— Ни одного, Шура. Только несколько немецких, камрад, например, что означает приятель, друг. Как вы уже это усвоили с Козлевичем.
Адам Казимирович спал, но как только молочные браться взялись за ручки дверец автомобиля, он сразу же проснулся. Провел рукой по своим неизменным усам и спросил:
— Ну, как? Удачно, братцы?
— Удачно, Адам. Едем на улицу Пушкинскую, как нам сказали.
И они поехали. Остап рассказал Козлевичу все, что они узнали у жены графского садовника. И добавил:
— Она тоже была, очевидно, служанкой в покоях графского загородного дома…
— Особенно когда графская родня наведывалась пожить в этом доме, — пояснил Балаганов. — Интеллигентная женщина…
Пушкинская улица пересекала весь город и жила в своем деловом ритме. На ней располагались самые солидные учреждения. Среди нарядных домов выделялось здание городского театра и кинотеатров. Мимо них, позванивая, дребезжал трамвайчик в сторону базара. Шли нарядные дамы с зонтиками от солнца и изысканно одетые нэпманы.
Нужный компаньонам дом был на правой стороне улицы и своим фасадом с большими окнами на трех этажах смотрел на шумную жизнь Пушкинской.
Из какого-то открытого окна этого дома на улицу лились музыкальные аккорды. И Балаганов, еще раз удивив Бендера, сказал:
— На пианино играют.
— Нет, на рояле, братец Шура, — уточнил Козлевич.
— Ну, хорошо, знатоки музыки. Адам в машине, Балаганов со мной. Делаем визит к бывшей графской горничной.
Они вошли в дом, поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, обитой серым дерматином.
Остап нажал кнопку звонка. Игра на рояле прекратилась, и перед Бендером в раскрытой двери предстала довольно симпатичная седенькая старушка и высоким голосом спросила:
— Чем обязана вашему приходу, граждане?
— Писатель, а мой коллега из московских «Известий», — кивнул Остап в сторону Балаганова. — Нам бы очень хотелось поговорить с Анной Кузьминичной.
— Да, это было бы возможным, любезные, если бы я была ею, или она была бы дома. Но это не возможно, так как Анна в отъезде. И ничем я не могу вам помочь.
— Как в отъезде? — подался к порогу Бендер, боясь, что исполнительница фортепьянной пьесы захлопнет перед ними дверь.
Догадливый Балаганов, предвидя это, даже подставил ногу под дверь, чтобы предотвратить такое.
— Не изволите нам сообщить, мадам, — перешел Бендер на лексикон обращения, принятого до прихода к власти гегемона пролетариата. — Где она в отъезде и как ее найти, при необходимости.
— Анна Кузьминична вышла замуж за греческого негоцианта и находится сейчас в Севастополе, уважаемые судари.
— О, прекрасно, у него как раз задание, написать о героическом Черноморском флоте. Не будете ли так любезны, мадам, сообщить нам адрес Анны Кузьминичны? — продолжал говорить с улыбкой на лице Бендер.
— Почему же, это не секрет… Проспект Нахимова, дом… Вы родственник ей или по делу какому?
— Не родственник, по поручению ее маменьки Клавдии Алексеевны, уважаемая сударушка.
— Весьма странно, что ее маман не знает, что Анна вышла замуж, и она в отъезде. Впрочем, последнее время у них разногласия в некотором роде, — усмехнулась старушка. — Да, Анна в музее Херсонеса служит, как она писала, — добавила пианистка.
— Шура, заведите учет наших знакомств и посещений, — сказал Бендер, когда они возвращались к машине. — Ведь надо же такое, дочь выходит замуж за греческого негоцианта, ее маман и не ведает об этом.
— Может быть, она и ведает, командор, да не захотела нам говорить об этом. На случай нашего повторного посещения ее, чтобы мы ей что-нибудь и сообщили о ее доченьке.
— Возможно, возможно, рыжеголовый мой друг. Предположительно, это может быть и так, — согласился Остап.
Козлевич не спал в машине, не сидел в ней, а открыв капот, занимался ее мотором. Захлопнув капот, он взглянул на своих друзей и спросил:
— Надеюсь и здесь удачно, Остап Ибрагимович?
— Отчасти, отчасти, Адам. Та, которая нам нужна, выскочила замуж за греческого торговца и сейчас находится в Севастополе. — Бендер, сев в машину, сразу же раскрыл карту. — Посмотрим сколько километров до черноморской гавани? Да, примерно километров семьдесят, если верить карте. Но все дела надо делать с утра, камрады. Предлагаю совместить обед с ужином и заночевать в гостинице «Московской», которую мы проезжали, помните, в окружении извозчиков?
— Но я по-прежнему, капитан, ночую в машине, — покачал головой Козлевич.
— Ну, это уже, как правило, Адам Казимирович, — засмеялся Бендер.
— Можем чередоваться, Адам Казимирович, — предложил Балаганов.
— Да нет, мне уже привычно, братец, спи в постели, — усмехнулся непревзойденный автомеханик.
За несколько дней до приезда Бендера и его единомышленников в Севастополе произошли события, которые на первый взгляд никакого отношения к компаньонам не имели.
В одном из кабинетов городского ОПТУ шел допрос:
— Ты, мать, не финти, выкладывай все как на духу. Говори, где взяла эти деньги? — допрашивал оперативник старую женщину в выцветшем ситцевом платке.
Задержанная по фамилии Коростылева сидела на табурете и молчала.
— Соберись с духом и отвечай, представь, что я священник…
Старая поправила свой мешок с семечками, лежащий у ее ног, и ответила:
— Как же я представлю, что ты священник, ведь рожа-то у тебя лихоимская, прости мя, господи. Лужаться я тебя пужаюсь, а представить тебя в церковном виде не могу.
— А ты поднатужься, — откинулся на спинку стула Донцов, такая была оперативника фамилия. — Пофантазируй, может, что и получится.
— Фантазию побоку, — вошел в это время начальник. — Это не каждому дано. За что задержана? — присел он на стул.
— В ларьке кооперации, товарищ Железнов, на эти вот деньги — доллары, — показал Донцов, — хотела купить ситцу. А где взяла, не говорит старая.
Начальник ОШУ среднего роста, в военной форме, но без знаков различия, осмотрел десятидолларовую купюру. Она пахла не то парфюмерией, не то еще чем-то ароматизирующим.
— Интересно, — произнес он. — Вы, гражданка, объясните нам самыми простыми словами, как попали к вам эти деньги?
Коростылева поправила свой мешок, платок на голове, и ответила:
— У меня, гражданин хороший, уже язык отсох объяснять вот этому начальнику, как это было.
— Ну а что все-таки было? — приветливо взглянул на нее старый гэпэушник.
— Эти деньги я получила от покупателя за семечки, — быстро ответила Коростылева.
— Где же это вы нашли такого дурака, который за семечки долларами платит? Сейчас по курсу, гражданка, один доллар котируется в банке золотыми рублями.
— Ух, ты, аист! Золотыми червонцами?
— Будем говорить правду?
— Само собой, гражданин хороший… — согласилась задержанная. — Нашла я эти деньги. Прости мя, господи, душу грешную…
С едва заметной улыбкой начальник смотрел на нее, спросил:
— Где нашли?
— Когда он это… Платок вынимал, чтобы карман для семечек ослобонить, заграничные деньги возьми и выпади…
— А откуда вы узнали, что на них можно купить мануфактуру?
Коростылева удивилась.
— А, то как жеть, все говорят, что на них можно… заграничные деньги цену имеют, а остальные — бумага, прости мя, господи…
Железнов встал, прошелся по комнате, помассировал руки, остановился пред старухой и, внимательно глядя ей в глаза, спросил:
— Вы этого человека запомнили, уважаемая?
— Зрение у меня не особливо, — отвернулась женщина.
— Пользуетесь очками?
— Аптека не прибавит века, — усмехнулась она.
— Вполне возможно… — продолжал смотреть на задержанную пристально начальник. — И все же, какой он?
Коростылева помолчала, как бы вспоминая, и, обдумывая каждое слово, ответила негромко и медленно:
— Мужик твоих лет, гражданин. Роста низкого, светленький такой… Большего не припомню.
— Эх, гражданка, гражданка, — осуждающе смотрел на нее Железнов. — Неправду говорите, неправду. Вот пойдите в соседнюю комнату, посидите, отдохните, подумайте как следует, а потом мне, лично мне, начальнику ОПТУ города, и расскажете все, как оно есть. Ясно?
— Да, уж тебе, ясное дело…
— Донцов, возьмите под свой надзор задержанную. А когда она надумает говорить правду, доставьте ее ко мне.
— Понял, товарищ начальник, — встал тот. — Прошу, гражданка. Коростылева встала, всхлипывая, взяла с пола свой мешок и побрела к двери, причитая:
— Ох, господи, боженька наш, пропала, пропала моя головушка старая…
Железнов посмотрел на часы и заторопился в свой кабинет. Там уже собрались все сотрудники отдела, ожидая начала оперативного совещания. Когда их начальник вошел, все разговоры сразу смолкли.
