Мо Янь - Устал рождаться и умирать

…В те особенные дни того необычного времени четырём помешавшимся у нас на свиноферме устроили пышную свадьбу. Женихам сшили костюмы из жёлтой материи, и они красовались как увядшие огурцы. На наряд невестам пошла красная ткань, и обе выглядели как искрящиеся жизнью редиски. Из угощения подали лишь два блюда: огурцы с полосками жареного хвороста и редиску с такими же полосками. Предлагали зарезать свинью, но секретарь Хун решительно не согласился. Мы, симэньтуньские, на весь уезд известны как свиноводы, свиньи — наша слава, как можно их резать? Секретарь Хун прав. Огурцов с хворостом и хвороста с редиской вполне достаточно, чтобы накормить от пуза. Вино, правда, было не очень, разливное, то самое, из стеблей батата — как раз получилась полная пятидесятилитровая канистра из-под нашатырного спирта. Покупавший вино кладовщик большой производственной бригады поленился отмыть канистру как следует, вот от вина в нос и шибало. Но ничего, крестьяне — они, как хлеб в поле, с навозом на «ты». Вино, отдающее аммиаком, нам ещё больше по вкусу. Я впервые наслаждаюсь торжественной церемонией вместе со взрослыми, из десяти столов на этом пиршестве меня усадили за главный. Наискосок напротив восседает секретарь Хун. Я-то знаю, что эта свадьба — следствие моего хитроумного плана решения срочного вопроса. Тогда я ворвался на заседание руководства большой производственной бригады, сразу изложил своё мнение, показал в этом пустячном деле, на что способен, вот они больше и не смеют пренебрегать мною. После двух чашек вина стало казаться, что земля уходит из-под ног, что во мне скрыты безбрежные силы, и я выскочил из-за стола. В саду большая золотистая луна метра три в поперечнике спокойно устроилась на том самом дереве, что приносило золотые абрикосы. Ясное дело, на свидание со мной явилась. Вроде бы та луна, куда сбежала Чан Э,[194] а вроде и не та; на вид та самая, на которую ступал янки, а вроде и нет. Это была лунная душа. «Луна, вот он я!» И я помчался, словно ступая по облакам. Прихватил по пути лежавший у колодца утуновый шест, с помощью которого доставали воду, удобный и чрезвычайно упругий, и прижал к груди, как всадник копьё. Бросать его в луну я не собирался, она мой друг. Хотел с его помощью взлететь на неё. За столько лет дежурства в правлении я начитался «Цанькао сяоси» и знал, что советский прыгун с шестом Бубка уже преодолел отметку шесть метров пятнадцать сантиметров. Я часто приходил поиграть и поглазеть на спортплощадку сельскохозяйственной средней школы. Своими глазами видел, как учитель физкультуры Фэн Цзиньчжун учил этому, Пан Канмэй, обладавшую большими способностями, и своими ушами слышал, как этот Фэн Цзиньчжун — он получил специальное образование, но из-за травмы колена был отсеян и назначен в нашу школу учителем, — на примере Пан Канмэй, длинноногой, как журавль небожителя, объяснял основные приёмы прыжков с шестом Пан Ху, бывшему заведующему торгово-закупочного кооператива, а ныне директору и по совместительству партсекретарю Пятой хлопкообрабатывающей фабрики, и Ван Лэюнь, — она занималась в этом кооперативе продажей местной продукции и товаров первой необходимости, а нынче — бухгалтер столовой этой фабрики. Прыгаю с шестом на луну и я. Держу его в руках, как Пан Канмэй, стремительно разбегаюсь, втыкаю шест, проделывая дыру, — тело в один миг взмывает, голова внизу, ноги вверху, отбрасываю его, свободно изворачиваюсь и опускаюсь на луну, как в яму для прыжков. Вдруг приходит в голову, что луна, отдыхающая на кроне абрикоса, должна быть мягкая и пружинистая, и стоит опуститься на неё — я буду подпрыгивать без остановки, и она неспешно поднимется. А присутствующие на свадебном банкете выбегут, чтобы попрощаться со мной и луной. Может, и Хучжу выбежит? Сниму пояс и буду размахивать в её сторону в надежде, что она ухватится за него, а я напрягу все силы и вытяну её, и луна поднимется уже вместе с нами двоими. Мы будем смотреть, как деревья и дома уменьшаются, как люди становятся похожими на кузнечиков, снизу вроде бы доносится еле различимый крик, но мы уже парим в необъятной и незамутнённой вышине…

Кто бы сомневался — полный бред, как и во всех его творениях, это он навспоминал много лет спустя подшофе. Зато я помню ясно, как никто другой, всё, что произошло в тот вечер на ферме. И не надо хмуриться, тебе слова не давали. Всё, что понаписал Мо Янь в этом рассказе, — чепуха почти стопроцентная. Правда лишь то, что вы с Цзиньлуном были одеты в жёлтую псевдоармейскую форму и походили на пару увядших огурцов. Ты и о происходившем на банкете ничего не скажешь толком, не говоря уже о событиях в саду. Кто знает, может, нынче Дяо Сяосань давно уже переродился в царстве Ява,[195] и, даже переродись он в твоего сына, он не смог бы так умело, как я, не поддаться отвару старухи Мэн, который заставляет забыть прошлое. Так что я — единственный авторитетный повествователь, мой рассказ и есть история, а то, что я не признаю, — история вымышленная.

Мо Янь в тот вечер напился с одной чашки, так что хмельной околесицы от него не услышали. Дюжий Сунь Бао выволок его за шкирку и бросил у копны гнилого сена, где тот забрался на груду костей подохших зимой имэншаньских и уснул крепким сном. Там этот негодник красивых снов про прыжки с шестом на луну, видать, и насмотрелся. В действительности дело было так — ты уж поимей терпение, выслушай. Два ополченца, что палили по луне, — возможно, из-за того, что не попали на свадебный ужин, — луну спугнули. До луны град дробинок не достал, а вот плодов посшибал немало. С треском сыпавшиеся вниз золотистые абрикосы покрыли землю толстым слоем. Многие побились, истекая сладким соком, и этот аромат вместе с запахом пороха стал невероятным искушением для свиней. Меня эти варварские действия ополченцев привели в бешенство. Я застыл, горестно глядя на неторопливо поднимающуюся луну, но тут же заметил, что рядом во мраке мелькнула чёрная тень. В голове молниеносно просветлело — я тут же всё понял, увидев чёрного Дяо Сяосаня, который перемахнул через стену и рванулся к романтическому абрикосу. Мы не осмеливались сделать вылазку к этому дереву потому, что опасались бердан ополченцев. А после выстрела они и за полчаса ружья не перезарядят. Получаса же для нас достаточно, чтобы наесться от пуза. Дяо Сяосань, вот уж поистине смекалистая свинья, промедли я чуток, мог бы и обставить меня. Но жалеть тут не о чем. Быть в отстающих я не привык и выскочил из загона даже без разбега. Дяо Сяосань мчался к абрикосу, а я мчался на Дяо Сяосаня. Сбей я его с ног, и все абрикосы мои. Но случившееся потом заставило возликовать. Казалось, Дяо Сяосань вот-вот примется набивать рот абрикосами, а я влечу ему под брюхо, чтобы опрокинуть. И тут я замечаю, что один из ополченцев, тот, что с тремя изувеченными пальцами на правой руке, бросает какую-то красную штуковину, которая беспорядочно крутится и разбрасывает золотистые искры. Худо дело, опасность! Я с силой упираюсь передними ногами в землю, чтобы преодолеть огромную инерцию разогнавшегося тела, ну как автомобиль на полном ходу при экстренном торможении, — только потом понял, что аж до крови стёр их, — откатываюсь в сторону и покидаю опасную зону. В смятении вижу, как ублюдок Дяо Сяосань, вцепляется, как пёс, в эту большую хлопушку, которая катается и мечется во все стороны, а потом резко мотает головой. Я понимаю, он хочет вернуть её им, но, к сожалению, она оказалась быстродействующей и взорвалась как раз в тот момент, когда он мотнул головой. Будто гром раскатился у него изо рта, вылетел желтоватый язычок пламени. По правде сказать, в этот критический момент Дяо Сяосань проявил хорошую реакцию, действовал решительно, с холодным расчётом и отвагой, какими обладают лишь бывалые бойцы. Нередко мы видим в кино, как эти старые служаки кидают обратно прилетевшую со стороны врага гранату. Но из-за быстродействия хлопушки геройский поступок закончился трагически. Дяо Сяосань, даже не хрюкнув, рухнул на землю. По абрикосовой роще разнёсся густой запах пороха, понемногу расходившийся во все стороны. При виде распластавшегося Дяо Сяосаня душу охватили смешанные чувства. Тут и уважение, и печаль, и ужас, но в какой-то мере и радость. Откровенно говоря, было и некоторое злорадство. Благородная свинья подобных чувств проявлять не должна, но у меня вот они проявились, ничего не поделаешь. Ополченцы пустились наутёк, но, пробежав несколько шагов, так же резко обернулись, уставились друг на друга с застывшим тупым выражением и подошли к Дяо Сяосаню. Понятно, на душе у этих неотёсанных болванов было неспокойно. Секретарь Хун Тайюэ как говорит: свинья — сокровище из сокровищ, свинья — яркий политический символ наших дней. Свиньи принесли большой производственной бригаде славу и пользу. Ни с того ни с сего убить свинью, да ещё хряка, предназначенного для случки — хоть и на подмене — это преступление, и немаленькое. Пока эти двое, охваченные паникой, с мрачными лицами стояли над Дяо Сяосанем, тот хрюкнул и неспешно встал. Голова покачивалась, как погремушка-барабанчик в руках ребёнка, из горла вырывалось хриплое, как крик петуха, дыхание. Поднявшись, он сделал круг, но задние ноги подкосились, и он снова шлёпнулся задом на землю. Понятно, голова кружится и во рту боль нестерпимая. Лица ополченцев засветились от радости.