Гриня глянул на головы, и его чуть не хватила кондрашка. Он поднял руки и быстро проговорил:
— Я постараюсь, но только в следующий раз. Я на корабль опаздываю. Понимаешь?
— Успеешь.
Они двинулись в сторону бунгало. „Тамтамы“, переменив ритм, стали отбивать ритм брачного танца. Девушки образовали „хоровод“, запели мелодию и начали танцевать, все убыстряя темп, свою африканскую „ламбаду“. „Мажордом“ подвела Гриню ко входу в бунгало, но, прежде чем запустить его туда, вспомнила о чем-то.
— Постой, ты на СПИД проверялся?
— Конечно, нас каждый день проверяют. Мы же рыбаки. Рыбу ловим, приказ Министерства здравоохранения!.. Погодина звать-то ее как?
— Все равно не выговоришь… Зови ее просто Пуся.
Открыв дверь бунгало, она легонько подтолкнула Гриню.
В бунгало был розовый полумрак. Войдя с яркого света, Гриня прищурил глаза, огляделся. Бунгало было установлено дорогой белой мебелью. В алькове, под шелковыми занавесками с помпонами стояла широкая кровать. На ней лежала чернокожая красавица. Под легким шелковым покрывалом вырисовывались соблазнительные формы ее крупного крепкого тела. Гриня, увидев ее, почтительно наклонил голову, шмыгнул носом и поправил свою набедренную повязку, которой заменили ему всю одежду.
— Здравствуй, Пуся! — вежливо поздоровался он. Красотка, окинув его длинным внимательным взглядом бездонных очей, плавным движением руки откинула покрывало. Открылось ее блестящее, как черное дерево, тело. Она поманила его пальцем, Гриня вздохнул, в два прыжка преодолел расстояние до алькова и накрыл собой обнаженное тело красавицы. Та крепко обвила его шею руками, притянула к себе…
На площадке перед бунгало громко отбивали ритм „тамтамы“. Неистово крутя круглыми задами, на полусогнутых ногах, в бурном ритме двигались вокруг клумбы чернокожие девушки с подпрыгивающими на их обнаженных грудях нитками бус. Они исполняли танец, посвященный „новобрачным“. Страстный женский крик донесся из бунгало. Не прерываясь, он все нарастал и нарастал, достигая экстаза.
Вместе с этим нарастающим криком нарастал и ритм „тамтамов“. Все быстрее двигались и извивались чернокожие плясуньи.
В полицейском участке шло дознание. Боцман был распластан животом на столе, его ноги стояли на полу, штаны были приспущены. Появившийся наконец комиссар и двое полицейских, словно хирург со своими ассистентами, внимательно рассматривали его задницу.
Боцман верещал во весь голос:
— Наденьте штаны обратно!! Немедленно вызовите консула!
Не обращая внимания на крики боцмана, полицейские продолжали рассматривать его задницу, почему-то озадаченные ее видом. Рядом со столом стоял сержант и держал в руках, для сравнения, фотографию, на которой была изображена точно такая же задница, но только со шрамами от двух пуль на ее правой ягодице. На заднице же боцмана не было никаких следов от пуль, и даже наоборот, была татуировка — спасательный круг с якорем внутри и с надписью по этому кругу: „Не могу жить без моря“.
Крайне удивленный комиссар сказал:
— Черт побери!.. Все приметы сходятся, а особые нет, Я сам лично, во время налета на банк, три раза стрелял ему в задницу. Один раз промазал. Это подтверждается и на фото. Ничего не понимаю.
— Может, он сделал пластическую операцию? — предположил сержант и начал тыкать резиновой палкой в татуировку.
Боцман панически завопил:
— Что ж вы делаете, гады?! А-а-аа! Извращенцы!
— Никаких следов. Все гладко, — заключил сержант.
Комиссар развел руками:
— Что ж поделаешь. Придется отпустить.
Вскоре, истошно ревя сиреной, полицейская машина мчалась по улицам города. По приказанию комиссара боцмана доставляли в порт.
Довольный благополучно разрешившимся конфликтом, боцман держал в руке возвращенную ему бутылку шампанского.
— Сержант, стакан есть? — весело спросил он. Сержант, взглянув на бутылку, заулыбался. Открыл „бардачок“, достал стакан из толстого стекла, почти как русский граненый.
Боцман, выстрелив в окно пробкой, откупорил бутылку. Брызнула пенная струя. Пал Палыч быстро наполнил стакан. Протянул его сержанту.
— Ноу, ноу! — отказался тот.
Боцман один за другим наполняя стакан, быстро выпивал его, пока не опорожнил всю бутылку. Протрубив шумной отрыжкой, он, оправдываясь, сказал:
— Понимаешь, капитан у нас зануда, ко всему придирается. И вообще — чокнутый. Представляешь, этому лопуху, дружку моему, Грине Потемкину, свой бинокль дал, цейсовский, на девочек посмотреть, а тот его за борт уронил… Нашел кому давать!
Сержант, ничего не понимая, с удовольствием кивал, улыбался. Машина с сиреной подлетела к самому трапу. На борту, у трапа, заложив руки за спину, стоял капитан. Лицо его не обещало ничего хорошего. Боцман выпрыгнул из машины, громко хлопнул дверцей, протянул руку сержанту. Сержант с улыбкой пожал ему руку.
— Бай-бай! — улыбнулся полицейский.
Машина рванула с места и, гудя сиреной, умчалась в город.
Боцман, как кролик к удаву, пошел к капитану, медленно ступая по трапу… Подошел, встал по стойке „смирно“. Капитан выразительно постучал пальцем по часам.
— Где твой дружок?
Боцман развел руками, доверительно заговорил:
— Понимаешь, кэл… Еще утром — только с трапа спустились — он мне говорит: „Сначала ударим по шампанскому!“ А я…
Капитан, не дав ему договорить, кивнул:
— Все ясно. — Повернулся к мостику и отдал команду. — Старший помощник, приготовиться к отходу! Поднять трап!
— Погоди, кэп!.. А как же Гриня?
Капитан снова повернулся к нему, сквозь зубы сказал:
— Все. Надоело. Лучше бы он утонул вместе с моим биноклем!
Простояв ночь на рейде, плавбаза ранним утром двинулась в открытый океан. Птицы провожали корабль. Скрылся из глаз африканский берег, только самые высокие холмы были видны на горизонте.
На палубе шла обычная приборка. Боцман, наблюдая за работами, ходил по палубе. Капитан стоял на мостике. Раздался голос вахтенного:
— Справа по борту вертолет!
Все увидели, как в ярком небе к ним приближалась сверкающая на солнце стрекоза.
Догнав плавбазу, вертолет завис над ней.
— Стоп машина! — отдал распоряжение капитан.
Ход плавбазы замедлился. Маленький вертолет опустился ниже и завис над палубой. Откинулась стеклянная полукруглая дверца, веревочная лестница коснулась палубы. По ней, закрывая носовым платком лицо, спустился Гриня. За ним черная рука пилота спустила на веревке огромную корзину.
Пилот, помахав рукой, сделал над плавбазой круг и унесся в сторону берега.
На Грине были его любимые длинные шорты с пальмами, к носу спускалась кепочка „Симпл лайф“, а на шее в несколько рядов висели длинные нити разноцветных бус.
Гриня указал на корзину, доверху заваленную разными тропическими фруктами, среди которых торчали горлышки, отсвечивающие янтарной жидкостью, глухо произнес из-под платка:
— Ребята, это вам.
Изумленная команда двинулась к корзине. Сам же Гриня, не отрывая руки с платком от носа, бегом бросился наверх по трапу в радиорубку. Из нее выходил Костя-радист. Гриня затолкал его обратно, закрыл дверь и быстро спросил:
— Костя, кусачки есть?
— А как же!
— Кусай!
Гриня отнял руку с платком от носа, и Костя увидел, что в ноздре у того висело большое свекрающее золотом кольцо.
Костя сделал большие глаза, шепотом спросил:
— Золотое?… Контрабанда?… Потому и вертолет нанял, чтоб мимо таможни?
— Кусай!
Костя быстро достал кусачки, перекусил кольцо, вынул его из грининого носа, повертел в руках и попробовал на зуб. Вздохнув, сказал:
— Это не золото. Тебя обдурили.
Гриня вырвал кольцо из его пальцев, положил в карман.
— Неважно. Это сувенир, Костя, — снял с себя одну нитку с бусами, набросил на шею Косте. — Это твоей Нинке.
Два маленьких буксира, миновав маяк, втянули плавбазу в акваторию порта. После долгого плавания корабль швартовался в родном порту.
Столпившиеся у борта моряки смотрели на причал, который, как всегда, был забит множеством ярко одетых женщин.
Гриня, толкнув локтем боцмана, негромко сказал:
— Вижу Клаву. Что сейчас буде-е-ет!.. Боцман вздохнул.
— Надо же — ничего не успел купить. До самого гудка в полиции задницу разглядывали.
— Так и скажи. Правда всегда лучше!
— Клава не поверит, — снова вздохнул боцман. — Мне сейчас лучше вообще с борта не сходить.
— Правильно! Не сходи! Переночуем здесь, а к, утру она перегорит.
— Клава не перегорит, — с тоской смотрел на причал боцман.
Последние моряки и их жены, нагруженные покупками, покидали порт. Уходили, неся под мышками трубы, молоденькие оркестранты. И только одна Клава, уперев руки в бока, мертво стояла на причале.
