Наступила неловкая тишина, наполненная тяжелыми думами. Такие мысли приводят к несварению разума и бурлению в голове, как в кишечнике. Каждый переживал приключившееся с Опом Олоопом со своей точки зрения. И, глядя на неподвижного виновника событий, толковал эту драму по-своему.
Кинтин Оэрее думал:
Мне больно видеть то, что происходит, но хорошо, что это случилось сегодня, а не завтра. С тех пор, как Франциска влюбилась в тебя, я живу в постоянной тревоге. Чего ждать от статистика? От человека, который считает, пересчитывает, сравнивает, проверяет и каталогизирует. Это не мужчина, это машина. Мне нравятся цифры, к чему отрицать, особенно если речь идет о месячной прибыли, но чужие цифры меня не интересуют. Я всегда хотел подыскать для Франциски живого и энергичного юношу, который продолжил бы мое дело импорта фанеры — лучшей в этом городе! — и мне было больно, что она подарила свою любовь взрослому крупному флегматичному мужчине, противнику риска, отваги и дерзости — того, что делает прекрасной жизнь и торговлю! — помешанному на порядке, дисциплине и иерархии метода. Срыв помолвки, честно говоря, меня не тревожит. Мне жаль бедняжку Франциску, но это предупреждение свыше! В конце концов, она еще совсем девчонка. И хотя я знаю, что дочери всегда мечтают о судьбе, противоположной родительской, быть может, время наставит ее сердце на верный путь и она подыщет зятя на мой вкус. Так будет лучше и для нее, и для моего дела по импорту и продаже фанеры.
Пит Ван Саал думал:
Мой бедный друг! У меня из головы не идут твои слова, которые ты сказал мне как-то, когда мы шли на веслах по Эль-Тигре. Помнишь? «Одиночество суть наслаждение собственной перспективой», «Одиночество — школа сильных мужчин»… Ты хотел расширить горизонты своей души, познав другую, а в результате лишь перевернул собственную душу кверху дном. Бедный On Олооп! Любовь — это короткая вспышка и мрак. Ослепительная вспышка, если дух твой пуст или девственен. Но если он исполнен мудрости и дисциплины, это мрак, и только мрак, мой дорогой друг. У меня не было возможности сказать тебе об этом, человек часто теряется перед таинственным величием чужой души. Но ты ошибся! Я думал, что ты стал доктором науки одиночества в энергетической академии, в которой каждый обретает свой опыт, но… Ты лишь первокурсник… Мой бедный друг! Просто студентик, который валится на экзамене… Просто студентик, который выучил урок по книжкам, бездумно зазубрил материал, но не подумал, что его эмоциональное состояние может подставить ему подножку… On Олооп, видишь, во что превратились вся твоя стойкость, твой метод, твоя система? On Олооп! On Олооп! Бедный мой друг.
Консул Финляндии думал:
…Ну что ж, запасемся терпением. Такова жизнь! Жаль только сиесты, которую я планировал проспать на яхте. Какие тяжелые веки. Черт подери! Взбредилось же ему съехать с катушек именно сегодня, да еще и у меня дома! Как я зол! В следующий раз, On Олооп, тебе придется подыскать другое место. Дом консула для этого не годится. Это все Франциска. Я же ей говорил. А ей хоть кол на голове теши! Девушка с 65-го градуса северной широты влюбилась, как неаполитанка! Чушь какая! Бред! И вот что действительно любопытно. Она с самого утра вся на нервах, словно что-то предчувствовала. Я пытался заставить ее играть в гольф, чтобы отвлечь. Но все бесполезно! Ее удары попадали куда угодно, кроме мяча. Еле шевелилась. От беспокойства то возбуждалась, то затихала. Да, она выиграла у меня три очка. Но она не играла против меня, я в этом уверен! На последнем грине, безукоризненно загнав мяч в лунку, моя бедная Франциска больше не могла сдерживаться и расплакалась. Дурной знак, когда человек выигрывает и плачет. Запасемся терпением. Такова жизнь! Но где же врач? Что за напасть? Непростительный идиотизм с твоей стороны, Оп Олооп. Хорошенький способ поставить людей в неудобное положение! Боже! Какие тяжелые у меня веки!
Если бы Оп Олооп мог поднять из глубины своего маразма перископ, чтобы заглянуть с его помощью в души окружающих, это, безусловно, потрясло бы его. Но его воля ушла на дно, завязла в беспросветном болоте полного равнодушия.
Появление Франциски заставило картину измениться. Одного ее присутствия оказалось достаточно, чтобы прервать мучительный внутренний монолог дяди и отца. И омыть нежностью жалостливое лицо Ван Саала.
Казалось, что она не в себе, на ее лицо легла печать спокойной грусти. Уста оставались безмолвны. В одной руке она держала флакончик с нюхательной солью, в другой — бокал коньяка. Кто-то неведомый диктовал ей, что делать. В ней было что-то от Офелии и в то же время от благоразумной Шарлотты. Что-то от Лигейи и в то же время от невозмутимой Элеоноры. Стоило ее руке лечь на лоб суженого, как тот обмяк. Исчезли морщины, напряженные складки, легкий ветерок ее нежности развеял морок. Едва запах соли проник в носовые пазухи, гримаса отчаяния и боли, мучивших Опа Олоопа, исчезла. Как только целебный коньяк пролился ему в рот, могучая грудь статистика начала жадно вздыматься и опускаться.
— Потерпи минутку, любимый. Я открою окна. Здесь слишком надумано.
Услышав эти слова, присутствующие оторопели. Затем, подгоняемые собственным недоумением, один за другим вышли из комнаты и направились в столовую, чтобы обсудить произошедшее.
Стараясь удержать в памяти увиденное во сне, Оп Олооп начал подниматься на ноги, морща лоб. Слова Франциски тронули его своей нежностью. Он встал рядом с кроватью, выпрямившись во все свои сто восемьдесят сантиметров, и его хрупкая и невысокая суженая стала похожа на загадочные египетские статуи, изображающие жен фараонов совершенно крошечными, похожими на складку на боку у своего гигантского супруга.
Их лица обратились друг к другу. Взгляды встретились на полпути. Ее, снизу вверх, казался исполненным обожания, его, сверху вниз, — сострадания… Но в них самих не было ни обожания, ни сострадания, но и то и другое вместе, ибо такова суть любви, и, пребывая в ней, можно смотреть с обожанием сверху вниз и с состраданием снизу вверх.
Лишь исполненные торжественности Франциска и Оп Олооп прочувствовали значение момента. И, всецело отдавшись чувству единения, омрачили абсолютно безответственным поцелуем виртуальную чистоту своих душ.
Инстинкт обожает контрасты и любит соединять противоположности. На этом зиждется равновесие. Когда разомкнулись объятия, Оп Олооп невинно покраснел, а Франциска смотрела с гордостью любимой женщины. И в этой безупречной гармонии его тяжелый голос поведал ей об образах, увиденных во сне.
— Франциска, обещания любви, подписанные душой, обязательны к исполнению. Страсть не может обанкротиться, только если это не страсть, а бижутерия. Верь в мою любовь так же, как я верю в твою. Наше обручение для меня желанно и есть плод взаимных мечтаний. (Пауза.) Мне ведомо, что срочный депозит надежды оформляется музыкой улыбок и парафируется безмолвными взглядами. Слова лишь мешают духу вести дела. Великие любовники всегда были скупы на слова. Страдания Вертера и муки Марии Башкирцевой не сопровождались излишними откровениями. Познавший величие высшего чувства знает и то, как оно подавляет ораторские способности! (Глубокий вдох.) Со временем ухаживания превращаются в состязание по обмену любезностями или ежедневный культ одержимости. Последнее — мой случай. Да, при помощи хитроумных финтов и умелого парирования можно уклониться от ранящей Божественной стрелы, но можно и гордо принять ее грудью и пасть, чтобы познать сладость манящего томления, нередко перерастающего в боль под коростой чужой извращенности. (Тяжелый вздох.) Не следует доверять тем, кто играет в любовь. Они — профессиональные соблазнители, тешащие свое тщеславие донжуанством на неприкрытых ярмарках глупости. Они кичатся, несчастные нечестивцы, тем, что мешают кристаллизоваться немногому, что подпитывает их желание. Болезнь Стендаля — это про них. Ведь если любовь — движущая сила жизни, любое ее ограничение — это насилие над природой, любая эстетика — извращенная экстравагантность. (Утомленная слабость.) Страсть — это щедрость эгоизма. Когда любовь отчаянно поднимается над влечением, она являет собой высшее проявление прекраснейшего из чувств, совладавшего с предрассудками, укрощает гиен корысти и оплодотворяет близость, парит над презрением окружающих и самой себя. «La societй m’importune, la solitude m ’accable…» [13] И я, пав духом, повторяю слова «Адольфа» Бенжамена Констана. (Скупые слезы.) Бессмысленно искать сердечного опьянения в примитивной алхимии добрых советов. Бесполезно предлагать этому exarcerbatio cerebri [14] что-то отличное от умиротворяющего блаженства объекта любви. Терапия любви бессмертна. Любовь — это яд, от которого есть только одно противоядие: ответная любовь. (Сдерживаемый всхлип.) Франциска, так пусть же она излечит наши измученные молчаливой пыткой души! Пусть унесет их к счастью в эпиталаме слез! Слез, которые суть декантированная нежность!.. (Его голова, как переспелый плод древа боли, падает на грудь.)
