— А есть ли в Мосуле «Сказка Востока»?
— Нет, — чуть не хором ответили сановники и, давая понять, что они знают, что это такое, стали наперебой объяснять: — Есть в Багдаде — несколько дней по реке. А ближе и лучше — в Тебризе, но там Мираншах — изверг и сумасброд.
Ночью эти же сановники явились в лагерь мамлюков в пригороде Мосула, просились в шатер эмира Малцага, рассказали, что некоторые воины занимаются мародерством. Малцаг обещал утром разобраться, виновных наказать. Остаток ночи он не спал, был очень зол и прежде всего на свою ненадежную охрану, которую богатые горожане Мосула, скорее всего, смогли подкупить и заставили его разбудить среди ночи. Такого нельзя было представить в лагере Тимура, и к утру все охранники и их командиры висели бы напоказ.
С авторитетом и силой эмира Малцага такого добиться не сложно и надо бы для порядка так поступить. Однако прежняя его жесткость и хладнокровие куда-то исчезли. Вместе с чувством будущего отцовства в нем пробудилась какая-то мягкость, терпимость, снисходительность. Тем не менее и это не главное, главное — он не чувствует опоры, будущности и надежности в мамлюках, в первую очередь, в их султане Фарадже, все-таки, по сути, они и есть рабы. А он ощущает себя временщиком, наемником, которого в любой момент могут не только сместить, но и подло убить, как не станет нужным. Все это он понял еще в Каире. Поэтому Красный Малцаг особо не усердствует, но кое-какие меры предпринимает — ночной караул, а это его гвардейцы-кавказцы, — все без исключения в зиндан и пытки — кто подкупился. Следом он начинает разбираться с мародерами, и тут неожиданно ему доставляют тяжелый, инкрустированный узорами, с виду очень дорогой ларец.
— Что это такое? — закричал эмир.
— Ваша доля, — объясняет один из старших командиров, в ту же секунду открывает крышку — битком драгоценностей.
Первое чувство Малцага — омерзение. Он — грабитель? Сжав кулаки, приходя в ярость, он готов был всех разогнать, но помощник его опередил:
— У нас семьи, лафа[132] детей не прокормит.
Эта новь током прошибла его сознание, он застыл с раскрытым ртом, словно только прозрел. Вспомнил свою беременную жену Седу, почти ребенка. А Шадома? А ведь войны из-за богатств. И он уже знает, что деньги порою существеннее, чем войска.
В этом размышлении он пребывает довольно долго, пока нукер Сурхо на нахском не доложил:
— К тебе просится какой-то грузин, — и после паузы: — купец.
При слове «грузин» екнуло сердце Малцага, он вспомнил азнаура Тамарзо, а вот «купец» — это настораживало: грузины — не торгаши.
Ларец спрятали, посетителя пригласили. Это был крепкий, смуглый, коренастый мужчина, по виду точно купец, а по одежде курд или иранец, но никак не кавказец. Тем не менее Малцаг для приличия стал задавать наводящие вопросы на грузинском, и тут выяснилось, что купец еле на нем говорит.
— Почему ты врешь? — в упор спросил Малцаг.
— Ложь несет душе и телу бесконечные мучения, — продекламировал на грузинском пришелец.
— О, ты знаешь поэзию Шота Руставели?! — улыбнулся Малцаг.
— Шадома знает, — был ответ, от которого эмир встрепенулся.
— Где она? — будто купец виновен, надвинулся грозой Малцаг.
— В гареме эмира Сабука. Говорят, бедствует.
— Кто говорит? Где именно?
— Мой двоюродный брат — евнух у Сабука.
Услышанному Малцаг не верить не может, — Шота Руставели — гарант. Вместе с тем на Востоке столько нюансов, что всегда надо быть начеку.
— Хм, — хладнокровным пытается быть хозяин. — С каких пор евнухи разглашают вести из гарема?
— Мир тесен, эмир Красный Малцаг, — склонился в почтении купец. — Отец Шадомы, достопочтенный визирь Грузии Ат-чарой, — наш родственник.
— Сколько ты хочешь? — теперь со спокойствием вспомнил Малцаг спрятанный ларец.
— Хромой Тимур, а еще более его придурок сынок Мираншах, что теперь безумствует у нас, разорили нашу страну, мое дело и почти полностью истребили мою семью.
— Ты хочешь, чтобы я повел войско на Тебриз?
— Хм, — жалостливая ухмылка на лице купца. — У Мираншаха в Тебризе сорок тысяч войск. Недалече Тамерлан — еще двести тысяч. Их никто не одолеет, кроме Бога, — потаенная мечта застыла в глазах пришельца. — Надо выживать и ждать.
Словно этого ждут, надолго замолчали, первым не сдержался Малцаг:
— Как помочь Шадоме?
— Не знаю, это почти невозможно.
— А если провести тысячу моих гвардейцев и на дом Сабука напасть?
— Как? — развел руками пришелец. — Да и Сабук в замке, что в центре Тебриза. Ни тысяча, ни десять тысяч туда просто так не дойдут. А если и дойдут, — он тяжело вздохнул, — там столько этих варваров — еле кормим.
— А деньги? — теперь Малцаг с теплой надежной вспоминает ларец.
— Даже не знаю, — совсем опечален пришелец. — Что мог, я сделал, — он всем своим видом показывает, что хочет уйти.
— А «Сказка Востока» в Тебризе есть? — теперь эмир не отстает от него.
— Есть, — тихо выдал купец. — А при чем тут «Сказка Востока»? — и, видя, что мамлюк о чем-то задумался: — Это проклятое место, там завсегдатай — безумный Мираншах.
— Проведешь меня в Тебриз? Заплачу! — вдруг выпалил Малцаг.
— Гм, — недовольно произнес пришелец. — Тимуриды всем внушили, что если иранец, то падок на деньги.
— Извини, — сухо произнес Малцаг, — но я должен как-то помочь Шадоме.
— Всевышний сказал, — как в молитве вознес руки пришелец, — «Сколько раз небольшой отряд побеждал многочисленный с соизволения Аллаха! Поистине, Аллах — с терпеливыми».[133] Я проведу тебя в Тебриз, а там, как Всевышний рассудит.
Пришелец действительно оказался купцом. Даже в военные времена торговля ни на миг не прекращается: люди хотят жить. В отличие от Бочека этот купец имеет каноны: он не торгует рабами, всяким опьяняющим зельем и вином. Правда, в Мосул из щедрого виноградниками окрестностей озера Урмия он привез виноградное сусло (пусть делают вино, а лучше шербет). Но главный его товар — это добываемый армянами розовый мрамор и еще древесина кавказского кедра. Обратно он намерен увезти многое, что связано с судоходством. Из Персидского залива по Тигру приплывают лодки и даже небольшие корабли, здесь индийские и китайские пряности, африканский кофе и цейлонский чай, местный хлопок и привозной шелк, еще всякие мелочи и сувениры, а главное, что является основной статьей дохода, — это оливковое масло и священная вонючая грязь из болот Верхнего Заба. Как ни странно, эта грязь, как лечебное средство суставов, применяется в «Сказке Востока», там же из нее делают ароматические вещества и даже мыло. (Так что купец Бочек всюду партнер.)
Пока иранец занимался торговыми операциями, Малцаг обустраивал свои личные дела. Как и в прежние времена, он послал депешу в Каир султану Фараджу предоставить ему свободное время (по-современному — отпуск) в связи с семейными делами. Свои обязанности он возложил на своего нукера земляка Сурхо. Как и советовал иранский купец, Малцаг от всех (кроме Сурхо) скрывал свои помыслы.
Через неделю засобирались в путь. Малцаг, думая, что все будет как в Измире, облачился в уже привычный шикарный костюм мамлюкского эмира.
— Да ты что! — вскричал купец. — У первого поста тюрки растерзают.
Решили, что Малцаг — торговый партнер иранца.
— Нет, — постановил иранец, критически осмотрев Малцага-купца, — кавказцам торговля не к лицу. — И после долгих раздумий и примерок костюма решил: — С твоим ростом, носом, без ушей, с такими волосами — только одно: странствующий дервиш,[134] — а когда увидел ларец Малцага, произнес со свистом: — О-о! Очень богатый дервиш, но эту «грязь» запрячем в грязь. А впрочем, что ни говори, деньги в Тебризе полезней гвардейцев.
Малцаг думал, что за много дней он умрет от скуки с этим торговцем. Оказалось, что иранский купец был человеком глубоко просвещенным и очень интересным.
— Вот мы проходим мимо древних развалин Ниневии, — как путеводитель-экскурсовод рассказывает купец. — Калаха и Ниневия — столицы Ассирии и Месопотамии. А до этого здесь, в руслах Тигра и Евфрата, три тысячи лет назад возникли древнейшие государства Шумер и Аккад. Здесь, в Двуречье, был Древний Вавилон. Здесь возникло, пожалуй, первое литературное творчество, устное, а письменность, клинопись, впервые изобрели шумеры. То, что веками приписывается Торе, Библии и Корану, появилось задолго в древнешумерской литературе. Так, миф о сотворении мира есть в «Энум элише», братоубийство сыновей Адама, кораническое, или Каин и Авель, библейское, есть в поэме «Эмеш и Энтен» как борьба между земледельцем и скотоводом. Но наиболее выдающимся литературным памятником является «Поэма о Гильгамеше»,[135] в которой уже есть главы о сотворении человека, грехопадении, всемирном потопе. В этой поэме с большой художественной силой поставлен вопрос о смысле жизни, неизбежности смерти человека и отмечено, что блаженство в загробной жизни дается лишь тому, кто правдой жил на свете и верен был богам. Так это было в древности, — продолжает свой рассказ купец. — Однако и сейчас наша земля не оскудела:
