Вот такая у Коли внешность — маленькая, крепкая, хитрая маленькими мудрыми глазами. Да и внутренность у него такая же, неглупая. Есть там змей…
Три года он не показывал мне это озеро. Все отнекивался — я сам, говорит, не могу сейчас, а один ты не найдешь. Или на другое какое пошлет. Или на зимнюю рыбалку возьмет да протащит на лыжах по паре ламб через сугробы. И за день поклевки не увидишь — сам перестанешь проситься. Наконец сдался. Собирайся, съездим на выходных, — совсем печально сказал. А было от чего печалиться — будто царевну заповедную незваному гостю показывал. А она такая красавица да скромница — лишний раз подуть страшно — как бы не навредить. Но ветерок ничего, не боится, то и дело ласкает водную гладь, спустившись с высоких сопок, что строгой стражей стоят вокруг.
Озеро все изрезано мысами. Посреди него разные острова — то большие, со своими ламбами посередине, то совсем маленькие — несколько деревьев стоит, вот тебе и остров. Есть болотины по берегам, есть и высокий лес. Речка маленькая впадает. Есть большие травяные пустоши — где деревни стояли. От одной сейчас полдома бревенчатого осталось. Да от другой — последняя стена стоит, еле держится. И думаешь невольно — почему? Почему так в этой стране? Ведь совсем рядом, совсем недалеко, на таком же точно севере живут люди веками на своей земле. И за века все у них устроено, обихожено, в порядке все и согласии между человеком и природой. А у нас — вчера с одних мест согнали за невесть какие заслуги. Сегодня по–другому мучают. Завтра вообще не пойми что будет. Не любим мы друг друга, не братья, а враги смертные. Вот и лежат у нас пустоши там, где раньше стояли деревни.
Зимой хорошо видно — сколько зверья вокруг. Зайцы, волки, белки. Росомаха порой прошлепает по берегу да перейдет на другой по тонкому льду. Лось прошастает размашисто через поляну. Хорошо хоть мишки зимой спят в основном. Если зимой на снегу след медвежий заметишь, да и ранней весной тоже — осторожней смотри, у голодного разума нет, даже звериного.
А еще следы рысьи есть. Я один раз ее живьем видел. Ехал на машине по дороге уже к городу. Смотрю — собака большая перебегает. Желтая такая, с куцым хвостом, боксер или бульдог американский. Вот, думаю, кто–то в лес собаку выпустил, недотепа, волки ее быстро возьмут. А она перебежала дорогу, на обочине обернулась и зеленью изумрудной блеснула глазами в свете фар. И кисточки на ушах успел заметить. Ходит рысь по местным лесам, ходит.
Коля тоже рассказывал — раньше охотники маску на затылок в лесу надевали, с глазами и ртом нарисованными. Потому что пройдешь, не заметишь ее на дереве, а она затаится, и глядишь — не решится броситься под пристальным взглядом неживого лица.
Собаки местные наши — карельские лайки. Маленькие, рыженькие, словно лисички. Только хвост колечком. Но злобные, чуть что — куснут, не задумываясь. А тут приезжаем к Коле с отцом, а у него возле дома вертится щен подброшенный. Быстрый такой, прыгает — ластится. Коля с Таней из дома выскочили.
— Держите, держите!!! — кричат. Мы бросились его ловить. А он ловкий, выворачивается, играет. Наконец поймали, на руки схватили. Коля подошел, глянул:
— А–а–а, это не наш, — говорит. — Отпускайте.
Собачка эта подросла потом, ничейная бегает по деревне, а то и по лесу. Не боится никого, ни волков, ни людей. И ласковая, незлая. Хорошая собака.
— Бери его к себе, — Коля мне советует. — Не охотник уже, но охранять хорошо будет. Гляди он какой — умный и смелый.
Я жене рассказал, а она смеется:
— Ну прямо как ты, — говорит.
Собаку я не взял, куда ее в город. А в деревне я еще напостоянку не поселился. Но про смелость и ум ее часто вспоминал. Потому что самому ни того, ни другого не хватает порой в лесу. Особенно на внутренних лесных озерах. Ведь пойдешь на рыбалку по первому льду или по последнему — тот трещит, гнется, стреляет пушечно. Это тоже в грозном голосе внутренних озер. А ты все равно лезешь по нему, не думаешь о плохом. Такая уж это страсть — северная рыбалка.
Или следов когда кругом звериных — тоже жутковато городскому. Идешь, озираешься, коловорот в руках поудобнее сжимаешь — лишь бы чем отбиваться пришлось. Но Коля смеется тогда:
— Если, — говорит, ты медведя или волка хоть раз за всю жизнь увидишь — это огромное счастье тебе. Потому что к природе прикоснешься. А так — не дадутся они взгляду, осторожные и хитрые очень. Зверей в лесу бояться нечего.
И вот идешь зимой по лесу. Иногда на лыжах, чаще — так, тропинку торишь, недалеко обычно ходишь, если места знаешь. Идешь и налюбоваться не можешь. Словно сказочные терема, стоят деревья под снегом. Будто в величавом, неспешном хороводе склонились кусты. Все движенья плавные, куда взгляд кинешь — везде узоры да росписи. А солнце выглянет — заискрится все кругом острыми морозными звездами! А зайдет за тучку — опять неспешный плавный танец затянутых в тяжелую парчу деревьев. Да еще пара черных глухарей вспорхнет с грохотом при твоем приближении да полетит вдаль по делам своим — то–то красота. Ласково в зимнем лесу. Если дорога не дальняя, мороз не сильный да знаешь — куда идти…
А еще хорошо зимой — змей нет. Зато щуки навалом. Особенно в этом озере. Только научиться ловить ее нужно. Способ нехитрый, а действенный. Сетями я ловить не люблю, да и не умею, честно сказать. Есть в этом что–то неправильное — сеть воду цедит, словно левиафан сквозь зубы пропускает, все живое себе оставляя. Нечестно это как–то, механически. Вот жерлицы — другое дело. Их и поставить нужно правильно, на места, которые опытом узнаешь. И наладить грамотно. А щука схватит, поманит, посопротивляется тебе хорошенько, да и уйдет обратно в озерную глубину, сорвавшись. И останешься ты, словно Емеля — у разбитого корыта. Есть в этом хорошая борьба, есть знание того, что не просто так тебе озеро добычу отдает — лишь в награду за труд и усердие. А не поймаешь никого — зато красотой окрестной насладишься.
Вот и отправились мы зимой вдвоем с приятелем на заветное озеро, что Коля показал. Шли долго, по сугробам лезли, по тропинкам плутали. На озеро вышли — там не легче, снег по колено, под ним вода надо льдом, ветер с острым снегом поднялся. Намаялись в тот день. Но хорошо, живцов наловили да поставили пару десятков самоловок. Еле до темноты домой успели, хорошо, десять километров — не сто. Ночью спалось плохо — все мнилось, как хватает сейчас живца на жерлице большая щука — сказочная рыба. Как стоит потом в темной глубине неподвижно, решая — вырвать с корнем ли проклятую снасть или потихоньку внатяг отойти, чтобы лопнула от напряжения звенящая леса. Было так несколько раз — срабатывал внезапно красный флажок на самоловке, и начинала крутиться катушка — чем ближе ты подходил, тем быстрее. Еще быстрее, еще… Я опять просыпался среди ночи, и снова засыпал, валился в сладкое ожидание поклевки. Даже во сне не отпускала меня большая рыба, в этом было ее щучье веление.
Наконец наступило утро. Погода заладилась, ветер стих, и небо стало ясным. Правда, подморозило весьма, и придется долбить лед в лунках, плохо присыпанных накануне снегом. Где с вечера поленились — там с утра потрудились.
Добрались до озера. С утра шлось легче, чем вчера, — бодрил окрепший морозец, подгоняло ожидание удачи. На лед выскочили вприпрыжку, тщательно вглядываясь вдаль…
Нет, пожалуй, более щемящего чувства, чем на зимней рыбалке ждать появления, выстрела жерличного флажка. Ярко–красный на белом снегу, он весь — символ надежды. Так же трепещет на ветру, так же лишь обозначает возможность — ведь вся борьба еще впереди. Так же, как и она, — лишь призрачная иллюзия возможного счастья, ведь что такое рыба, по большому счету, — еда, добыча, мираж. Или все–таки призрак нашего далекого счастливого прошлого, когда мы были по–настоящему свободны.
Я как–то читал, что спорили о рыбалке два нобелевских лауреата по литературе. Хемингуэй кричал, разводил руки, обозначая рыбью величину и мощь. Стейнбек же спокойно заметил:
— А мне никогда не нравилась рыба, которая не помещается на сковородку…
На ровной и белой ладони озера ярко реяли несколько флажков. Что–то происходило здесь ночью. Что–то трагическое и великое. Пока я выбирался из лесных сугробов, приятель мой уже снял одну небольшую щучку со своей самоловки.
— Травянка, травянка, — возбужденно шептал он, — пусть маленькая, но вкусная. Их много тут.
Я подступил к ближайшей своей жерлице. Вокруг лунки было много следов. Слишком крупные для волка, круглые, кошачьи. Рысь. Она полночи ходила тут, чувствуя, что внизу, в глубине, что–то происходит. Что–то важное, возможно — вкусное. Сама жерлица была свернута на ребро. Катушка полностью размотана. Кошка трогала лапой? Или такой силы был удар снизу, что выбил из лунки пластмассовый круг–основание. Сердце мое билось медленно и спокойно. Я не верю в большую рыбу. Я не люблю, когда она не помещается на сковородку.
