Но где сейчас была Лора? Со времени похорон дяди Рона он видел ее только однажды, во время чаепития с пирожными в универмаге «Харви Николз», когда она приехала в город года два назад и они договорились встретиться на улице Харви. А Фрэнки? А ее брат Кеннет? Может, он и теперь всюду ходит за Лорой, вылупив глаза, глупый, как одуванчик? Насколько Клему было известно, они продолжали жить под одной крышей.
Он ставил книгу обратно на полку, когда, с розовыми от горячей воды руками, появился отец и позвал его за собой в сад. Они сели на скамью. Метрах в пятнадцати двое стариков в резиновых сапогах и рубашках с короткими рукавами склонились над кучей свежевскопанной земли.
— Бобы сажают, — сказал отец. — Морковь, салат, лук, горох, ревень. — Он улыбнулся, — Мы даже деревья сажали.
— А куры где живут?
— На другой стороне. Утром ты их услышишь. В основном — красные род-айленд. Несколько белых легхорнов. Хочешь взглянуть?
— В другой раз.
— Как хочешь, — Он залез в один из боковых карманов вельветовой куртки и вытащил вскрытый пальцем вместо ножа конверт с оборванным краем, — Можешь взять, если хочешь, — сказал он.
— Ты полагаешь, я должен прочесть его сейчас?
— Там всего несколько строк.
Клем достал письмо из конверта. Торопливые карандашные пометки заполняли одну сторону листа. Каждая точка прорывала бумагу.
Папа!
Я хочу сообщить тебе, что я опять заболела. Понятия не имею, почему это опять случилось после стольких многих лет. Ты веришь в дьявола и наказание за грехи. Может, это мне послано в наказание за что-то? Последние недели я пыталась продолжать жить нормальной жизнью, но больше это невозможно. Покоряясь неизбежности, завтра я ложусь в частную клинику. Я не вынесу общей палаты, как в Барроу. Мне уже не 24 года. Я просто не выживу. Пусть кто хочет называет меня ханжой — мне все равно. НЕ ПЫТАЙСЯ ВСТРЕТИТЬСЯ СО МНОЙ. Ты НИЧЕГО не сможешь изменить, а встреча только сделает все В ТЫСЯЧУ РАЗ труднее, чем оно уже есть. Если мне что-нибудь будет нужно, моя подруга Финола Фиак свяжется с тобой. Ее можно найти в нашем отделе. Внизу страницы я написала ее домашний номер, мне не нужна ничья жалость, тем более твоя. Если бы я могла, я бы сделала, чтобы все обо мне позабыли.
Пожалуйста, отнесись к моим желаниям С УВАЖЕНИЕМ!
Клэр.
Ниже имени было перечеркнутое линией сердце. Любить запрещается? Я не стою любви? Мое сердце разбито?
Клем сложил страницу и засунул ее обратно в конверт. Повернувшись к отцу, он заметил в его глазах слезы.
— Клем, ты съездишь к ней, да?
— Завтра съезжу.
— Спасибо.
— Я позвоню этой ее коллеге. Постараюсь договориться как-нибудь. Вернуть тебе письмо?
— Оставь у себя.
Они посидели минутку, глядя, как престарелые огородники вдавливают в землю и поливают семена.
— Может, она переутомилась? — рассуждая вслух, сказал отец. — Мне кажется, она плохо питается. Как ты думаешь?
— Она никогда не отличалась аппетитом.
— Предпочитала продуктам книги. Картины! Где, ты думаешь, эта клиника? В Данди? Эдинбурге? Ты не представляешь, сколько в Шотландии частных клиник. Я смотрел в городской библиотеке. Большая часть, я думаю, для пьяниц.
— Я выясню, — пообещал Клем.
— Климат для нее слишком северный. Ей света не хватает. Тепла.
— Первый раз это случилось в Париже.
— Я знаю, знаю. Чепуху несу, — Он жалко улыбнулся. — Может, погуляем немножко? Нам будет полезно прогуляться.
Большинство приезжавших в деревню туристов, кроме тех, что оставались на ночь в гостинице, уже уехали. Был прилив, дамба покрылась водой, остров опять стал островом. Они пошли вдоль мыса к замку, потом вернулись и пересекли галечный пляж с перевернутыми, превращенными в мастерские и кладовки рыбацкими лодками. В конце пляжа дорожка круто поднималась вверх к маяку. Вскарабкавшись, они остановились у его подножия, подставив лица ветру. Вокруг было пустынно.
— Если двигаться по этой параллели, — сказал отец, указывая на восток, — в конце концов попадешь на побережье Дании. А дальше — Москва, Алеутские острова, Канада.
— И опять сюда.
— Да, в конце концов. Но я — не как ты, Клем. Я путешествую в голове. Не считая похода в Бервик раз в неделю. Ты знаешь, что я не был в Америке? Целый континент, куда мне ни разу не довелось ступить.
— Ты хотел бы туда поехать?
— Думаю, что предпочел бы Индию.
— Еще не поздно.
— Во сне, может быть.
Далеко-далеко, в самой гуще синевы, какое-то идущее по курсу судно зажгло навигационные огни. Они следили за их блеском, пока от ветра не начали слезиться глаза.
— Странно, меня всегда подмывает махать им рукой, — сказал отец. — Как будто они меня видят.
— Пойдем обратно? — сказал Клем. — Становится холодно.
Спуск к берегу был в густой тени; старик взял Клема под руку, но, добравшись до пляжа, тотчас же отпустил.
— Я забрел в часовенку, — сказал Клем, — Там были два твоих друга. Не знаю, слышали ли они меня.
Отец посоветовал ему не беспокоиться.
— Там всегда двое наших. Мы отстаиваем по два часа, потом меняемся.
— И ночью?
— Днем и ночью. К этому привыкаешь. Это — как душа дома.
— И о чем же люди молятся?
— Тут нет правил. Можешь молиться о чем хочешь.
— А можно спросить, о чем ты молишься?
— Я? Я — о понимании.
— Всегда?
— Да, — сказал он, улыбаясь самому себе, и опять — они выходили на дорогу — подхватывая сына под руку. — Всегда.
Следующим утром, в воскресенье, Клем отправился из Бервика на одиннадцатичасовой электричке, сделал пересадку в Эдинбурге, и без пятнадцати два поезд, скользя над водой, пересек реку Тэй, устремляясь навстречу вспыхивающим и вновь гаснущим в перемежающемся солнечном блеске крышам.
Из конторы в «Доме Теофилуса» он позвонил Финоле Фиак. Застигнутая врасплох, она говорила взволнованно, однако, не имея в запасе веского возражения и не сумев придумать его на ходу, в конце концов согласилась на встречу. Она сказала, что узнает его по фотографиям, которые показывала ей Клэр (интересная подробность — его сестра показывает людям его фотографии!), но, выходя из станционного билетного зала, Клем первым узнал ее (никому, кроме как ей, такое имя не подошло бы) — высокая женщина средних лет в спортивном костюме и прорезиненном плаще оглядывала сквозь роговые очки лица дюжины-другой прибывших в Данди пассажиров.
— Фиак, — увидев появившегося перед ней Клема, представилась она, — Я — Финола Фиак, и хочу сообщить вам с самого начала, что я — бывшая алкоголичка. Я в рот не брала спиртного четыре года и четыре месяца, благодаря, главным образом, вашей сестре.
Она сделала паузу, словно предлагая Клему тоже исповедаться, затем добавила:
— Я забрала ее кошек. Мой фургон припаркован вон там.
Перейдя автостоянку, они подошли к туристскому фургону — зеленому, местами проржавевшему «фольксвагену» с наполовину оторвавшейся наклейкой на раздвижной двери «Заводи собаку на всю жизнь». На лобовом стекле был прикреплен ее университетский парковочный талон.
— Вы ей звонили? — спросил Клем, пока Финола мощным рывком переключала рычаг на заднюю скорость.
— Она решила встретиться с вами.
— И мы сейчас туда едем?
— Куда же еще?
— Вы не сказали мне, как называется это место.
— А вы не спрашивали.
— И как оно называется?
— «Итака».
— «Итака»?
— На Арброт-стрит.
Она вела машину яростно-враждебно, газуя на спуске в долины между холмами, затем, пока машина вновь карабкалась вверх, нагибалась вперед и налегала на руль. Клем не делал попытки заговорить, и это, похоже, устраивало их обоих. Он несколько обалдел от путешествия из одного странно поименованного сообщества в другое и вдобавок никак не мог представить себе дружбу между его сестрой и этой несуразной женщиной, сверкавшей глазами из-под стекол очков. Погода ухудшилась — шквальный ветер, по стенкам фургона забарабанил дождь; потом тучу пронесло и показалось вымытое голубое небо, вскоре опять помрачневшее темными облаками.
— Можно, я закурю? — спросил Клем.
Она оскалилась, потом сказала, что тоже закурит, только не эти покупные сигареты.
— В них полно отравы, — заявила она. — Аммиак. Порох.
В «бардачке» у нее нашлась жестянка с табаком, не обработанным химикатами и к тому же более дешевым. Клем передал ее и стал краем глаза наблюдать, как Фиак скручивает сигарету, продолжая держать руль локтями. Из переднего конца самокрутки торчали табачные прядки. Когда она закурила, свернувшиеся в огненные колечки прядки попадали ей на колени; она прихлопнула их свободной рукой, но не раньше, чем к десяткам крошечных прожженных дырочек, украшавших ее спортивный костюм, прибавились две-три новые.
