— Он перешел не одну черту, включая романчики с ассистентками и старлетками, которые заводил, едва вырывался из дома. Но к Рэмси это не относится! У него ничего нет общего с папой!
— Ты пытаешься сменить тему, потому что она тебе неприятна, так? Напоминаешь мне об этих шлюшках, чтобы не обсуждать события прошлой ночи! — Раиса подошла и встала рядом с дочерью. — Он оскорбил тебя! Где твоя гордость? То, что доносилось вчера из твоей комнаты, слышно почти из каждого дома в округе. Пьяный, орущий муж, не имеющий совести и уважения, прежде всего к жене.
— Послушай, — сказала Ирина, оглядываясь и принюхиваясь. Она не раз представляла себе этот разговор, но в ее воображении она сама оставалась спокойной. — Что ты такое говоришь? Что я должна развестись? Потому что ты знаешь его лучше меня, которая знакома с ним семь лет?
— Если ты еще сохранила способность соображать, ты, как можно скорее, поедешь к Лоренсу и будешь молить о прощении. Объяснишь, что у тебя был этот самый, что-то там среднего возраста, как американцы его называют, какой-то приступ, кажется. Скажешь, что поступила глупо, что мечтаешь вернуться!
Ирина смотрела на мать с грустью и непониманием. Кто в их семье и был человеком волевым, так это Раиса, и, значит, она никогда не изменит вынесенного решения, вне зависимости от того, сколько лет моногамной преданности и терпения продемонстрирует Рэмси Эктон. Несмотря на то что мать осуждала ее в мелочах — например, когда в прошлом году она вытерла рот льняной салфеткой после борща, черт, салфетка ведь для этого и кладется на стол, — предыдущие их стычки были лишь мелкими ссорами. На этот раз все было серьезнее. Это раскол. На английском все эти слова схожи по звучанию, но значения у них совершенно разные.
Ирина вскинула руки.
— Жаль, что он тебе не понравился, — сказала она и, резко повернувшись, вышла из кухни.
Ей в спину врезались слова матери:
— Я не могу смотреть на эту трагедию и молчать!
Было очевидно, что мнение дочери она не разделяет, но добавить к сказанному ей больше нечего.
Теперь, когда концерт на кухне наконец был закончен, Татьяна позволила себе выбежать в коридор, где столкнулась с сестрой.
— Кулебяка! — громким шепотом проговорила она.
О боже, вот что это был за запах.
Виноватый вид всех сидящих в гостиной подтвердил, что закрытый процесс показательной порки все же собрал аудиторию, как и задумала Раиса. Только Рэмси, казалось, ничего не замечал, так он был увлечен новой игрой «Чемпионат мира по снукеру 1999», которая уже изрядно надоела детям. Грубый, назидательный тон тещи, хотя она и говорила по-русски, а также постоянное упоминание с верно расставленными акцентами имени Лоренс и робкие, короткие ответы Ирины, в которых часто звучало Рэмси, делало речь Раисы понятной, а попытки жены защитить мужа почти прозрачными.
Ирина подошла к Рэмси и положила руки ему на плечи, он же при этом ни на миг не оторвался от экрана телевизора.
— Ой, лапочка моя, такая классная штука эта игра! Так, подкрутим, вот сюда… И звуковые эффекты супер!
На экране фигурка ее собственного мужа убирала мячи со стола под любимую мелодию «Чокнутый снукер». Рисованный Рэмси в жемчужного цвета жилете выглядел суровее и совсем не улыбался, в отличие от по-идиотски хихикающего прототипа, сгорбившегося на полу над пультом. Художники сделали его лицо чуть более вытянутым, чем на самом деле, да и волосы выглядели более седыми, увы, в игре он был больше похож на старую, умудренную жизнью птицу.
Хуже всего то, что для скрытых целей Рэмси эта схожесть не была ему на пользу. Высоко вскинув голову, Раиса прошествовала в гостиную и окинула презрительным взглядом экран. Зять сделал этот подарок на Рождество лишь для того, чтобы повеселиться самому, все происходящее на экране виделось ей плохим мультипликационным фильмом.
— Ой, — сказал Рэмси, повернувшись к теще, — самое приятное в поездке домой на Рождество возможность поболтать с матерью.
В этот момент из телевизора послышался стук врезавшихся друг в друга шаров и закадровый голос Дениса Тейлора: «А вот и один из знаменитых лихо закрученных ударов Рэмси Эктона!»
Однако Раиса не дрогнула, услышав имя зятя, и одарила его ледяной улыбкой.
— С тех пор как Ирина живет в Англии, я вижу ее раз в год. И на этот раз у нее столько перемен, да? Нам есть что обсудить.
Рэмси потянулся к Ирине, встал и обнял ее за талию.
— Рад слышать. Хорошо, что вы уже закончили, потому что, — он наклонился и свободной рукой выполнил удар, — потому что нам надо успеть и в другие места. Надеюсь, понимаете, о чем я? Ирина, лапочка, можешь упаковать наши вещи? Я забронировал нам номер в «Плаза», до шести надо зарегистрироваться, иначе останемся без номера.
Посмотрев в глаза Рэмси, она прочитала в них: «Выбирай, я или она». Довольно трудный выбор для человека сорока трех лет, но она побежала наверх, чтобы покидать их вещи в сумки, едва сдерживая нервное ликование. Крамольная мысль о том, что в Нью-Йорке можно остановиться и в другом месте, помимо этого мрачного двухэтажного дома на Брайтон-Бич, никогда не приходила ей в голову.
Спустившись вниз с сумками, она столкнулась с сестрой.
— Ирина, — прошептала та, — не уходи! По крайней мере, останься на обед. Я уже поставила на стол закуски, в том числе и изумительную икру, что купил Рэмси, — она прекрасно подойдет к блинам. Кулебяку удалось спасти, а на горячее у нас целый жареный поросенок!
— Мне очень жаль, но не получится. Ты, должно быть, кое-что слышала — да, наверное, все слышала. Я не могу просить Рэмси оставаться в доме, где его не желают видеть.
— Постарайся как-то уладить конфликт, иначе неизвестно, насколько он может затянуться. Ты же знаешь, как мама упряма!
— Она не одна упрямая. И не я все начала. Прости, Татьяна, я понимаю, ты так старалась приготовить много вкусностей. Надеюсь, мы не испортили вам аппетит. Постарайся, чтобы у детей было веселое Рождество.
— Я хочу, чтобы ты знала, что я не согласна с мамой. — Татьяна положила руку сестре на плечо. — Мне он показался прекрасным человеком. Стильный, энергичный, веселый. Я просто без ума от его акцента. Говорит прямо как Майкл Кейн! И он, несомненно, любит тебя. Ты счастливая. Между вами происходит нечто особенное, надеюсь, вам будет хорошо вместе. Печально, мне кажется, его появление разбередило мамину старую рану и напомнило о папе.
Когда Ирина вошла в гостиную, Рэмси и Раиса стояли спиной друг к другу. На Рэмси уже был кожаный пиджак, Раиса была в прежнем красном шерстяном платье, подплечники которого расширяли эту часть тела настолько, что могли нагнать ужас на противника. Высокая, жилистая и невероятно суровая женщина, эти два человека были катастрофически разными. Не говоря ни о чем другом, они оба были звездами первой величины.
— Готова, голубушка? — Рэмси просунул руки Ирине под мышки, приподнял и отпустил, позволив ей свободно скользить по его телу до самого пола. Подброс выглядел со стороны немного по-балетному.
Ирина весело рассмеялась. Возможность поступить по собственному желанию делала ее свободной. Она уже не раз задавалась вопросом, почему мысль об освобождении от болезненно-мучительного положения не приходила ей раньше.
— Мне жаль, что вы уезжаете, — обратилась Раиса к Рэмси.
— Ну, дело в том, что у меня и так получается небольшой отпуск в перерыве между сезонами — не хочу показаться неблагодарным за гостеприимство, — но мне не хочется тратить его на то, чтобы попадать ножками кресла во вмятины на ковре!
Вынув из-за уха сигарету, Рэмси отвернулся и, не зажигая, сунул ее в рот.
— Пока, мама, — проговорила Ирина, поспешно целуя Раису в щеку.
Рэмси потянулся за сумкой, но неожиданно выпрямился и воскликнул:
— Вот это да! Чуть не забыл! — Раиса не единственная в этом доме, кто питает страсть к театральности. Порывшись в кармане куртки, он протянул теще ключи. — Счастливого Рождества! Она на многоуровневой парковке, там, за углом. Я купил вам машину.
Он воткнул парковочный талон в нагрудный карман ее платья, при этом лицо у Раисы было такое, словно он ударил ее по лицу.
Покидая дом, Ирина была твердо убеждена в нескольких вещах: какой бы модели ни была машина, жест был просто классный, хотя в нем просматривалась агрессия и вызов, и стоило это немало. Раиса никогда и слова не проронила о том, что хочет иметь машину, и этот жест, к сожалению, ничего не принес им, кроме расходов; мать никогда в жизни не поблагодарит Рэмси за щедрый подарок, но и никогда не вернет его.
Как только они вышли из такси на Пятьдесят девятой улице, началось самое счастливое Рождество в ее жизни. После того как Рэмси бросил одежду на шикарную мебель их номера, он включил на полную мощность отопление, переставил кресла и открыл бутылку шампанского. Потом они лежали голыми на кровати и смотрели фильм «Эта прекрасная жизнь».
