Моисей увидел все это и так ясно. Он закрыл глаза. Вдруг он почувствовал, как кто-то положил на его лоб смоченный в воде платок…
Солнце закатывалось. Зябко кутаясь в сизую пелену, солнце обогнуло шпили Башни, окровавило крыши, облака и исчезло…
Громыхая на стыках рельс, к остановке подъехал полутемный трамвай с портретом Старика на переднем стекле. Моисей протиснулся в щель между полуоткрытыми створками двери и сел у окна…
Он вышел на Болотной набережной и, слегка горбясь, пошел к площади. В левой руке он сжимал заступ для рытья могил. На площади у южных ворот Башни было тихо, лишь шелестела палая листва. Он остановился у бронзовой статуи, которая изображала женщину. В кисти правой руки у нее горел факел. Левая ее рука, слегка отстраненная от туловища, служила для жертвоприношений. Горожане бросали туда монетки, голуби гадили. Платье женщины испещряли иероглифы. В них закреплялись законы справедливости. У ее босых ног похрапывал сторож с самопалом, ложе которого было источено червями, а ствол ржавчиной. Моисей кашлянул над ним. Сторож испуганно моргнул, проснулся, у него задрожали поджилки, застучали зубы и высохла слюна, а душа его подошла к носу и повисла на кончике радужной каплей. Она переливалась всеми цветами страха…
Три раза Моисей ударил заступом для рытья могил по колоколом спускающемуся вниз платью женщины…
— Ба-амм… Ба-амм… Ба-амм…
Звуки колокола разбудили обитателей Башни. Поднялся шум. Захлопали двери. Сумятица охватила всех. То там, то здесь вспыхивали случайные пожары. Обитатели верхних этажей падали вниз из окон. Вопящие, воющие, они метались по коридорам и этажам. В конце концов, все собрались в зале Ассамблей. Даже в нижнем белье, они старались не нарушать заведенный порядок и выстроились по отличиям. Ждали Тиррана и Савву…
Между тем Тирран спал в саду и, услышав странный шум, с трудом приоткрыл веки. Ему еще виделось лицо Лизы, тонко очерченное, улыбчивое, нежное, с изогнутыми ресницами, на верхней губе родинка и капельки пота. Он позвал ее по имени. Кто-то отозвался. Он пошел на голос и снова позвал ее. И опять эхо ответило ему. Сбитый с толку, он бросался в разные стороны и звал ее. Выбежав на лужайку, заросшую колючим кустарником, он увидел слегка покачивающийся ее силуэт меж деревьями. С трудом продравшись сквозь кустарник, как безумный, он обнял платье, которое няня вывесила сушиться, и упал в траву…
Кто-то коснулся его щеки, но он даже не пошевелился. Слуги перенесли его в кабинет, обмыли, он был весь в крови, и уложили на кушетку…
Во сне Тирран застонал и очнулся. Он позвал слугу, но никого не отозвался. Дверь кабинета была распахнута. Кушетка заскрипела. Судорожно всхлипнув, он встал и подошел к окну. Над рекой стлался туман. Над шпилями Башни кружили вороны. Из Каретного ряда на Болотную площадь выползала толпа с какой-то обморочной медлительностью. Тирран смахнул слезы рукавом ночной рубашки. Они мешали ему дышать и видеть…
К собравшимся в зале Ассамблей Тирран вышел, звякая шпорами, в выцветшей полевой форме без знаков различий. Его окружили…
У стариков сон чуток и Савва при первых же звуках колокола привстал с подушек. Лицо его было бледно. В зале приемов он выглядел иначе. В мундире власти он был высок и строен, значителен. Губы его были твердыми, а глаза сухими. Теперь он выглядел жалко. Голова его в ночном чепчике покачивалась, губы подрагивали, в подслеповатых глазах стыли слезы и страх. Стонущий медный звук налетел, ударил в ставни, еще и еще раз. Лампа замигала и погасла. Дрожащими пальцами Савва нащупал спички. Желтое пламя высветлило его испуганное лицо, тишину. Он постучал костяшками пальцев в дощечку для стука и склонился к слуховой трубке. Мгновение он прислушивался к шорохам, царапающим трубку и, подталкиваемый страхом, не выдержал, ворвался в них хриплым, севшим вдруг голосом.
В комнату вбежал Секретарь. Он был не похож сам на себя. Он захлебывался слюной и словами.
— В городе смута… все улицы вокруг Башни запружены толпой…
— А где Министр?.. ну да, совсем забыл… а все остальные уже собирают чемоданы… постой, куда ты?.. — Савва сделал движение. Он хотел встать, откинул одеяло.
— Эй, кто-нибудь, помогите мне… — Голос его сорвался. Немой слуга подхватил Савву под руки. Савва встал белый, как снег, оттолкнул слугу и подошел к окну. Какое-то время он следил за выползающей на площадь толпой…
Зашевелились листья фикуса. Ветер вздул гардины и Савву увидели собравшиеся на площади. Сгорбившись, он стоял у окна. Он был погружен в печаль. Вдруг он уронил лицо в ладони, с прерывистым сдавленным стоном бросился к немому слуге. Рыдая, всхлипывая, он прижался к нему, как испуганное дитя. Немой слуга попятился. Ему почудилось, будто бы огромный и безглазый человек надвинулся на него. Вот он шарит руками, щупает пустоту изуродованными подагрой пальцами, ищет что-то и вдруг сдавливает ему горло…
— Закрой ставни… — пробормотал Савва и нетерпеливо и зло оттолкнул немого слугу.
В дверь постучали.
— Кто там еще?.. — от неожиданности Савва даже вскрикнул. Голос его сорвался на фальцет. — Пусть подождут… — Прихрамывая и подволакивая ногу, Савва подошел к креслу, сел. Немой слуга закрыл окно, задернул гардины. — Подай мне плед и впусти, кого там черт принес…
— Это я… — В комнату, гремя шпорами, вошел Тирран.
— Тише, тише… — Савва поморщился. Некоторое время они о чем-то шептались. Савва запинался в разговоре, говорил с какой-то странной ноткой в голосе. Беглая улыбка кривила его губы. Вскоре Тирран ушел…
Савва закутался в одеяло. Гардины были плотно задернуты и свет не проникал в комнату. Ее освещали лишь отсветы тлеющих в камине углей…
Через несколько минут Савва тихо скончался. Лоб его между бровями пересекла глубокая складка. Губы сжались повелительно и строго….
Немой слуга дрожащими пальцами закрыл веки покойнику, перекрестился и вышел в коридор. Какое-то время он стоял у гипсового идола, не зная на что решиться.
Неожиданно из потайной двери, замаскированной под зеркало, вышел Шуут и, как вихрь, пронесся мимо, приостановился у окна, порылся в карманах, не нашел то, что искал и устремился дальше. Что-то, с шуршанием, опустилось у ног немого слуги. Он склонился, поднял листок бумаги, перевернул его так и этак, близоруко сощурился…
Булькнул колоколец. Немой слуга испуганно плеснулся, сунул листок в карман и пошел на зов. Неожиданно он повернул в другую сторону.
Четверть часа спустя он уже был в заведении у казарм, а еще через час спал, как убитый, в пристройке к флигелю.
Жена немого слуги, по привычке обшаривающая карманы мужа в поисках завалявшейся мелочи, наткнулась на записку…
Немой слуга спал, а она не могла уснуть, ворочалась, вздыхала, не выдержала, встала и на цыпочках пошла к двери. Дверь зловеще и громко заскрипела. У нее все похолодело внутри. Муж оборвал свой храп, во сне сказал что-то и перевернулся на другой бок. Она долго стояла на месте, скованная леденящей беспомощностью, потом осторожно, протиснувшись боком и стараясь не шуметь, вышла в коридор и пошла, слепо ощупывая темноту, зацепилась за что-то. Грохот потряс дом, но она уже бежала в сторону казарм, к сыну, офицеру гвардии…
На плацу пели трубы, гремела медь. Солдаты строились и перестраивались, маршировали, готовились блеснуть на церемонии по случаю возвращения Старика во власть. Она позвала сына. Он подошел. Чувствовал он себя скованно и глупо. Мать потащила его к угольному сараю. Он шел за ней, сам того не желая, больше из растерянности, нежели из любопытства. С видом заговорщицы, она протянула ему записку. Рассеянно раскачиваясь, он развернул записку, повел взглядом, чуть-чуть покраснел.
«Офицеры записываются в общество, скрытность коего позволяет судить о многом, однако и самые опасные фантазии можно употребить в дело и затупить зубы заговорщикам…»
Имена и подпись в конце записки были написаны неразборчиво.
— Чушь какая-то… — офицер отвел глаза.
— Господь с тобой, ведь здесь перечислены все твои друзья…
— Откуда у тебя эта записка?..
— Не важно… ты смотри, что на обратной стороне… там какой-то странный рисунок…
— Да, странный рисунок… похоже, что это арсенал, а это проход к плотине… так вот что они задумали!.. они хотят взорвать плотину и затопить город… ладно, ты иди… и не плачь…
В бывшем графском доме, приспособленном под офицерский клуб, было шумно, накурено. К сыну немого слуги подлетел молодой человек, стройный, легкий в движениях.
— Здравствуй папочка… рад тебя видеть… — Чуть-чуть припухлые губы молодого человека сложились в улыбку.
Сын немого слуги привлек его к себе, шепнул на ухо:
— Все вышло наружу…
— Что вышло наружу?.. я не совсем тебя понимаю…
