Ирина Солодченко - МУХА НА ВЕТРОВОМ СТЕКЛЕ

Ну вот… Кислый, оказывается, примерный семьянин. До сих пор этого никто не знал. Появился ниоткуда, прибился, так сказать… Часто пропускал игры, дисциплинированностью не отличался… И вот надо же… Раскрылся. И не без помощи сказкотерапевта Димы, надо признать.

– Тише, тише…- успокаивал Ослик, удерживая Кислого своей крепкой волосатой рукой за шиворот. – Ты учителя не трогай…

Но Басню с кондачка не возьмешь. Хладнокровный профессионал! В качестве домашнего задания поручил всем написать сказку. А Ослик, отряхивая занемевшую руку, зафиксировал:

– А кто придет без сказки, тот до игры не допускается.

Когда расходились, он спросил у Басни:

– Димон, все забываю тебе спросить. А кто, по-твоему, лучший Остап Бендер в кинематографе? Только с объяснениями.

Басня даже не задумался.

– Миронов, конечно… Он вообще не играл, а кайфовал… Воспарял… "Остапа несло" – это про работу Миронова. Кстати, ты на него немного смахиваешь.

И усевшись в свой серый Chevrolet Suburban, честно заработанный на депрессивных телках, сказкотерапевт укатил в неизвестном направлении.

Друг детства – это брат, которого не выбирают. Так жизнь распорядилась. Росли на одной улице, вместе с первых дней жизни и до сих пор.

– Апрель, Толяныч, это начало чего-то… Планы лучше воплощать весной. Впереди – тепло, не пропадешь.

Остались еще места в городе… Эта пельменная чуть ли не единственное немодифицированное с советских времен общественное заведение. Когда-то работал тут недалеко, и с одной, так сказать, коллегой часто прибегал сюда пообедать, а иногда и… поужинать. Пельмени, салат и полграфина водки – что еще надо? Зал небольшой, даже тесноватый, но фантастически уютный. И что тешило душу – неизменный бармен. Кадры надо беречь. На кадрах земля держится. Ведь, черт возьми, приятно, когда бармен как в американском кино узнает тебя, интересуется твоей жизнью. Официанты – те еще более симпатичны. В этой пельменной нет подбора по внешним качествам. В прошлый раз обслуживала пожилая женщина, а сегодня – рабочего вида паренек. Но что их всех объединяет, так это естественная доброжелательность, лишенная искусственных улыбок… А этого можно добиться только одним – благоприятной атмосферой, так сказать, на кухне. Натуральность – вот фишка данной пельменной, которую, кстати, держат менты.

Наконец, принесли заказ. Друзья с удовольствием хлопнули по рюмке холодной водки, закусывая весенним зеленым салатиком. И Толяныч, выползая из свойственной ему меланхолии, сел на свой конек – тему неорабства, в частности на одно из его проявлений – движении child free, типа протеста, восстания рабов. Некие Энтони с Синтией насмотревшись на жизнь своих друзей, решили не обзаводиться потомством. "Мы видели, как они разрываются, чтобы оплатить счета, найти подходящую квартиру или дом, в котором было бы удобно жить всей семье, работают на нелюбимых работах, потому что им необходима медицинская страховка", – объяснила Синтия свой подход.

– Понимаешь, рождением детей ты загоняешь себя в ловушку, – продолжал Толяныч голосом издалека… – Сам знаешь: бесплатно нельзя ни родиться, ни умереть. Дети часто болеют, и ты должен платить за их здоровье. За все платить. Вот люди и приходят к тому, что в настоящих условиях, чтобы не стать рабами надо просто не попадать в эту ловушку… Некоторые говорят, child free – это отмазка эгоистов. А, по-моему, ребята в чем-то правы… Животные в неволе не размножаются – это факт. А люди не имеют такой способности, но как более интеллектуальные существа, они противостоят рабству таким вот образом…

… Сам он в детстве был страшно непосидющим… Мама так и говорила: «В год как пошел, до сих пор догнать не можем». До того, как переехать в ту злополучную хрущевку, их семья жила в частном секторе… С утра чуть протер глаза – и на улицу. А лучшие друзья – это вот этот самый умничающий Толяныч (а тогда просто Толян) и Пашка, которого потом на заводе током шибануло. Толян жил через дорогу, и с ним всегда было интересно. Дружок много читал, особенно исторические книги, и учился играть на баяне. В любую погоду можно было увидеть его нескладную фигуру, томно передвигающуюся с нотами под мышкой в направлении музыкальной школы. Друзья имели общий «секрет» – схованку в лесопосадке за железной дорогой или как говорили по-уличному – «за путями». От несущихся мимо поездов дрожали дома, а хрусталь звенел в серванте, но когда рождаешься под этот грохот, то постепенно к нему привыкаешь. «За путями» когда-то был парк, но потом он зарос, и среди чащоб образовалось маленькое озеро, за которым они соорудили шалашик. Это был их маленький мир, свободный от назиданий и поучений. Сам он был больше по хозяйству: срубить ветки, разжечь костер, накрыть жилище от дождя. Пришлось даже вырыть небольшой погребок, в котором хранили консервы на случай войны и старые потертые книжки. На протяжении теплого времени года Толян часто сбегал «за пути» читать разные милитаристские книжки, потому что в те времена население находилось под страшным впечатлением Великой мировой. «Мы пережили жуткую войну» – лейтмотив детства и юности. Бабушка часто рассказывала про немцев, как они пришли в село, а отступая, жгли хаты. Но спасли бабушку тоже немцы. Стыдно было даже рассказать кому про такой факт. Когда фашистские захватчики отступали в 1943 году, то к бабушке прибежал один немецкий солдат и закричал: «Матка, шнеллер!» типа тикайте. При этом руками изображал взрыв. Так они спаслись… А другой немец тащил мамину сестру Катю в кусты, но бабушка позвала на помощь хорошего немецкого командира, и тот прибежал и ударил плохого немца пистолетом по голове, чем спас тетю Катю. С самого детства – война, война, война, которая, казалось, закончилась едва перед его рождением. Только в пятом классе он с удивлением обнаружил, что советский флаг на рейхстаге водрузили за 22 года до его появления на свет Божий.

Глядя на своего друга, рассуждающего на тему неорабства, из памяти неожиданно выплыло… Вечереет, и от косых лучей заходящего солнца шалаш выглядит особенно уютно, по-домашнему. Юный Толян лежит на цветастом толстом покрывале и, как всегда, читает, жмуря слезящиеся глаза. А он пошел за водой к роднику с трофейной фляжкой. Были такие раньше, круглые помятые алюминиевые баклаги. Пришлось раза три бегать, пока котелок не наполнился до краев. По дороге вытащил из схрона щепотку чая, сахар и две кружечки.

Прихлебывая горячий напиток, друг с упоением рассказывал о древнем Риме. Перед глазами тогда возникали люди, которые жили до них. История представлялась как сказка с нарисованными героями. Даже Гитлер казался мультипликационным. Сидя на мягкой хвойной подстилке, он думал: как хорошо они с Толяном сейчас, здесь и настоящие. А пройдет время… Разве может так случиться, что они, два настоящих человека из плоти и кости тоже станут мультипликационными?

– А кто тут жил до нас? На ЭТОМ МЕСТЕ? – вдруг захотелось узнать, кто сидел тут, под этой самой сосной, а не где-то там за тридевять земель.

– Скифы…

– А какие они, скифы?

Почухав свою белобрысую голову, Толян пообещал на следующий раз подготовиться получше.

…– Да ты меня совсем не слушаешь… – донесся издалека охрипший голос вмиг повзрослевшего товарища.

– Слушаю… Ты говорил, что этим людям приклеивают ярлыки, обзывают эгоистами, а они просто не желают размножаться в неволе.

– Что-то ты какой-то смурной последнее время…Что-то дома?

– Да нет… Все в норме… Просто все, что нужно, я уже, кажется, познал…

И громко рассмеялся. Даже знакомый бармен оглянулся, но убедившись, что все в порядке, ободряюще улыбнулся… Занавеска цвета спелого абрикоса колыхалась от задувавшего ветра, и ему показалось, что это самая замечательная картина в мире. Был бы художником, обязательно нарисовал бы такой шедевр: просторная комната, развевающаяся от ветра занавеска цвета спелого абрикоса, а у окна пустая колыбель и красивая девушка с длинными черными волосами, кормящая сына грудью.

– Только знаешь, Толяныч, а я полжизни отдал бы за сына…- воображаемая занавеска колыхнулась, а девушка с картины откинула назад свои вьющиеся волосы. Малыш еще веселее зачмокал, а потом, оторвавшись от маминой груди, мирно засопел. – Что-то у меня не так пошло… Живу какой-то чужой жизнью. Сына хочу! И всегда хотел. А Таська все бубнила про плохое здоровье. Да у нее здоровье так и пашет! Не знаю… Что-то надо менять… А что? На карьеру забил. Хочу простую работу. Хочу как механизм отработать 8 часов и свободен… Устал от чего-то, и не пойму от чего. Вот у тебя два сына, и ты представить не можешь, какое это счастье. И оба на тебя похожи. А моя дочь – вся в мать. И характером, и обличьем…Всем.

Толяныч только присвистнул. И принялся усердно глотать уксусные пельмени, склонив над тарелкой давно немытую курчавую голову.