Малцаг думал, что за много дней он умрет от скуки с этим торговцем. Оказалось, что иранский купец был человеком глубоко просвещенным и очень интересным.
— Вот мы проходим мимо древних развалин Ниневии, — как путеводитель-экскурсовод рассказывает купец. — Калаха и Ниневия — столицы Ассирии и Месопотамии. А до этого здесь, в руслах Тигра и Евфрата, три тысячи лет назад возникли древнейшие государства Шумер и Аккад. Здесь, в Двуречье, был Древний Вавилон. Здесь возникло, пожалуй, первое литературное творчество, устное, а письменность, клинопись, впервые изобрели шумеры. То, что веками приписывается Торе, Библии и Корану, появилось задолго в древнешумерской литературе. Так, миф о сотворении мира есть в «Энум элише», братоубийство сыновей Адама, кораническое, или Каин и Авель, библейское, есть в поэме «Эмеш и Энтен» как борьба между земледельцем и скотоводом. Но наиболее выдающимся литературным памятником является «Поэма о Гильгамеше»,[135] в которой уже есть главы о сотворении человека, грехопадении, всемирном потопе. В этой поэме с большой художественной силой поставлен вопрос о смысле жизни, неизбежности смерти человека и отмечено, что блаженство в загробной жизни дается лишь тому, кто правдой жил на свете и верен был богам. Так это было в древности, — продолжает свой рассказ купец. — Однако и сейчас наша земля не оскудела:
О мудрый, не должно ль в начале пути
Достоинства разума превознести.
Лишь в разуме счастье, беда без него,
Лишь разум — богатство, нужда без него.
Доколе рассудок во мраке, вовек
Отрады душе не найдет человек.[136]
Через день иранский купец рассказывал Малцагу следующее:
— Персы — один из древнейших народов на земле. Они исконно проживали на южном побережье Каспийского моря и гор Эльбруса до Персидского залива и гор Загроса. Как у любого великого древнего народа, у них свой памятник — религиозно-литературный сборник «Авеста», своя языческая религия — Зоро-астр.
История персов знает и взлеты, и падения. Порою они выступали как захватчики, потом и на них нападали. В седьмом веке до нашей эры царь Кир II объединяет все племена Передней и Средней Азии и образует Персидское царство, под ударами которого падает Ассирия, Ново-Вавилонское царство и Египет позднего периода. Наибольший расцвет Персидское царство приобретает при царе Дарии I.
Как передовой народ, персы во многом использовали культурные достижения древневосточных народов. Еще Геродот отметил, что «обычай чужеземцев персы принимают охотнее всякого другого народа. Они носят даже индийское платье, находя его красивее туземного, а для войны облачаются в египетские панцири».[137]
Персы — удивительные зодчие, чего стоит дворец Ксеркса в Персеполе. Персы создали высокую культуру земледелия и были основателями современной ирригационной системы и так преуспели в этом деле, что соорудили канал, соединяющий Нил с Красным морем, после чего «корабли пошли по этому каналу из Египта в Персию».[138]
Персия — существенная страница в книге об истории человечества, и ее кульминация или одно из чудес света — клинописное послание, высеченное на знаменитой Бехистунской скале вдоль древнего караванного пути из Багдада в Тегеран, восточнее Керманшаха.
— Однако, — продолжал свой рассказ иранец, — как сказал поэт:
Рассыплются стены дворцов расписных
От знойных лучей и дождей проливных,
Но замок из песен, воздвигнутый мной,
Не тронут ни вихри, ни грозы, ни зной.[139]
Давно известно, роскошь развращает и в то же время соблазняет.
Персидское царство постигла участь всех великих империй. Внутренние противоречия, сверхбогатство одних и бедность многих, аморальность нравов и беспечность властей, наемная армия и отсталость масс, словом, — это, как всегда называют, высокая культура, цивилизация, прогресс, а рядом варвары, зарятся на это счастье. Первый удар по Персии нанес Александр Македонский. После этого прошло полторы тысячи лет. Наконец, монголы оккупировали разрозненный Иран.[140] Все эти захватчики так или иначе наносили урон; многое разрушали, сжигали, увозили, — продолжал свой рассказ купец, — но такого, как тимуриды, никто не «создавал». Посмотри туда, — указал он на несуразную огромную башню у древней мощеной дороги.
Малцаг ничего не мог понять. От вида этого строения в нем зашевелились какие-то противоречивые, непонятные чувства. С одной стороны, отторжение и все усиливающийся дурной запах, доводящий до рвоты. А с другой стороны, этот объект его не то что манил, он звал, он к себе влек. С каждым движением его шаг становился короче, медленнее, неувереннее, и с дрожью в ногах, но он шел, он все это видел, он это знал и уже было забыл. Ведь давно не встречался с тимуридами. Это скрепленная известью «башня» из человеческих голов. Все это еще свежее, только-только разлагающееся. Здесь вонь, черные мухи, которым лень взлетать, и жирные белые черви из глазниц. Малцаг многое повидал, и не только такое, но теперь, видимо, с возрастом или ввиду еще чего-то, ему стало очень плохо, тошнота, увлажнились глаза, и он готов был упасть, но его подхватили рабы иранца, потащили к каравану.
— Знак Тамерлановой силы, — почему-то на шепот перешел купец. — А это — памятник архитектуры принца Мираншаха.
Больше до самого Тебриза они практически не говорили, и говорить не хотелось.
Всюду разруха, заросшие бурьяном бескрайние поля, покинутые деревни и Богом позабытый пригород.
— А для кого ты товар везешь? — неожиданно спросил Малцаг.
— Сорок тысяч варваров, у них денег не счесть. Да и наших подонков хватает, некоторые холопы так разжились, — он тяжело вздохнул. — Эх, война, все с ног на голову перевернулось. Кто мог представить, что я так буду жить, а живу, этим собакам пряности доставляю.
Тебриз — город огромный, пожалуй, больше Каира. На окраинах убогость. Зато к центру картина меняется. И по мечетям, храмам и синагогам можно определенно сказать, где проживают курды, персы, армяне, евреи или грузины. И всюду усиленный конный патруль. Вот это тюрки, в их раскосых надменных глазах презрение, важность, сила. Они не раз останавливали с досмотром караван, подозрительно приглядывались к долговязому дервишу. И всякое могло бы случиться, да, видать, иранец-купец уже усвоил повадки степняков. Он, широко и сладко улыбаясь, совал им в руки какую-то мзду. Если недовольны, то еще и еще, а потом, как патруль исчезал, он плевался, клял весь мир, скрежетал зубами от злости. Следом еще патруль, опять на лице умиление, и картина повторяется не раз, пока они не въехали в какой-то полузаброшеный огромный огороженный двор, где еще сохранились следы былого достатка и благополучия.
— Все, — устало сказал иранец. — Мой дом. Но смогу ли я тебя здесь схоронить, чем помочь — даже не знаю. Сам, как видишь, под мечами живу.
— А я здесь жить не собираюсь, — шельмоватая ухмылка на губах Малцага. — Где здесь «Сказка Востока»?
— В «Сказку Востока» верующие, а тем более дервиши не ходят.
— Не меняя веры, поменяем костюм, — вроде безмятежен Малцаг, у него приподнятое настроение. В этом городе Шадома, он это уже чувствует, от этого буквально возбужден.
К вечеру, в костюме зажиточного горожанина, сановник средней величины, по большому носу и цвету — кавказец, скорее всего, грузин.
— Я Шадому никогда не видел, — провожая Малцага, говорил иранский купец, — а помогаю потому, что она твердит: «Отомщу Хромцу..» Бог вам в помощь.
Малцаг ожидал, что «Сказка Востока» в Тебризе будет, как и сам город, в запущенном состоянии. Ничуть. Все, как и в других городах: все во мраке, а центр огнями манит, всюду экзотические деревья, фонтаны, мрамор, чистота. И Малцаг знает, что никакой охраны не видно, но все под скрытым тщательным наблюдением. Здесь нет никаких ограничений, были бы деньги. Это действительно сказка, оазис, блажь, если не рай. И после стольких тяжелых дней ноги сами несут, и Малцагу хочется окунуться в эту беззаботную жизнь кайфа, изобилия, музыки, массажа, юных гурий, словом, совсем в иной мир. На сей раз он никак не вспомнил тех рабов, которые на последнем издохе, в грязи и в вони своих испражнений крутят тяжеленные жернова.
В «Сказке Востока» Тебриза несколько иной, ближе к персидскому, очень богатый узорчатый орнамент, весь колорит. Все блестит, даже сияет. Здесь царит атмосфера праздника, полная эйфория, воздух пьянит, ни о чем и думать не хочется, даже деньги не в счет.
С любезной улыбкой всех посетителей встречает местный администратор, и Малцаг подумал, где купец Бочек берет этих служащих — на одно лицо. Ему захотелось по-настоящему расслабиться, забыть о войне. Но когда на сцене показались юные танцовщицы, он вспомнил Седу, Шадому и, не притронувшись к еде, вернулся в ослепляющий блеск парадного фойе, и прямо к колонне, где стоял в учтивой позе услужливый администратор.
