Последние моряки и их жены, нагруженные покупками, покидали порт. Уходили, неся под мышками трубы, молоденькие оркестранты. И только одна Клава, уперев руки в бока, мертво стояла на причале.
На палубе, за лебедкой, прятались Гриня и боцман.
— Глянь, не ушла? — спросил боцман.
— Стоит, — сказал, выглянув из-за лебедки, Гриня.
— До смерти стоять будет. Надо идти.
Приняв бодрый вид, они вышли из-за лебедки и направились к трапу. Клава стояла на прежнем месте.
Друзья с пустыми руками, не считая кейсов, подошли к лей.
— Здравствуй, Клава, — быстро сказал Гриня. Клава, ничего не ответив, смотрела на мужа. Боцман, переминаясь с ноги на ногу, заговорил:
— Понимаешь, Клава, так получилось… Хороший магазин, где я все покупаю, был закрыт на санитарный день… А барахло, как у них… — показал в сторону моряков, грузивших в машину коробки с „аппаратурой“, — я решил больше не брать.
Клава спокойно выслушала его и так же спокойно врезала ему два раза по физиономии, круто повернулась и пошла.
Гриня, забежав вперед, преградил ей путь.
— Постой, Клава. Он пошутил. Как ты могла так плохо о нас подумать! — раскрыл кейс, достал пакет, весь перевязанный разноцветными ленточками с бантиками. — Магазин был и правда закрыт, зато, смотри, что мы тебе купили на морвокзале… Всю валюту ухлопали!
Клава насторожилась:
— Что это?
— Разверни.
Клава тут же стала развязывать ленточки. Гриня помогла ей. Наконец Клава вынула из пакета кучу тяжелых разноцветных бус, которые были подарены Грине негритянкой.
Гриня взял длинные нити и накинул ей на шею. Бусы закрыли грудь и живот Клавы. Сложные, противоречивые чувства отражались на ее лице.
Боцман, приободрившись, сказал:
— Это, Клава, сейчас самое модное за границей украшение!
— Точно! Все бабы умрут! — подтвердил Гриня. — Только эти бусы, Клава, носят не так.
Клава растерялась.
— А как? — она перебирала бусы руками.
— На тебе должна быть только одна юбка и эти бусы, — Гриня достал из кейса свернутый плакат одного из туристских бюро Африки, развернул его. — Вот так!
На цветном проспекте была изображена полная африканка с голой грудью, которую прикрывали многочисленные нити разноцветных бус.
Клава оглядела негритянку, ехидно заметила:
— На ней, между прочим, и юбки тоже нет! — Сорвав с шеи всю связку бус, швырнула их Грине. — Ты эти цацки лучше своей бляди подари, которая сейчас на твои денежки гуляет! — Она снова пошла к выходу из порта.
Гриня с боцманом двинулись за ней. Последний подмигнул Грине.
— Легко отделались.
— Конечно. Всего два раза по морде схлопотал.
В пароходстве Гриня с головой влез в окошко кассы, подал кассиру Зиночке свой кейс.
— Сыпь, Зиночка, в последний раз… Все! Завязываю я с этой каторгой!
— Не зарекайся. А у меня для тебя две новости.
— Одна хорошая, другая плохая?
— Нет, Обе хорошие.
— Давай.
Зиночка не спеша укладывала пачки денег, щебетала:
— Начну со второй: клавкина сестра, твоя невеста, замуж вышла. Клава тебе сказала?
— Не, она злится на меня… Говори первую, Зинок.
— Галю помнишь, мою подругу?… Я когда-то на танцах вас познакомила, в клубе моряков.
— Помню — чернейькая такая… Очень симпатичная была!
— А теперь еще лучше!
— Но ты же сама тогда запретила ей звонить.
— Потому что муж и дети. А теперь она развелась. Теперь можешь звонить — я с ней договорилась.
— О чем? — слегка удивился Гриня.
— О том, что ты ей нравишься!
Гриня решительно рубанул:
— Все, Зинуля!.. Приглашаю в ресторан!
— Можешь и в ЗАГС пригласить!
Гриня оторопел:
— В ЗАГС?., А дети?
— А что — дети?… Уже готовые — и растить не надо. А у тебя еще неизвестно какие получатся!
Гриня помолчал.
— Значит, в ЗАГС… Вот так, с ходу?… — Тряхнул головой. — А что — я люблю с ходу!
Поскольку Гриня действительно любил все делать „с ходу“, в тот же день он и Галя вышли из дверей ЗАГСа.
Хорошенькая, лет тридцати пяти, Галя улыбалась, а в глазах ее блестели слезы радости. Гриня обнял ее, прижал к себе. Так, в обнимку, они пошли по улице, о чем-то разговаривая… Потом они остановились, и Гриня оглядел Галю с головы до ног, ее невзрачную кофточку, юбчонку, дешевенькие босоножки.
— А теперь слушай меня, Галя, и не перебивай. С этой минуты я за тебя в ответе, и поэтому немедленно приступаю к своим мужским обязанностям. — Галя испуганно посмотрела на Гриню. — Поскольку я матрос первого, — подчеркнул он, — класса, то и невеста моя должна выглядеть тоже по первому классу. Поняла?
— Нет, — робко ответила Галя.
— Сейчас поймешь. Короче — берем курс на супермаркет, что в цивилизованных странах означает — универмаг.
В „супермаркете“ они сначала прошли в ювелирный отдел. Здесь людей почти не было. Галя, смущенно стоя у прилавка перед зеркалом, примеряла большие золотые серьги.
Гриня оценивающе посмотрел на серьги.
— Они тебе нравятся?
Раскрасневшаяся Галя шумно вздохнула:
— Нет-нет!.. Это же безумно дорого!
Гриня спросил у молодой красивой продавщицы:
— Они правда хорошие?
Продавщица усмехнулась:
— Чудак ты, капитан. Я бы за эти серьги тут же отдалась.
Гриня улыбнулся и пошел к кассе. Открыв кейс, он начал „швырять“ одну за одной пачки денег кассиру.
…Гриня с нечуявшей под собой ног Галей вышли из секции, где продавались женские костюмы. Гриня нес в руках большой фирменный пакет. Они направлялись к отделу, где висели дорогие шубы…
Напоследок Гриня, с большими пакетами в обеих руках, стоял около витрины „Салона красоты“, расположенного на приморской улице. Он изучал перечень услуг, которые оказывал салон. По черному стеклу золотыми буквами был обозначен длинный список. Упоминались разные виды причесок, макияж, маникюр, педикюр, уход за лицом и пр. и пр.
Изучив вывеску, Гриня открыл кейс. В нем осталось всего две пачки денег. Одну из них Гриня протянул Гале. Та смотрела на него уже с каким-то благоговейным ужасом.
— Зачем столько?
— Как раз! — Гриня кивнул в сторону стеклянной доски. — Гуляй по этому списку сверху донизу!.. И чтоб ничего не пропустила, а я пока покурю.
Галя робко открыла дверь салона, в котором она никогда в жизни не была. Гриня зубами достал сигарету из пачки в верхнем кармане кителя. Несколько девиц, чему-то смеясь, шли по этой приморской улице, подражая походке манекенщиц. Девицы, все как одна, были в совсем коротеньких плиссированных юбочках, а выше никакой одежды больше не было. Только многочисленные нити цветных бус прикрывали загорелые груди. Гриня шагнул к ним.
— Красавицы, огонек найдется?
— Сколько угодно, — достала одна из „косметички“ зажигалку.
Прикуривая, Гриня разглядывал ее крупную грудь сквозь нити бус. Подняв голову, спросил:
— Случайно не из Африки будете, девочки?
— Ты, тюлькин флот, — басом ответила другая. — За границей бывал?
— Молодой ишшо, не приходилось.
— Потому и не догоняешь, что там сейчас носят, село! — сказала третья.
Смеясь, девицы побежали к морю, синеющему за деревьями парка.
Вечером в ресторане, как всегда, шел большой загул по поводу прихода плавбазы. Играла музыка. У эстрады танцевали моряки. За столиком у прохода сидели боцман и Клава, Сбоку от них — Патлатый. Напротив стояли два пустых стула. Не было ни Грини, ни лысого бича. Клава надела на себя бусы, но мужа пока игнорировала и очень вежливо разговаривала с Патлатым:
— Извините, а где ваш друг?
— Какой, простите?… — напыщенно спросил Патлатый. — У меня тысяча друзей!
— Ну, этот… — Клава провела ладонью по голове.
— Лысый! — перевел боцман.
— А-а, мой верный товарищ… — грустно покачал головой бич, вздохнул. — Почивает в бозе.
— Неужели умер?! — испугалась Клава.
— Нет еще, но… Находится в реанимации при ЛТП. Выпьем за него, чтоб выздоровел!
Боцман тут же подхватил:
— За это нельзя не выпить! — Покосившись на Клаву, налил, и они с Патлатым выпили.
Патлатый, похрустев редиской, взял фужер, наполнил его до краев водкой, встал.
— Можно тост?
— Погоди, не гони, — сказал боцман.
Клава поджала губы:
— Не мешай человеку. Он очень хорошие тосты говорит.
Патлатый признательно поклонился Клаве, не расплескав, поднял фужер, помолчал немного и торжественно заговорил:
— Мой лучший друг, моряк и поэт Гриша Уголек написал обо мне такие стихи:
Я старомоден, как ботфорт
На палубе ракетоносца,
Как барк, который не вернется
Из флибустьерства в новый форт…
Клава удивленно подняла голову:
— Надо же, ни слова не поняла!
