Приводимых Власовым цитат в указанных источниках зачастую нет: сравнивая ссылки на Библию с ее оригинальным текстом, мы не обнаружили там чуть ли не каждой второй цитаты. Если автор пользовался «Симфонией», то все же следовало заглянуть и в оригинальный текст. Например, выражения «Бог благ» нет ни в 5-й, ни в 7-й главах Второй Книги Царств, ни в 117-м псалме Псалтири. Фрагмента «Господи Боже наш: ибо мы на Тебя уповаем…» нет во Второй Книге Царств, хотя Власов дает ссылки именно на это место. Следующей цитаты: «Во имя Твое попрем ногами восстающих на нас» — тоже нет ни в 43-м, ни в 62-м псалме Псалтири. Все примеры взяты с одной страницы комментария (СП, стр. 115), причем в новом издании комментария все эти недоразумения остались без изменений («Вагриус», стр. 311–312). Очевидно, что цитаты в комментарии Власова очень часто не сверялись с первоисточниками.
Почти весь комментарий состоит из пространных цитат, как правило не имеющих ни малейшего отношения к тексту поэмы. Это просто любимые Власовым тексты, в том числе написанные после 1971 года, то есть лишенные каких-либо признаков интертекстуального влияния на поэму: «Для придания книжке солидности и ощущения преемственности поколений я привожу параллели использования отдельных лексем и образов не только в до-, но и в постерофеевской литературе, а также отсылаю к примерам схожего дискурса или творческого мышления из других областей — скажем, к кино или к живописи» (СП, стр. II–III). Власов не называет соотношения этих текстов «аллюзиями», «цитатами» или «реминисценциями», а использует уклончивые формулировки. Читателю непонятно, какой тип интертекстуальных связей определяется формулами: «мне приглянулся… текст…», «не меньше неги и у других поэтов», «ассоциации вызывает… текст Бориса Гребенщикова», «приведу также характерные примеры поэтизированного… мироощущения», «здесь слышится перекличка с…», «похоже строится фраза у…», «сходная формулировка риторического вопроса есть у…», «прерывистое, с остановками, движение по столице наблюдается у…», «а у Мандельштама есть такое…», «антиэнтузиазм был характерен для многих российских литераторов. Розанов… писал о Льве Толстом…». Или просто: «У Мандельштама есть стихи»! Комментатор принципиально уходит от ерофеевского текста в область личных ассоциаций, ощущений и воспоминаний.
Очень часто в своем комментарии Власов приводит целиком стихотворения, главы из прозаических произведений разных авторов. К примеру, на страницах 15–19 японского издания дано 205 строк ненужных цитат, причем полностью отсутствует содержательный комментарий к самой поэме; без изменений все эти ненужные тексты перенесены и в новое издание комментария («Вагриус», стр. 145–151). Создается впечатление, что это не комментарий, а какой-то цитатник, состоящий из любимых Власовым фрагментов мировой литературы. Причем, как явствует из текста комментария, уход Власова от текста поэмы вполне сознательный и порой даже декларативный. В итоге комментарий превращается в какую-то пародию, когда его автор вынужден напоминать, что речь все-таки идет о поэме Ерофеева: «Они вынуждены мочиться, приседая на корточки. Это написал Венедикт Ерофеев. А вот у Виктора Ерофеева…» (СП, стр. 95; «Вагриус», стр. 277).
Одновременно Власов смело компонует цитаты, свободно лепит из фрагментов чужого текста нечто, напоминающее какое-нибудь место поэмы, создавая иллюзию «цитатности». При этом читатель может решить, что текст поэмы действительно сплошь состоит из цитат. К примеру, Власов, комментируя фрагмент поэмы: «А я, раздавленный желанием, ждал греха, задыхаясь… Она сама — сама сделала за меня свой выбор, запрокинувшись и погладив меня по щеке своею лодыжкою. В этом было что-то от поощрения и от игры», — утверждает, что «поэтика данного пассажа во многом позаимствована у Гамсуна» (СП, стр. 93). В новом издании это место чуть «смягчено»: «поэтика данного пассажа во многом схожа с Гамсуном» («Вагриус», стр. 273). Выражение «поэтика схожа с Гамсуном» оставляет много вопросов. Но это не главное: при сверке приведенной Власовым цитаты с текстом романа Гамсуна «Голод» выясняется, что первая ее часть взята со страницы 128 («Раздавленный, я признал, что это действительно гадко…»), вторая — со страницы 149 («она обвивает рукой мою шею… другой рукой она начинает сама расстегивать пуговицы, еще и еще…»), и наконец реплика: «Но, моя дорогая! — сказал я в замешательстве. — Я никак не пойму… право, никак не пойму, что это за игра…» — находится на стр. 151 (Гамсун Кнут. Собр. соч. Т. 1. М., 1991). Так разрозненные цитаты вырываются комментатором из контекста, а затем свободно и смело компонуются. При этом искажается смысл исходного текста: ведь у Гамсуна соблазнение так и не состоялось. В мировой литературе можно найти тысячи сцен соблазнения мужчины женщиной, и для этого не нужно нарочито «резать» и компилировать «неподходящий» текст. Этот подход сохранился в новом издании комментария без малейших изменений. Нам кажется не вполне корректным подобный способ насильственной «интертекстуализации» текстов.
Вместо того чтобы разрешать загадки ерофеевского текста, комментарий сам оказывается загадкой без отгадки. И не стоит задумываться, пытаясь понять, что же хотел сказать комментатор: «Вот, к примеру… портрет рядового рабочего США в начале XX века» и т. д. (СП, стр. 37; «Вагриус», стр. 182). Да ничего не хотел сказать: связь между всеми этими цитатами про каких-то «рабочих» и текстом поэмы отсутствует. Причем отсутствие этой связи порой становится объектом иронии самого комментатора. Поясняя строки поэмы: «Никого не стыдятся — наливают и пьют…», Власов, видимо, просто шутит, утверждая, что герои Ерофеева «выполняют совет Мандельштама: „Пейте вдоволь, пейте двое, / Одному не надо пить!“» (СП, стр. 40; «Вагриус», стр. 187). В то же время Власов иногда комментирует текст Ерофеева буквально, не замечая иронии повествователя: «Поживу немного у Луиджи Лонго, койку у него сниму… — Веничка… полагал, что снять у него койку достаточно легко» (СП, стр. 171–172; «Вагриус», стр. 404). Перед нами новый способ текстопорождения: комментатор берет первую попавшуюся строчку из Ерофеева, например: «Я расширял им кругозор по мере сил…», и полушутя сопровождает ее первой вспомнившейся цитатой: «Восьмилетнее образование было обязательно для всех моложе пятидесяти, десятилетнее — для желающих, занятия проходили после работы, по ускоренной программе и без изучения иностранных языков — считалось, что, изучив язык, озлобленный на родную власть зэк сразу же бежит за границу… Бубнеж лектора никто не слушал… Раза два при мне приезжали лекторы из Москвы — срочно нужно было разъяснить преимущества разрядки [политической напряженности в мире], тогда лекции устраивались в столовой, и многие хотели послушать… Был даже в зоне зэк по прозвищу Философ, который три раза в неделю подходил ко мне, предлагая ответить, что такое анархизм… Он мне также жаловался на необстоятельность Максима Горького — читает уже четвертый том „Жизни Клима Самгина“, а все еще не ясно, много ли Самгин зарабатывает…» (СП, стр. 56; «Вагриус», стр. 213). Максим Горький, зеки, восьмилетнее образование и анархизм тут совсем ни при чем, но это не важно. Важно то, что подобные пассажи, не имеющие к поэме ни малейшего отношения, составляют 90 процентов данного комментария. Фактически текст Власова разрушает восприятие комментируемого текста. Но если это вообще не комментарий, то что это за текст, каков его статус? И почему он публикуется издательством «Вагриус» под названием «Комментарий»? Единственная возможность интерпретации комментария — считать его неуместной шуткой автора и издательства. Неуместной потому, что мистифицировать научно-исследовательский центр славистики уважаемого университета, где был впервые издан этот комментарий, — не вполне корректно и совсем не смешно, так же как вводить в заблуждение образованного читателя, желающего приобрести новое научное комментированное издание знаменитой поэмы.
Все цитаты Власов приводит без традиционных филологических ссылок. Он сам оговаривает это в предисловии: «Цитирую источники только с указанием номеров частей, глав, сцен, действий, актов — я сам в этом ничего не понимаю и часто путаю» (СП, стр. III). Признание в полном непонимании принципов работы комментатора глубоко закономерно: в самом деле, комментатор не знаком даже с элементарными основами лексикологии, не знает принципов определения значений слов. Так, слово «пидорас» в комментарии определяется так: «Здесь — исключительно как ругательство» (СП, стр. 67; «Вагриус», стр. 231). Любое ругательство имеет значение: у Ерофеева значение этого слова можно приблизительно определить как «неприятный человек, лишенный чувства доброты, сострадания, любви» и т. п. Выражение «жидовская морда» автор определяет как «оскорбление личности» («Вагриус», стр. 251), видимо не понимая, что этот сомнительный прагматический комментарий тоже не заменяет определения значения. В других случаях он заменяет пояснение значения слова совершенно ненужной отсылкой: «Глагол вякать по отношению к больному ребенку употребляется, например, Зощенко…» При чем тут Зощенко? Итак, перед читателем текст, в котором комментатор не может определить значение даже одного слова. Не лучше определяется значение фразеологизмов: «сучий потрох — крепкое ругательство» («Вагриус», 323). Что уже тут говорить о дефиниции семантики более крупных фрагментов ерофеевского текста. Власов использует некорректно даже простейшие филологические термины: «Мандавош(еч)ка — нецензурная характеристика вызывающего презрение объекта; этимологически (курсив наш. — А. П.-С.) восходит к лобковой воши» (СП, стр. 149). В новом издании слово «воши» заменено на слово «вши», а весь «шедевр» остался неприкосновенным («Вагриус», стр. 368). Если забыть о стиле власовских определений («характеристика… восходит к лобковой воши» или «вши»), то хочется отметить, что приведенное автором указание на основное непереносное значение «лобковая вошь» слова «мандавошка» — это никак не «этимология». Этимология корня *mand- достаточно сложна: в свое время Макс Фасмер предположил связь этого корня с чешским «pani manda» («задница», «грешница»); однако он посчитал в целом эту этимологию «не ясной» (Vasmer M. Russisches etymologisches W ц rterbuch. Lieferung 1-27, Bogen 1-44, Heildelberg, 1950–1958. V. 2. S. 95). Той же точки зрения придерживались Б. А. Ларин и О. Н. Трубачев, ничего не добавившие к сказанному в тщательно редактируемых русских переизданиях этого труда (Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М., 1986, стр. 567). Да что там говорить об этимологиях, если Власов не отличает маринад от посола (СП, стр. 112). Та же ошибка повторяется и в новом издании («Вагриус», стр. 306). Тут уже можно говорить об общей культуре автора, который, поясняя фрагмент: «такой пламенный, что через вас девушки могут прыгать в ночь на Ивана Купалу», почему-то называет этот знаменитый обряд «девичьим обычаем прыгать» и уверяет, что праздник Ивана Купалы — «народный православный праздник в честь библейского Иоанна Крестителя» (СП, стр. 107); эта же ошибка сохранена и в новом издании («Вагриус», стр. 297). Конечно, ночь на Ивана Купалу — языческий праздник. Православный праздник, отмечаемый 24 июня (7 июля), называется Рождество Иоанна Предтечи. Более того, праздник Ивана Купалы всегда подвергался осуждению православной церковью.
