Рядом с Ритой обычно садился молодой человек, являвшийся соискателем степени доктора философии и опубликовавший один рассказ в малоизвестном журнале. Его участие в семинаре объяснялось не столько интересом к литературному творчеству, сколько необходимостью прослушать определенное количество такого рода спецкурсов, чтобы быть допущенным к защите диссертации. Поскольку все знали, что за пять лет существования семинара Стэффорда ни один студент не остался у него без удовлетворительной оценки, Джон мог рассчитывать, что заработает нужный балл и не создавая литературных шедевров, только за счет посещаемости.
Относительно внешности Джона можно было с уверенностью сказать лишь то, что глаза у него умные, а нос костлявый. Подбородок скрывала густая, ухоженная бородка, которую он с довольным видом поглаживал на протяжении каждого двухчасового занятия. Отрастил он ее из щегольства или в противовес основательно поредевшим волосам, оставалось только гадать. Будучи плотного телосложения, Джон неизменно появлялся в черных слаксах и голубой рубашке спортивного покроя.
В аудитории он предпочитал выступать скорее в качестве теоретика, нежели полноправного участника творческого процесса. Оставаясь по большей части пассивным слушателем, Джон лишь время от времени комментировал сказанное другими с академической точки зрения, стараясь блеснуть литературной эрудицией. Поначалу это кое-кого раздражало, ведь многие из посещавших семинар выказывали нарочитое пренебрежение к формальному образованию, но спустя месяца три все свыклись с манерой Джона, и его менторские выступления стали вызывать лишь улыбки. Никто даже не снисходил до возражений.
Барбара чувствовала, что изо всей группы больше всего общего у нее было с Ленни. Этот остроумный, мастерски владевший словом молодой человек работал в рекламном агентстве на Мэдисон-авеню. В рабочее время он сочинял рекламные призывы, убеждавшие публику в непревзойденных качествах раскручиваемого агентством товара, а свободное посвящал описанию жизненных обстоятельств и внутреннего мира людей, существовавших лишь в его воображении. Опасаясь, что какой-либо из его рассказов может ненароком обидеть кого-либо из клиентов и не желая лишиться из-за этого кормившей его работы, Ленни публиковался под псевдонимом. Барбара слышала, как он говорил, что работает вплоть до последней минуты, и уходит на занятия, даже не успев перекусить. Несмотря на такой плотный рабочий график, Ленни был легок на подъем, но не суетлив, словно располагал избытком времени. Это впечатление усиливалось благодаря тому, что на протяжении всего занятия он держал в руке старую не зажженную трубку. При росте в шесть футов и два дюйма ему было не так-то просто устроиться на стандартном стуле, и он то прятал ноги под сиденье, то вытягивал перед собой. Последнее представляло некоторую угрозу для доктора Стэффорда, который, будучи всецело поглощенным своими мыслями, энергично расхаживал по аудитории. Барбара всегда обращала внимание на глаза, но у Ленни они прятались за толстыми стеклами очков. Видимо, постоянная работа с текстами сказалась на его зрении.
Худощавый, со вьющимися, традиционно длинными черными волосами, он мог бы считаться красивым, когда бы не глубокие поры: как полагала Барбара — последствие юношеских прыщей, оставивших отметины на его лице и, видимо, навсегда наложивших на его поведение отпечаток неуверенности. Ленни предпочитал общаться с людьми один на один, и неохотно принимал участие в групповых дискуссиях. Барбара чувствовала, что ему непросто самому завязать разговор, и если это случалось, всегда старалась его поддержать. Поэтому, когда однажды вечером он пригласил ее после занятий в кафе, она поняла, что не может отказаться, хотя принять это предложение значило для нее оказаться дома только после полуночи.
— Ты, наверное, удивляешься, почему я занимаюсь рекламой, — промолвил Ленни, когда официантка, поставив перед ним чизбургер, а перед ней коку, удалилась, оставив их за угловым столиком.
Она промолчала, не найдя ответа.
— Если ты умеешь писать, то можешь сочинять что угодно: хоть настоящие литературные произведения, хоть рекламные тексты. В обоих случаях приходится работать со словом, разница лишь в том, как ты сам относишься к тому, что делаешь. Скажем, я, занимаясь рекламой, чувствую, что попросту продаюсь. Это не творчество, а обыкновенная работа по найму.
— Ленни, тебе не кажется, что ты слишком суров к себе? — Барбара была обезоружена такой прямотой. — Большинству писателей приходится заниматься и другой работой, чтобы прокормиться. А ты, по крайней мере, работаешь со словом — в той области, где можешь применить свое дарование.
— То же самое говорил и я, пытаясь объяснить себе, почему трачу по десять часов в день на сочинение дурацкой рекламы. Но, наверное, с возрастом я становлюсь честнее с самим собой… Знаешь, мне хотелось бы уметь писать по-настоящему. И посвятить себя работе над чем-то стоящим… Над тем, что нахожу стоящим я, — уточнил он.
— Понимаю.
— Но ведь многие не считают сочинительство настоящим трудом. В глазах среднего американца профессия писателя ценится невысоко.
— Конечно, — согласилась Барбара.
— Но я хочу заниматься тем, что придаст моей жизни смысл. Или, на худой конец, попытаться.
Ленни говорил с воодушевлением, подкрепляя каждую мысль выразительной жестикуляцией. Высказываемые им идеи были весьма созвучны с умонастроением Барбары.
— Послушай, — продолжил он. — Мне удалось продать несколько рассказов, но этого недостаточно, чтобы жить. Хватает лишь на то, чтобы не умереть с голоду. Мне нужно продавать больше. И ты, наверное, знаешь, что это взаимосвязано: чем больше продаешь, тем легче продавать еще больше.
— Но ты ведь уже публиковался в престижных журналах.
— Не в таких уж престижных. И, к сожалению, не так уж часто. Я надеюсь, что занятия у Стэффорда помогут мне сделать свои работы более конкурентоспособными. Профану, человеку, не знающему, что такое творчество, трудно понять, как можно предпочесть столь ненадежное в финансовом смысле занятие, как литература, солидной, уважаемой и хорошо оплачиваемой работе… Говорят, будто я неплохо справляюсь с тем, чем занимаюсь сейчас. Но сочинять рекламу может любой, был бы язык подвешен. На мое место в агентстве можно подыскать и другого. Конечно, я квалифицированный специалист, но меня можно сравнить с микрочипом: уровень разработки высокий, но деталь вполне заменима.
До этого момента Ленни смотрел Барбаре прямо в глаза, но тут вдруг смущенно отвернулся.
— Я знаю людей, с которыми работаю бок о бок. Предполагается, что мы составляем команду, но, поскольку я являюсь руководителем, каждый из них внимательнейшим образом отслеживает все, что я делаю. А знаешь, почему? Да по одной простой причине: любой из них знает, что справился бы с тем же делом ничуть не хуже, — он склонился поближе к ней и заговорил тише. Даже за толстыми стеклами очков Барбара разглядела воодушевление в его глазах. — Но далеко не каждый может так же, как я, создавать художественные произведения.
В устах Ленни это высказывание почему-то прозвучало свидетельством честности и прямоты, а отнюдь не эгоизма.
— По-моему, — заключил он, — способность писать по-настоящему — это дар, пренебрегать которым нельзя.
По дороге домой, сидя в вагоне, Барбара вспоминала сказанное Ленни. Тяга к перу больше не вызывала у нее чувства неловкости, ибо подобно ему она начинала думать, что это дар, призвание, которому надлежит неуклонно следовать, невзирая на все препоны.
Стоял ноябрь, так что ближе к шести вечера было довольно темно. Барбара с Дженни, покончив с ранним ужином, уже убирали со стола посуду. Меню ужина сводилось к цыпленку без гарнира, салату и супу. Барбара гордилась и тем, что ради экономии времени все же не стала использовать по четвергам одноразовые бумажные тарелки. В холодильнике ждал свежий шоколадный пудинг — лакомство, которое Пол должен был дать дочке перед сном.
Крепко обняв маму, Дженни упорхнула к себе в спальню. Барбара принялась собирать свои книги и бумаги, собираясь на занятия, когда вернулся Пол.
— Сегодня вечером я не могу остаться дома, — заявил он с порога.
— Что?
— Чуть попозже мне придется снова уйти. — Он повесил пальто, сел на софу и потянулся за лежавшей на журнальном столике газетой.
— Уйти попозже? — растерянно переспросила Барбара, подходя к нему с материалами, которые приготовила для семинара.
— Я ведь рассказывал тебе, каких успехов добилась наша хоккейная команда. Помнишь, две недели назад мы выиграли полуфинал?
— Конечно, помню. Но ваши игры всегда проходили во вторник вечером.
— Обычно так и было, но на сей раз нам потребовалось дополнительное время на льду, а арена свободна только сегодня.
