С бульвара за парком донесся вой сирены. Не успев опомниться, они вскочили и дали стрекача.
Их топот смолк в темноте.
Сирена пронеслась мимо.
Сердце Дианы колотилось. Ей хотелось еще драться, еще кого-нибудь треснуть.
Она была возбуждена и жаждала крови, но ее отвлек стон. Жертва просила о помощи.
Диана нагнулась и увидела совсем юную девушку, Альбану: ноги в синяках, губы в крови, она задыхалась и плакала, прикрывая одной рукой лобок, а другой — пряча лицо.
Диана сообразила, что не стоит вести ее к матери в таком виде.
Несмотря на то что площадь Ареццо запрудили автомобили приглашенных на прием к Бидерманам, ей удалось запарковаться на улице Мольера, незаметно провести Альбану, закутанную в плед, через площадь, и они поднялись к Диане. Жан-Ноэль не мог им помешать, потому что уехал в командировку в Штутгарт.
В квартире она помогла девушке привести себя в порядок.
Альбана стояла под теплым душем и не могла пошевелиться, она была раздавлена, хотя вроде как и чувствовала облегчение, словно вода могла отмыть ее от того, что только что случилось, будто бы струи смывали с ее кожи воспоминание о насильниках и мытье могло вернуть ей потерянную чистоту. Во влажной атмосфере ванной можно было и поплакать.
За дверью тревожилась Диана. Девушка закрылась изнутри — что было нормально, но Диана боялась, как бы она чего-то с собой не сделала. Диана убрала из ванной все режущие предметы — бритву, ножницы, — но знала, что от безнадежности человек иногда становится очень изобретательным.
Ее подбодрило, что она все время слышала всхлипывания Альбаны: это доказывало, что та жива.
Через час девушка закрыла воду.
— Ты как, получше? Выпьешь чего-нибудь горячего? — спросила Диана.
До нее донеслось слабенькое «да».
Появилась Альбана в каком-то из ее халатов, волосы замотаны махровым полотенцем. Полотенце на волосах приободрило Диану: если девушка заботится, чтобы они хорошо выглядели, значит в мир иной она пока не собирается.
Они сели на кухне, и Диана приготовила грог, влив туда изрядную порцию рома.
Альбана рассказала, что произошло. Ей было трудно говорить. Несколько раз она прерывала свой рассказ и впадала в оцепенение, или ее захлестывал гнев. К тому же девушку мучила нервная икота.
Диана выслушала ее, потом задавала вопросы, что-то уточняя. Ей казалось важным, чтобы Альбана облекла свой гнев в слова, ведь это способ если не справиться с ним, то хотя бы приручить, противостоять волне ужаса и жестокости, высказав свои чувства.
После второго грога Альбана закончила свой рассказ.
Она испытывала странное облегчение, но вместе с ним и ступор: она обо всем рассказала, но ужас не отступал. Те картинки и ощущения возвращались к ней снова и снова, терзая ее тело.
— Хочешь я вызову врача?
— Не знаю.
— Мы поговорим об этом с твоей мамой.
При упоминании о маме Альбана растеряла все накопленное спокойствие и расплакалась.
— Что случилось? — воскликнула Диана.
— Мама… она будет так мучиться, когда узнает… ох…
Диана попыталась успокоить девушку, урезонив ее:
— Альбана, погоди. Она будет мучиться никак не больше, чем ты.
— Больше!
Диана увидела, что девушка говорит искренне. И к ее удивлению, это наблюдение напомнило ей, как двадцать с лишним лет назад она, еще девочкой, тоже пыталась защитить свою маму от жизненных неурядиц. Любящий ребенок терпит собственные страдания, но не хочет мучить родителей. Диана поместила это воспоминание в гербарий умерших чувств и отвела Альбану в свою гардеробную. Девушка не могла одеться в собственную разодранную одежду, и надо было что-то для нее выбрать, прежде чем она вернется домой.
На несколько минут Альбана забыла о своих мучениях и просто восхищалась. Взбалмошная, переменчивая Диана обожала театральность, так что в недрах ее гардероба можно было найти вещь в любом стиле: тут были кожа и твид, ангора и латекс, стильные буржуазные костюмы и халатик медсестры в стиле порно, хипповские туники и узкие платья с металлическими накладками. Все это походило на театральную костюмерную или хозяйство актера-трансформиста, но уж никак не на гардероб брюссельской горожанки.
Диана предложила девушке джинсы и свободный свитер и за руку отвела Альбану к матери.
Когда полчаса спустя она вышла из квартиры Патрисии, ее мучила тоска на грани смятения, и все из-за того, что Альбана спросила: «А как вы там оказались?» Конечно, Диана не могла сказать ей правду и предалась импровизации на тему: «Проезжала мимо на машине, остановилась с открытым окном выкурить сигарету». Мать и дочь проглотили эту ложь и воскликнули: «Какое счастье!»
Но Диана не останавливалась покурить. Она прогуливалась в Лесном парке, про который всем известно, что это опасное местечко, именно потому, что в тот вечер, когда мужа не было дома, ей хотелось какой-нибудь рискованной встречи. На самом деле она приехала туда именно за таким приключением, которое только что сломало девушке жизнь. Только по доброй воле. Можно ли в таком признаться? Можно ли выслушать такое спокойно? Ей и самой было трудно себя понять…
Вдруг она почувствовала себя старой и потрепанной. Сравнив себя с Альбаной, она поняла, что уже все пережила, все попробовала и все ей надоело. Поиски нового, экстремального, опасного довели ее душу (или уже бездушность?) до такого состояния, что любые жизненные обстоятельства вызывали у нее только смех. В своем цинизме она забавлялась тем, что других пугало. Может ли она вообще испытывать еще хоть какие-то чувства? Даже насилие представлялось ей уже не агрессией, а просто игрой, потому что она тут же превращала его для себя в театральную сценку. Любое событие становилось просто спектаклем, а она сама — одним из действующих лиц.
«Я словно камера видеонаблюдения. Или консьерж, который забавляется, видя на своих экранах, как я вляпываюсь во всякие непристойные истории. На самом-то деле я уже не живу, а только смотрю на свою жизнь со стороны».
Кто же она такая, если большую часть своего времени проводит не изнутри, а снаружи собственного существа?
Пересекая площадь Ареццо, она заметила, что все теперь выглядит по-другому. Если раньше здесь царило веселое нетерпение гостей, спешивших на праздник, теперь она почувствовала повисшее в воздухе напряжение: из окон больше не звучала музыка и сквер будто замер в оцепенении.
Она увидела, как массивная дверь особняка распахнулась и оттуда вышли полицейские с Захарием Бидерманом.
Диане показалось, что это галлюцинация: высокопоставленный и надменный еще вчера, Захарий Бидерман в окружении четырех конвойных выглядел как подозреваемый, которого взяли под стражу. Он бросал вокруг возмущенные взгляды, но шел, подстраиваясь под шаг конвоировавших его полицейских. Наконец ему велели заложить руки за голову, после чего ввели в одну из белых машин со слепящей синей мигалкой. Ну просто как преступника!
В дверях появилась Роза, с искаженным лицом и платком в руке; ее поддерживали под руку несколько близких друзей, среди которых был Лео Адольф, президент Евросовета.
Если вид Захария озадачил Диану, то лицо Розы ее просто поразило. Она отвернулась и, чуть ли не прячась за деревьями, кинулась прочь и заперлась у себя.
Утром на следующий день она узнала из новостей, что случилось на площади Ареццо.
Вернувшийся около полудня из Штутгарта Жан-Ноэль застал ее у телевизора. Она показала ему пальцем на блюдо с холодным мясом, которое для него приготовила, и снова обратилась в слух. Ему удалось перекинуться с ней от силы несколькими словами, и то только по поводу этого происшествия.
— Бедная женщина! — воскликнула Диана.
— Ну да, конечно, он заставил ее сделать себе минет, она скоро придет в себя, не нужно преувеличивать, — пробурчал Жан-Ноэль.
— Я говорю о Розе.
— О Розе?
— О Розе Бидерман, жене этого мерзавца. Вот ей сейчас хуже всех.
— Почему?
— Теперь она узнала о его изменах. Ей на голову свалилось все, чего она столько лет не хотела знать. Сегодня утром все разговорились на эту тему, подробности его сексуальных подвигов сыплются как из рога изобилия. Журналисты сделали стойку и уже нашли кучу свидетелей.
— Диана, скажи, неужели тебя это шокирует?
— Что?
— Ну эта его компульсивная сексуальность…
— Тебе этого не понять, — прошептала она и увеличила звук.
В то утро Диана проснулась, послушала пересвистывание и чириканье попугайчиков на площади и решила, что пришло время вмешаться. Сегодня она сделает то, чего не могла сделать уже несколько лет.
Она привела себя в порядок, причесалась и накрасилась, будто собиралась на важный прием, и набрала номер, который узнала много лет назад.
