С любезной улыбкой всех посетителей встречает местный администратор, и Малцаг подумал, где купец Бочек берет этих служащих — на одно лицо. Ему захотелось по-настоящему расслабиться, забыть о войне. Но когда на сцене показались юные танцовщицы, он вспомнил Седу, Шадому и, не притронувшись к еде, вернулся в ослепляющий блеск парадного фойе, и прямо к колонне, где стоял в учтивой позе услужливый администратор.
— Вам нужен главный конюх? — вмиг озадачилось лицо администратора, и, услышав то же самое повторно, он сказал, что главного конюха в данный момент нет, но скоро прибудет. — А пока отдыхайте, как почетный гость, — угодливо расшаркивается администратор.
После второго бокала вина Малцаг уже полностью был поглощен танцами маленьких гурий и не заметил, как рядом сел крепкий, средних лет мужчина с суровым скуластым лицом со шрамом, явно тюрк-монгол.
— «Сказка Востока» — быль? — почему-то в вопросительной форме и не без иронии выпалил Малцаг. В это, как в сказку, он верил и не верил. А главный конюх сквозь узкие раскосые глаза пристально посмотрел на Малцага и твердо ответил:
— Быль. Как тебя зовут? — и, не выслушав дела пришельца, бросил: — Я вернусь.
Вернулся он не скоро, пригласил Малцага пройтись с ним по заведению, словно для экскурсии. Малцаг понял, что его ведут кому-то на показ. «Неужто Бочек здесь?» — с потаенной радостью думает Малцаг. А его поводили, вновь усадили на прежнее место. И много времени прошло, всякие мысли его за это время посетили, да хмель, этот пьянящий воздух и юные гурии берут свое, выбивают из головы всякие заботы и мысли. И он уже мечтал, с которой из красавиц проведет эту ночь, как вновь появился конюх. На его заросшем лице никаких эмоций, молча поманил за собой. Они спускались в подземное помещение, проходя по коридору, попали в клубы дыма. Малцаг чихнул, сразу понял, что здесь жгут крепкую дурь, и она по вентиляции распространяется по всему заведению, отуманивая мозги. Однако теперь Малцагу расслабляться нельзя: в подземных лабиринтах сыро, темно, страшновато, и неизвестно, что за очередным углом поджидает. Все может быть, и он крайне напряжен. Да вдруг стало светло, просторно, и воздух очень свеж, и знакомый аромат. Они оказались в огромном зале. Ласково поет ручеек, откуда-то витиеватые струйки пара и знакомый фальцет:
— О чающий движения воды,[141] — из небольшого бассейна цвета небесной лазури видна лишь крупная голова и широченные плечи Бочека. — Раздевайся, здесь твоих ушей никто не увидит, — не ответив на приветствие, купец стал выходить из воды. Малцаг изумился этой обрюзгшей массе, и, чтобы ответить на не скрытую надменность тем же, он язвительно заметил:
— А тебе каирское подземелье было бы полезнее.
— Гм, — недовольно кашлянул купец Бочек. — Мир вертится, и теперь ты в моих объятиях, — он облачался в простынь и вдруг широко улыбнулся, дружески обнял Малцага. — Прости, я рад тебя видеть, ты тот же — боец. Ха-ха, не сдрейфил. Дай, я полюбуюсь на тебя. Молодцом. Раздевайся.
Они парились в турецкой бане, ужинали в огромном зале, а потом небольшая комната с камином, один кальян на двоих и никакой прислуги. Только здесь, после знака хозяина они заговорили о делах.
— Я знаю, что подвергаю тебя огромному риску, — сказал Малцаг, — но иного не было.
— Правильно сделал, — Бочек выдохнул клуб дыма и после продолжительной паузы: — не говоря о том, что ты меня спас, и не учитывая мое слово, я горд и рад за твои дела… правда, твой султан Фарадж — трухля.
— Ты ведь понимаешь — выбора нет.
— Понимаю, но в Каир, даже если позовет Фарадж, не суйся, — тяжело сопя, Бочек встал, подошел к деревянному шкафу, стал разливать какую-то вязко пахнущую жидкость. — Превосходный эликсир из Китая, — поставил он перед Малцагом пиалу. — Если честно, встречи с тобой — и вправду, риск, но я очень рад. Хотелось тебя увидеть. Я давно не был в Тебризе, — он сделал небольшой глоток. — А ты какими судьбами?
Без обиняков Малцаг во все Бочека посвятил.
— М-да, — задумался купец. — Вызволить Шадому из гарема Сабука — немыслимое дело. — Он поднялся, тяжело заходил, вдруг встал напротив мамлюка: — А ты знаешь, кого разгромил в Мосуле? Вот этого Сабука. Хе-хе, молодец. А Сабук бежал в свой гарем, видать, к этой Шадоме. Тимур за это его бы повесил.
— А что же Мираншах?
— А Мираншах — придурок. Опий и вино. Этому заведению, — почему-то как о чужом сказал Бочек о «Сказке Востока», — около миллиона должен, в шеш-беш проиграл. Не отдает. Ничего нет. Ох, наверное, и сейчас здесь сидит.
— Здесь? — вскочил Малцаг.
— В этом заведении ничего быть не может, — строго постановил хозяин и, чуть погодя, добавил: — Тем более что это нашу задачу не решит, такой дурак нам нужен, — он опрокинул пиалу. — Понравилось? Очищает мозги, — он вновь подошел к шкафу. — Нам надо хорошенько подумать. Кстати, а я здесь из-за этого Сабука. Дрянь последняя. Мой дворец здесь отобрал, — он сделал глоток. — Да дело не в дворце. Я его из тюрьмы в Измире вызволил, а сколько еще дел. Впрочем, сколько собаку не корми, — он отпил еще глоток. — Слушай, — Бочека вдруг осенило, — а может, ему передозировку афродизиаки[142] дать?
— А что это такое?
— Дорогое снадобье, у меня берет: смесь женьшеня, порошка из рогов оленя и носорога и амбры кашалотов.
— И что, помогает? — полюбопытствовал Малцаг.
— Ты это у Шадомы спроси, — ухмыльнулся Бочек и, увидев насупившееся лицо мамлюка, загадочно улыбнулся. — Убрать просто так Сабука — ничего не даст. Есть идея. М-да, ты можешь пожертвовать одним мамлюком?
— Мы воины и каждый день ожидаем смерти.
Дни спустя, на одном из въездных постов Тебриза по доносу задержали мамлюкского шпиона. При нем нашли секретное письмо от эмира Красного Малцага эмиру Сабуку, где, помимо прочего, упоминалось об условиях освобождения Сабука из тюрьмы Измира. Последнего пытали, казнили, все имущество предателя, как полагается в таких случаях, ушло в казну. Гарем погнали на базар, Шадому выкупили первой.
Об этих перипетиях Малцаг мало что знает. Но о его появлении в Тебризе по каким-то каналам прознали. Его броскую, запоминающуюся внешность не узнать, не запомнить невозможно. Поэтому Малцаг уже не одну неделю прячется в подземелье. И вроде все, что хочет и не хочет, есть, а это не жизнь, в заточении. Он уже начинает терять терпение и самообладание, уже крайне зол на купца Бочека, которого тоже много дней не видит, и никого вообще он не видит: все поступает через скрытый люк, как случилась сказка — Шадома перед ним.
В глубине души он ждал этого, верил в это, но думал, что Шадома предстанет пред ним жалкой, замученной и постаревшей. Да она в «Сказке Востока» уже сутки. И, может, если не люди, то все остальное ей более чем знакомо, тем более что ей предоставлено все, и она сама, как разбухшая по весне высокогорная река, рвалась к Малцагу. Но явилась она к Малцагу только после того, как привела себя в порядок, навела необходимый для женщины лоск, отоспалась.
— Шадома! — вскакивая, прошептал Малцаг, любуясь ею, как изваянием.
— Здравствуй, дорогой. Малцаг, — она слегка в почтении склонилась, да взгляд не потупила, ее темно-синие мягко-бархатистые глаза впились в него, излучая нескрываемую радость, любовь, страсть. — Ты брезгуешь мною? Не хочешь обнять, — это она уже говорила, будучи в его пылающих объятиях.
Здесь, в подземелье, когда день, когда ночь — не понять. И не до времени им — оно для них остановилось, не существует. И не могут они друг друга испить, насладиться не могут, да наверху время летит, там мирские дела, все кипит, все бурлит, и, видать, подгоняемый этими страстями, без стука и церемониала явился неожиданно купец Бочек.
— Ха-ха-ха, голубки, ну что, никак не угомонитесь?! А пора. Малцаг, в этом мире все, что покупается, то и продается. Кто-то предал, либо продал, в общем, круг сжимается. Давно пора бежать. Собирайся, даю полчаса, — несмотря на габариты, Бочек как зашел, так и исчез, а Малцаг бросился к Шадоме:
— Ты со мной, только со мной!
— Нет, — выставила она твердо руку, — все изменилось, — в глазах леденящая твердость. — У нас один враг, разные к нему пути. Мы обязаны мстить, и сможем это только поодиночке.
— Шадома!
— Молчи, — отстранила она его, — все оговорено. У меня кроме тебя никого больше нет. И ты это еще раз подтвердил. Береги себя, родной, для решающей схватки. Я верю, мы отомстим Хромцу. Мы обязаны мстить!
— Больше об этом не говорили. Это была их изначальная участь, жизненный приговор, судьба. Недосказанность, ненасытность, потаенная грусть висела меж ними, когда они собирались к очередной, может быть, последней разлуке.
Шадома у зеркала поправляла свои контрастно-смоляные на белой упругой спине, роскошно-притягательные густые волосы, и вдруг, в очередной раз справившись о Седе, тихо, словно отражению, сказала:
