— Особенно подозрительна эта пришлая, — сказал Тайеб, — у нее все документы были в порядке, такого не бывает.
— Ладно, Тайеб, оставь нас, — сказал Марсийак.
Но тут же вызвал его опять:
— А где парень? Что ты сделал с парнем?
— Он в надежном месте, господин капитан.
— И не вздумай меня морочить, Тайеб, слышишь? Надо отдать его матери.
Тайеб покрутил пальцем у виска.
— Она рехнулась.
Капитан недоверчиво улыбнулся в ответ.
— Да, господин капитан, рехнулась, хоть вяжи ее! — Он понизил голос: — Да и что мне делать с ее парнем, я и от своих устал!
Тайеб вышел, отдав честь по-военному.
Возле дома сидели старуха и Тасадит.
— Мы пришли за ребенком, — сказала старуха.
— Он в надежном месте, — сказал Тайеб.
— Благодарим тебя, Тайеб, дитя мое, за все, что ты сделал для него, только теперь нам пора в Авизар.
— А пропуск у вас есть?
— Мы же тебе его отдали.
— Он уже не годится. Тебе надо получить новый.
— Если ты можешь достать нам его, — сказала старуха, — аллах вознаградит тебя за это.
— Твой аллах не любит платить долги, — со смехом сказал Тайеб. — Уж я-то его знаю, мне это по должности знать положено.
Старуха отвернулась, вся съежившись в своем платье из грубого холста. Тасадит подняла на Тайеба испуганные голубые глаза. И только тут Тайеб заметил, что она очень красива.
— Ирумьены не верят в создателя. Знаешь, во что они верят, ирумьены?
Он вытащил из кармана несколько монет и подбросил их на ладони.
— Вот в это! Если хочешь получить документы, тащи капитану денег.
— Да у меня их нет с собой, — сказала Тити, — но я пришлю тебе денег из Авизара, как только приду туда.
— А это? — сказал Тайеб. — Разве это не деньги, а?
Он потянул за серебряное ожерелье Тасадит. Оно хрустально зазвенело.
— Авизар ведь не так уж далеко, — сказала старуха.
— Как знаешь, — спокойно сказал Тайеб и вошел в дом.
Когда после обеда он опять показался на пороге, Тити все еще была там.
— На, — сказала она, — бери.
Она протянула ему ожерелье. Тайеб спустился в САС и вскоре вернулся с клочком белой бумаги.
— И чтоб я тебя больше здесь не видел, — бросил он.
— Спасибо, — сказала старуха, — а ребенок?
— Завтра за ним зайдешь.
Тасадит заплакала в голос. Старуха успокаивала ее, как успокаивают маленьких:
— Не плачь, доченька, не плачь, родненькая! — Увидев, что Тайеб уже далеко, она окликнула его: — Тайеб, дитя мое, не можешь ли ты отдать нам его сейчас?
Тайеб рассердился.
— Ты что, берберского языка не понимаешь, старая колдунья? Я же сказал, завтра — значит, завтра. Ну, хватит. Raus!
Этому слову он выучился у солдат. Он знал, что это немецкое слово. Иногда капитан, выпроваживая Тайеба, произносил его. Тайебу нравилось, как оно звучит.
Старуха легко поднялась с земли, и, обнявшись, они с плачем ушли.
— Эй, — крикнул Тайеб им вдогонку, — не забудь завтра деньги, старая, завтра тебе понадобится другой пропуск…
На другой день Тайеб, как обычно, вышел из дому на рассвете. Около его двери, скрючившись, сидели две женщины.
— Вы что, вошли в деревню до окончания комендантского часа? Кто вам открыл ворота?
— А мы и не уходили, — сказала старуха.
— Где же вы провели ночь?
— В мечети.
— А патрули?
— Они ходили по улицам, а внутрь не заходили.
Скорчив недовольную гримасу, Тайеб сказал:
— А если бы это были партизаны?
Молодая женщина молчала. Лицо ее осунулось от бессонной ночи, голубые глаза еще больше запали.
— Тайеб, во имя твоей матери…
Тайеб как-то странно посмотрел на них.
— Входите и ждите меня дома, жена моя уже встала.
Тайеб вскоре вернулся, а следом за ним шла женщина в чадре с ребенком на руках. Тасадит бросилась к ней.
— Тсс! — сказал Тайеб. — Тихо, не все сразу… А ты поди прочь, — приказал он своей жене.
— Куда ж это я пойду в такую рань?
— Куда хочешь.
Женщина в чадре осталась в прихожей. Тайеб осклабился.
— Вот кофе и сахар, — сказал он, — наливайте себе сами.
И та и другая отказались.
— На этот раз кофе настоящий! — со смехом сказал Тайеб.
Во время допроса он заставил Тасадит выпить кружку мыльной воды. «На, сестричка, попей, это кофе с молоком», — говорил он тогда. Она сжала зубы. Тогда он, запрокинув ее голову, зажал ей нос и в открывшийся поневоле рот, словно в воронку, вылил содержимое чашки.
Тайеб не спеша закрыл обе створки двери, запер их на ключ и положил его в карман.
— Ну вот, — сказал он, — теперь мы сможем побеседовать спокойно.
За дверью плакал ребенок. Тасадит заплакала вместе с ним.
— Слышишь его? — сказал Тайеб.
Она заломила руки.
— Это он! Хочешь его увидеть?
Она перестала дрожать.
— Ну вот, так-то оно лучше! Садись сюда! Если ты расскажешь мне все, что знаешь, я отдам его тебе… сразу же.
Он хотел взять ее за руки, но она резко выпрямилась.
— А не расскажешь — больше его не увидишь. И он тоже узнает, что такое голод, холод, побои, слезы… особенно слезы… Он будет плакать до самого того дня, когда отдаст душу аллаху, потому что в глазах у него не останется больше слез… В его красивых голубых глазках, как у тебя, помнишь их?.. Или уже забыла?
Она опустилась на низкий табурет возле очага, в котором жена Тайеба только что разожгла огонь. Стиснула руки коленями, опустила голову.
— Вот так, — сказал Тайеб, — будь умницей! Теперь скажи мне, ты была связной, а?
Тасадит сжала губы и не произнесла ни единого звука.
— С каких пор партизаны заходят в Талу?
Тасадит исподлобья взглянула на него.
— Сколько их?
Она все больнее сжимала руки коленями.
— Прекрасно. Не хочешь говорить?
Тайеб направился к прихожей. Старая Тити плакала в углу. Ребенок снова принялся кричать. У двери Тайеб обернулся.
— На этот раз кончено, ты его больше не увидишь. — Потом, обращаясь к женщине в чадре, сказал: — Отнеси его в САС!
— Семь месяцев! — сказала вдруг Тасадит.
— Семь месяцев? — переспросил Тайеб. — А сколько их?
— Сначала их приходило по семь или по восемь, потом десятками.
— К кому они ходят?
— Тайеб, дитя мое, ради бога, сжалься над нами. Разве ты не видишь, что она не в своем уме?
— Ну? — сказал Тайеб. — У них здесь есть тайники? Где? Кто укрывает феллага?
Тасадит ничего уже не понимала. За дверью надрывался ребенок. Громко всхлипывая, плакала женщина в чадре. Грубый голос Тайеба разрезал тишину, словно удар хлыста. А Тасадит спускалась в черную яму к своему малышу, и он с плачем протягивал к ней руки. Напрасно тянулась она к нему, ей никак не удавалось схватить его ручонки, они уходили все дальше и дальше от нее, и она все говорила и говорила. И не помнила, что говорила. В тот момент, когда она уже вот-вот должна была выбраться из этой ямы и обнять сына, она увидела Тайеба. Он задыхался, по его лицу катился пот. Он выпрямился во весь свой рост, его черные глаза насмешливо смотрели на нее.
Только тогда она поняла, что обо всем рассказала.
Ребенок за дверью примолк. Тайеб пошел к двери и изо всех сил дернул задвижку. Створки двери громко стукнулись о стены. Тайеб хохотал как безумный.
— Вот! Смотри!
Тасадит бросилась туда. В прихожей, распластавшись в углу, все еще рыдала женщина. Сурьма с ресниц оставила на ее щеках черные полосы — следы слез. Она покачивала ребенка. Капая на его щечки, слезы, смешанные с сурьмой, усеяли его маленькими черными пятнышками.
Тасадит посмотрела на ребенка, на женщину, снова на ребенка и со стоном повалилась на пол.
— Это же Фарруджа! И ребенок ее!
Тайеб гоготал:
— Нет ничего прекраснее минуты, когда друг встречает друга.
Была такая поговорка в Тале.
— А мой?.. Что ты сделал с моим?.. С моим кровным?..
Тасадит бросилась на Тайеба и ногтями вцепилась ему в лицо.
И как Тайеб ни хлестал ее по щекам, она все не отпускала его, все кричала:
— Где моя кровинка?..
Фарруджа тихонько приговаривала:
— Тасадит! Тасадит, сестра, прости меня.
Тасадит повернулась к ней.
— А ты забирай своего щенка и убирайся!
— Тасадит, сестра моя, он меня заставил…
Тасадит подошла к малышу и принялась целовать его ручонки, щечки, носик. Потом взглянула на Фарруджу, и они упали в объятия друг друга.
Тайеб подошел к ним.
— Эти бабы с их выродками выводят меня из терпения. Хватит! Raus! Убирайтесь отсюда обе… быстро… обе… — Он с силой рванул дверь. — Хватит! Raus! Обе вы мне омерзительны… так же, как ваши мужчины… и вообще все мусульмане: мужчины, женщины, дети, феллага и не феллага, предатели и не предатели… Все вы мне опротивели, понятно?.. Все… хватит!
Он толкнул ногой дверь, потом удары посыпались на Тасадит, на Фарруджу, на старуху.
