Пар туманит не только гладь зеркала, но и кафельную плитку, но и раковину, но и унитаз с биде, но и все пластиковые бутылки и флаконы. Верхние слои рулона туалетной бумаги уже пошли пузырями. Все это удивительно.
И тут я вспоминаю о псе. То есть наоборот: не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах его в последний раз видел и на кого оставил. На мгновение я застываю как столб, вода хлещет мне в разинутый рот. Выплевываю ее, выбираюсь из-под душа, открываю раздвижную дверцу кабины. Чудовищное облако пара вырывается следом. В здешней прихожей я впервые, в сознательном состоянии. Пол застлан светлым ковром; типичная квартира Ikea, естественно за родительский счет. Четыре белые лакированные двери, все закрытые.
КЛАРА!!! — ору во всю мочь.
Одна из дверей открывается, Клара высовывает голову в коридор, и тут же ко мне бросается Жак Ширак с длинным сгустком слюны, висящим из левого угла пасти.
Я вытираюсь — и тут же вновь становлюсь мокрым: и собственный пот, и пар. Нижнее белье у меня грязное, поэтому я надеваю брюки на голое тело, защемив в «молнии» пару срамных волос. Рубаха прилипает к спине и плечам, с нею никак не управиться, два раза подряд я застегиваю ее не на ту пуговицу и бранюсь.
А откуда у тебя собака, спрашивает Клара.
Ее голос пугает меня, он звучит слишком близко, деревянная дверь заглушает его лишь самую малость.
Воспользуюсь твоей зубной щеткой, отвечаю.
И почему его зовут Жаком Шираком?
Так назвала Джесси, отвечаю с набитым пастой ртом.
И тут же прикусываю язык, потому что по ту сторону двери наступает тишина, через секунду-другую взрывающаяся восторженными воплями.
Ага, кричит она, теперь я знаю, как ее звали, знаю, как звали.
Зубная щетка торчит у меня изо рта, по подбородку струится пена, в таком виде мне из ванной не выйти.
Могла бы просто спросить, говорю еле слышно.
Ага. А ты снова бы меня стукнул.
Что правда, то правда, отвечаю.
А почему Жак Ширак такой здоровенный?
Должно быть, решил расти, пока не догонит Джесси, отвечаю. Ему нравилось заглядывать ей в лицо.
Прополаскиваю рот и провожу растопыренными пальцами по волосам. Одной из помад Клары пишу на зеркале над раковиной, пишу по-английски: Objects in the mirror appear further than they are.[1] Дверь открывается, и пес спешит со мной поздороваться. Клара просовывает голову между косяком и дверью. В шутку, чтобы это походило на прелюдию к порнофильму. Я чую запах кофе: Вот что мне сейчас нужно позарез.
Молодчина, говорю, да ты никак кофе сварила?
Само собой, отвечает, милости просим на кухню.
Расстояния в этой квартире короче: сделав три шага, мы оказываемся на кухне. По ковру в прихожей довольно приятно идти босиком. Все чисто, чуть ли не стерильно, вот только потолки низковаты. Белая кухонька с встроенными в стену полками, плита с духовкой. На столе две кофейные чашки и диктофон.
У кого это ты собралась брать интервью?
Изумленно таращится на меня.
Ты что, позабыл свое клятвенное обещание?
Мчусь в ванную, нахожу таблетки от головной боли, заглатываю сразу полпачки. Возвращаюсь на кухню, встаю у окна. Над крышами на горизонте полоска зари, не понять, утренней или вечерней. Какое-то время слежу за крутящимися на месте тенями уличных фонарей, которые высвечиваются фарами проносящихся автомобилей.
Тебе приспичило ко мне въехать, говорит Клара, и мы заключили сделку.
Затыкаю рукой правое ухо, чтобы слышать только свист в левом, свист и тишину, стоящую у меня в голове.
А я тебе рассказал, почему мне понадобилось к тебе въехать, спрашиваю.
Она трясет головой. Может, лукавит. Обнаруживаю на полу пустую бутылку из-под водки, вылакал я ее наверняка в одиночку. Чашка с кофе согревает мои онемевшие пальцы. Клара пускает мне по столу сигарету. Судя по всему, она взяла на себя роль заботливой мамаши.
Прошлой ночью я нашел на автоответчике послание, поясняю. С требованием незамедлительно сообщить некий номер и приложить к сообщению триста тысяч марок.
Красота, говорит Клара.
Плюс похоронные издержки.
А чьи похороны, спрашивает. Твои?
Если бы, отвечаю.
Недолго размышляет и приходит к умозаключению.
Ты ведь не сам похоронил Джесси, верно?
Я просто выпал в осадок, пока все это не кончилось, отвечаю. Должно быть, этим занимался ее отец. Может, перевез тело в Вену.
А он там живет, спрашивает.
По меньшей мере таково было его официальное местожительство, отвечаю. Четырнадцать лет назад.
А сейчас?
Откуда я знаю? Я чуть ли не шиплю. Я и видел-то его один-единственный раз.
А кстати, спрашивает Клара, о каком номере идет речь?
ВОТ ЭТОГО-ТО Я И НЕ ЗНАЮ.
А что еще было в устном письме, спрашивает Клара.
Что, если я не послушаюсь, меня обвинят в умышленном убийстве.
Ну и ну, удивляется Клара. Ты что, находишься под подозрением у полиции в связи со смертью Джесси?
Никто не задал мне ни единого вопроса, отвечаю.
Несколько странно, замечает она. Когда человек умирает, его близких всегда допрашивают. Или хотя бы расспрашивают. Это чисто рутинная процедура.
Оборачиваюсь к ней и хватаю за горло.
Послушай-ка, умница сраная, речь идет о нескольких неделях, максимум — о трех месяцах. И все это время мне нужен покой. Покой, и только, ясно это тебе? А потом все закончится самым естественным образом.
Смотрит на меня скептически.
Ты ведь это не всерьез? Неужели ты думаешь, что твои наркотики сведут тебя в могилу?
Трясу ее.
Не твое дело!!!
Ладно, говорит, заметано. Закончится самым естественным образом, но сначала ты мне все расскажешь. Тебе ведь все равно больше нечем заняться.
Смотрю на диктофон. Штука вроде этой есть у Марии Хюйгстеттен; ей надиктовывают, а она прослушивает. И приспособила ножную педаль, как у швейной машинки. Стоя у нее за спиной, я порой слышал собственный голос, разве что искаженный. С тоской думаю о своей просторной гостиной: может, было бы спокойнее остаться там. Лежать на матрасе, глядя, как лепные завитушки на потолке, ветвятся, кустятся и спускаются все ниже, подставляя солнечным лучам белые лепестки.
Мне пора, говорю.
Чушь, говорит. Если ты о своем «лекарстве», так у тебя его полный карман в одном из пиджаков, которые ты прихватил с собой.
Ставлю чашку на стол, обеими руками, тру щеки.
Надеюсь, хоть не навел на мой дом полицию, говорит она с неожиданной аффектацией.
Очень смешно, отвечаю.
Тут ведь не все такие отчаянные, как господин адвокат!
Эти слова настигают меня уже в прихожей. Совершенно не ясно, откуда ей известно, кто я по профессии. Возможно, навела справки, однако недостаточно основательно. Далеко не каждый юрист непременно является адвокатом.
В прихожей ничего, кроме коврика на полу, — ни вешалки, ни стояка для обуви, ни хотя бы пары туфель, ни телефона; зато белых лакированных, да еще и закрытых, дверей слишком много для такой маленькой квартиры. Дверь на кухню, дверь в ванную, дверь в гостиную, дверь в спальню и входная, считаю я на пальцах.
А где все мои куртки, кричу в ответ.
С улыбкой проходит мимо меня. Секретничает. Открывает ту из четырех дверей, которую я ошибочно счел входной, тогда как на самом деле она ведет в спальню. Двенадцать квадратных метров, односпальная кровать светлого дерева, платяной шкаф ей под стать, хлопчатобумажные занавески солнечно-желтого цвета. Постельное белье в желто-белую полосу. Именно этот оттенок желтизны был любимым цветом Джесси. Я тихо вскрикиваю.
Голова болит, интересуется она.
Нет, отвечаю, все дело в дизайне. Ты что, перевезла сюда обстановку из детской в родительском доме?
Думай что хочешь, отвечает. Если так тебе легче.
Берет мой пластиковый пакет, переворачивает его и вытряхивает содержимое на ковер. Три потрепанные куртки, ни одной пары брюк, ни нижнего белья, ни хотя бы носков на смену. Более бессмысленную экипировку вообразить невозможно. Клара играючи обнаруживает мешочек с порошком.
Ты отлично информирована, говорю.
Выносит порошок на кухню и выкладывает на стол возле диктофона.
Мне надо на пару часов отлучиться, говорит. Так что ни в чем себе не отказывай.
Влажным полотенцем протирает мойку. Не пойму, светлеет за окном или темнеет.
Утро или вечер, спрашиваю.
Презрительно смотрит на меня, оправляет джинсы, откидывает упавшую на лоб прядку волос.
До скорого, говорит.
После ее ухода я принимаю первую порцию кокаина как минимум за пять дней. В мозгу у меня ослепительными гроздьями рассыпается фейерверк, фармакологическое восстановление моей личности начинается. Я осматриваюсь по сторонам и преисполняюсь радостью. Все на кухне находится на надлежащих местах, вещи сами по себе свидетельствуют об общей упорядоченности мироздания, в которую вписывается все, включая смерть Джесси и игру на нервах, затеянную Кларой. В которой все не только осмысленно, но и прозрачно, если, конечно, у тебя хватает интеллекта, чтобы видеть насквозь. А у меня хватает.
