— Боже, — улыбнулся Лоренс, — сногсшибательное платье, Раиса! После вашего прошлогоднего наряда я с нетерпением жду возможности увидеть, что вы опять на высоте!
У Ирины глаза полезли на лоб. Такая наглая лесть. На высоте! Кроме того, на британском сленге это означает совершить самоубийство. Вот так всегда: Лоренс пытался порадовать Раису и повеселиться сам.
Они поднялись наверх, разложили вещи по полкам и убрали сумки. То, что комната временно принадлежала им, не означало, что Раиса не зайдет сюда с инспекцией. Лоренс спустился вниз, прихватив бутылку хереса, но отказался открыть ее; Раиса довольно заулыбалась, словно он на отлично сдал важный экзамен. Следом за этим Лоренс перешел к восхищению ее прической, затем отличной физической формой и, наконец, великолепной рождественской елкой. Мать Ирины не представляла, с каким язвительным, непочтительным ко всем и всему человеком ей приходится жить. Раиса совершенно не знала настоящего Лоренса. Будь она на ее месте, давно бы задумалась, что ее дочь нашла в этом мрачном подхалиме.
Раиса ушла за чаем, а Лоренс опустился в неудобное кресло, обитое красным бархатом, полка при этом постоянно упиралась ему в шею, но он знал, что кресло лучше не двигать. Вошла Раиса с подносом, и он вскочил, чтобы ей помочь.
— Ваш чай так благоухает, — сказал он. — Должно быть, стоит немалых денег.
Раиса просияла. Ирина покачала головой. Ее всегда поражало, как, при всей прозрачности, его лесть срабатывала. И не только с матерью, которая была на нее падка, но и со всеми остальными.
— Да, — произнесла Раиса. — Так печально. От вывезенного мамой из Союза китайского сервиза осталась лишь сахарница и молочник. Сервиз достался ей в наследство от ее матери. Много лет нам завидовали все русские в Париже, кому не удалось ничего вывезти из страны! Самый изумительный синий кобальт, который я когда-либо видела. Светился, как кусочки стекла в витраже!
Лоренс слышал эту историю МИЛЛИОН РАЗ, но сочувственно подхватил:
— Ужасно. Ведь его разбил Чарльз, швыряя в вас одну тарелку за другой. Так?
Ложь! Ирина рассказывала ему, что они швырялись тарелками друг в друга.
Пока быстро обучаемый Лоренс наливал всем чай, Ирина разглядывала стоящий в серванте самовар, также переживший войну в таинственном сундуке ее бабушки. Часто восхваляемый предмет для кипячения воды из латуни в форме луковицы, слишком трудоемкий в использовании, был, несомненно, красив, но в нем виделось такое же надменное отношение к окружающим, как у его хозяйки, самовар тоже претендовал на власть в этом доме. Ее наследство будет невелико, на каждом предмете в этом доме начертано имя Татьяны.
— Так, Лоренс. Над чем ты сейчас работаешь?
— Вы помните, что этой весной я месяц провел в России. Москву вы просто не узнали бы. Рестораны, бутики, отели… У полукриминальной элиты денег куры не клюют, но пролетарии в плачевном состоянии. Попрошайничество и пьянство. Представляете, Раиса, пиво в России считается безалкогольным напитком!
Лоренс прочитал мини-лекцию о возможном будущем Империи зла, Раиса слушала его, сложив руки на коленях, с очаровательным вниманием. Раз он любит умничать, можно ему позволить. Справедливости ради стоит заметить, что Лоренс рассказал матери много интересного о давно покинутой ею родине. Наблюдая это единение сердец, Ирина рассеянно вертела в руках чайное ситечко.
— «Ваше платье сногсшибательно!» — громко зашептала Ирина, когда закрыла дверь в свою комнату. — «В какой вы великолепной форме!» Лоренс Лоренсович, вы бессовестный лгун!
— Что в этом бессовестного, ей все нравится? — невозмутимо произнес Лоренс. — Я сто раз спрашивал ее о самоваре, а она не помнит, что уже мне рассказывала.
— Зачем ей запоминать такие вещи? Она постоянно всем твердит об этом самоваре.
— Может, я и наговорил много ерунды, но для шестидесяти четырех лет она выглядит действительно превосходно.
С Ириной до сих пор случались приступы обжорства, мучившие ее с прошлого лета, поэтому поездка домой была сложной для нее и в психологическом смысле.
— Я так и знала, — сказала она, критически оглядывая себя в зеркало. — Мама всегда заставляет меня чувствовать себя толстой.
— Ты совсем немного набрала, — весело произнес Лоренс.
Он впервые упомянул о том, что она поправилась.
Ирина сидела следующим утром за столом в кухне, склонившись над чашкой кофе, когда в комнату вошел мокрый от пота Лоренс с самодовольным выражением лица человека, пробудившегося ото сна лишь для того, чтобы влезть в ледяные кроссовки.
— Должно быть, пробежал около шести миль! — проговорил он, тяжело дыша.
Ненавидящая физические упражнения Ирина удивлялась его упорству.
— Ты, как правило, не пробегаешь больше четырех.
— Да, но иногда надо поднажать.
— Лоренс, ты будешь завтракать? — спросила Раиса, появляясь в кухне в лосинах леопардовой расцветки. — Яйца? Черный хлеб?
— Нет. Только кофе. Спасибо.
Ирина сжимала руками чашку, но тепло от горячего кофе не доходило сквозь перчатки до ее рук. Она пошевелила пальцами, чтобы немного разогнать кровь.
— Ты так до сих пор и продолжаешь разыгрывать драму из ситуации со своими руками, Ирина? — спросила мать по-английски, чтобы Лоренс наверняка понял. Он убедил ее, что ничего не помнит из университетского курса русского языка, чтобы иметь возможность подслушивать. В результате он узнал, что Раиса думает о его манере одеваться.
— Я не разыгрываю, просто пытаюсь согреться. Ты постоянно считаешь, что я тебя обманываю, но у меня действительно состояние…
— У каждого американца состояние. Массовое соревнование, у кого больше состояние. Ни один американец не скажет: «У меня мерзнут руки». Надо подобрать красивое слово.
— О, да вам можно организовывать партию, — сказал Лоренс. — Проводить собрания, создать свой сайт в Интернете.
— Хочешь сказать, — перебила его Ирина, — что болезнь Рейно я себе придумала?
— Вставай утром и занимайся спортом, Ирина, тогда тебе будет тепло весь день!
— Она права, — кивнул Лоренс. — Упражнения будут стимулировать кровообращение.
— Если вы будете с утра включать отопление, то это поможет мне гораздо больше.
— Ирина, ты что, не знаешь, какие тогда приходят счета за газ?
— Но сегодня же канун Рождества!
Лоренс бросил на нее быстрый взгляд, в котором читалось предупреждение: «Ты обещала».
— На самом деле цены на природный газ здорово взлетели. Новые исследования много не дали, и даже запасы в Северном море постепенно иссякают.
— Иногда, — сказала Ирина, — в порядке исключения можно было бы не рассматривать проблему человечества в целом, словно мы на программе «60 минут», а в одно предрождественское утро позаботиться об одном маленьком доме и об одной любимой женщине, которая замерзает.
— Ладно, — уступил Лоренс, — об одном маленьком доме. Тогда больше смысла в том, чтобы согреть тело свитером, чем отапливать помещение.
— Прохлада бодрит, надо больше двигаться! — Словно в подтверждение своих слов Раиса принялась носиться по кухне взад-вперед, и все ради того, чтобы взять одну чистую ложку.
— Чертовски верно, — согласился Лоренс. — Если в доме сильно натоплено, мне хочется спасть.
Когда после кофе они вышли прогуляться по авеню с нависшей над ней линией метро, Лоренс потряс ее за плечо:
— Эй! Ты что такая недовольная?
— Ты никогда меня не поддерживаешь. Вы вечно на меня набрасываетесь, а ведь это моя мать.
— Я просто стараюсь, чтобы все закончилось мирно.
— А что хорошего в таком мире?
— Честно говоря, этот вопрос иногда возникает при поиске решения глобальных конфликтов. Мир штука скучная. Извечный экзистенциальный вопрос: в чем смысл, чего ты хочешь достичь? Он имеет место не только в жизни индивидуума, но и в жизни страны.
— И как же люди в «мозговых центрах» находят решение?
— Также как любой здравомыслящий человек, приехавший в гости к теще: стремление к миру перевешивает все возможные варианты развития событий.
Лоренс любил Брайтон-Бич, окружающий мир стимулировал его — неплохо для спелеологически-замкнутого существования внутри семьи, способствующего развитию клаустрофобии, тогда как внешний мир огромен, как и стремление его познать. В конце концов, ее творчество давало возможность изобразить картину, представляющую собой взрывную флуктуацию цвета, меняющую краски и линии на листе, сделав изображение наклонным, если посмотреть на него со стороны. Самый обычный ракурс давал возможность многое увидеть, отчего размышления о термостате и салфетках казались пустыми. Ирина всегда ценила способность Лоренса погрузить ее в ту атмосферу, которая позволяла ей придумать мир, который она потом рисовала.
