровска. Сегодня у нас пятница, завтра утром провожаем южан, а вечером увидимся в клубе. Поговорим о планах на будущее, пробежимся по берегу моря. Ну, доброго вам пути!
— Завтра в Южный еду, с отчетом. А сегодня всех вас накормлю обедом. — Гюмер расщедрился.
— Вот спасибо-то! Уж думали, помрем с голоду. — Гена Седов дурашливо ухмыльнулся.
Не произвел Дом-музей Чехова на них впечатления: дом как дом — из бревен, с деревянными ставнями, с железной крышей. Прошли, оглянулись. Постояли, пошли дальше.
Главным впечатлением ребят все-таки была земля под ногами, твердая, надежная. От неровных ударов подошв булыжная мостовая неравномерно выцокивала. Впереди маячило возвышение, как дорогая, как родная примета, — там Рыбный городок, училище, там работа и вся жизнь. Олег поддерживал Гюмера Азизова под руку: вел к себе домой. Отдохнуть с дороги. Южан ребята обещали устроить в общежитие.
38. Неожиданное предложение
Директор Москальцов был несказанно рад приезду боксеров. Вызвал своего зама Александра Васильевича, тот привел с собой свободных преподавателей и мастеров. Все жали руки боксерам. Олег заметил, что к незнакомым ребятам директор проявляет холодное равнодушие. А они, вся троица, как будто назло ему, окружили Олега и оживленно с ним о чем-то беседуют.
— Олег Иванович, как жалко, что вы живете не в Южном. Без вас там все замолкнет. Да и кому там без вас проводить занятия? — печально говорил Юра Атаманов.
— Нам, Олег Иванович, здорово будет вас нехватать, — прибавил Боря Коревский. Володя Щекин покивал и присоединился к их мнению:
