Но на следующей ее не выпустили из класса, Стенберг подозвал ее, когда она уже сиганула к двери, протискиваясь среди остальных. Он хотел бы с ней поговорить, не будет ли она так любезна подойти к его столу. Он сказал это как-то так, словно у нее есть выбор, что совсем было на него не похоже, в другой бы раз гаркнул командирским тоном «Бир-гит-та! Не вертись! Сиди тихо! Вытри сопли и пойди вымой руки!» Однажды он даже обозвал ее грязным поросенком, прямо при всем классе.
Но теперь она для него не какая-нибудь паршивка, это видно. Теперь она самая настоящая приличная девочка, которую все равно немножко жалко. Стенберг склонил голову чуть набок, как старуха, и заговорил тем приторным голосом, которым обычно разговаривал с любимчиками вроде Гуниллы и Бритт-Мари. Как приятно видеть Биргитту такой чистенькой и опрятной. Наверное, она сегодня в обновке? Нет? Но все равно — совсем другое дело! Теперь она увидит, как все пойдет на лад, у нее теперь будут время и силы, чтобы куда лучше справляться с уроками. Она сможет стать по-настоящему прилежной ученицей, если только как следует постарается. А она ведь теперь обязательно постарается, когда в жизни у нее стало больше порядка? Ведь правда? Ведь так? Ведь правильно?
Биргитта приседала и кивала, не такая она дура, чтобы собачиться со Стенбергом. Однажды она было попробовала и получила такой урок, что сидеть не могла. Гертруд, увидев рубцы, обещала заявить на старикашку в Управление среднего образования, в Министерство здравоохранения и в Верховный суд, а потом забыла. А когда Биргитта напомнила ей, она была пьяная и злая и сказала, что Биргитта сама виновата.
Уходить со школьного двора на большой перемене запрещалось, но за соблюдением этого запрета никто не следил. Учителя сидели у себя в учительской и лопали торты, на школьном дворе поговаривали, что у них там каждый день торт с кремом и свежие бутерброды с сыром. Проверить было невозможно, поскольку школьникам входить в учительскую запрещалось, — если тебе что-то нужно, подожди в учительской раздевалке, а оттуда удавалось лишь одним глазком глянуть на эту роскошь, только когда туда кто-нибудь входил или выходил. У учителей там кресла, это Биргитта своими глазами видела. Большие коричневые кресла и маленькие коричневые столики, а на них кофейные чашки. Но все говорили, что это правда, что они там обжираются вкусненькими бутербродами и тортами с кремом, а ученикам в столовке достаются только хлебцы с ливерной.
Но в тот день Биргитта от души желала учителям и тортиков с кремом, и мягких кресел, да и всей роскоши, о какой только можно было мечтать, лишь бы их не понесло на школьный двор. Юркая, как хорек, она скользнула в калитку и помчалась вдоль по улице, назад, к себе, в свой настоящий дом.
Она остановилась в подворотне, внимательно оглядывая двор, — не выбивает ли какая-нибудь любопытная старуха ковер и не выставили ли тетки из комиссии своих караулов, чтобы не дать детям вернуться к мамам. Но все было пусто и тихо, словно и дом во дворе, и дом, выходящий на улицу, враз опустели, когда оттуда увели голосящую Биргитту. Но Гертруд наверняка дома, ее, наверное, прооперировали в больнице за выходные и она выздоровела. Теперь она, верно, носится по квартире в поисках пары целых нейлоновых чулок, потому что ясно же, что нельзя в рваных чулках явиться в Марианнину контору, чтобы потребовать Биргитту обратно. Как она обрадуется, когда Биргитта сама придет домой, она распахнет руки, как тогда, когда приходила в путевую сторожку, и закричит, что сейчас поцелует Биргитту. Поцелует-поцелует-поцелует!
Биргитта не могла больше ждать и, торопливо перебежав двор — так быстро, что даже зоркая, как коршун, мамаша Боссе не успела бы ее заметить, — рванула дверь дома во дворе, споткнулась о ступеньку, упала и тут же вскочила, хотя больно стукнулась коленкой, очень больно, на самом деле...
Квартира была заперта, и на звонок никто не ответил, но у нее был свой ключ. Еще в такси по дороге в приемную семью она стащила через голову белую тесемку с ключом и спрятала в карман. Марианна ничего не заметила, она всю дорогу рассматривала свою правую руку и, проводя указательным пальцем по синим следам Биргиттиных зубов, вздыхала. Карманов куртки никто не обыскивал, даже та старуха, к которой Биргитту привезли. Она выложила все Биргиттины вещи на кухонный стол и, когда Марианна ушла, поднимала их одну за другой и смотрела на свет, засовывая палец в каждую дырку, словно стараясь сделать ее еще больше. Но про куртку она забыла, и та осталась висеть в холле нетронутая и необследованная. Вот почему Биргитта, несмотря ни на что, была так спокойна, вот почему она не разнесла вдребезги каждую вещь в старухином доме. У нее есть ключ, и она снова вернется к себе домой.
Она сунула ключ в замок, но провернуть не смогла. Надежда, что помогала ей держаться на ногах с самой пятницы, закрыла лепестки, словно цветок в сумерках. Она прижалась головой к двери и затаила дыхание. Вдруг удастся услышать, как Гертруд ходит там внутри и тихонько напевает, ища свои чулки? Но за дверью было совершенно тихо. И легкая, словно ветерок, мысль, пронесшаяся в голове: а если Гертруд там нет, а если она вообще никогда сюда не вернется...
Биргитта вырвала ключ из замка и помчалась вниз по лестнице, не чувствуя ног, словно они не касались ступенек. Преследуемая видениями и призраками, она рванулась из подъезда вон, скорее, как можно скорее...
Биргитта никогда не встречала большей мямли и трусихи, чем Кристина. Смотреть тошно — эта паршивая мокрица была такая запуганная, что не смела разговаривать в полный голос, — только шептала. А больше вообще молчала, только таращила на всех свои серые гляделки. Это же с ума сойти!
Она заслуживала трепки. И хорошей! Тогда вечером в понедельник ее всего-то что пихнули в спину, подумаешь! Ну шлепнулась на дорожку, чулок порвала.
Ничего. Что тут такого? А не будь размазней.
В доме Старухи Эллен девочкам полагалось вставать по утрам без четверти семь. Предполагалось, что и Биргитта нырнет в ненавистный халат и сунет ноги в тапки, — прежде она всю жизнь обходилась без всякого халата и тапок, на что они ей теперь? — и марш на кухню. Там уже стояла у плиты Старуха Эллен — как обычно. Казалось, она там круглые сутки стоит и возится с кастрюлями. Налив поварешкой слюнявую овсяную кашу Биргитте в тарелку, она объяснила, что в этом доме не встают из-за стола, пока вся еда не съедена. Биргитта свирепо глянула на нее из-под челки, но ругаться не стала, она сразу поняла, что еда — это особая статья, что можно скандалить по поводу одежды, мытья и уборки кровати, но только не по поводу еды. Не то старуха наверняка огреет этой самой поварешкой. Так что слюнявую кашу Биргитта съела, но прежде высыпала на нее горку сахарного песка. Крыса завывала у нее в кишках, успев за два дня жизни у Старухи Эллен отощать и одичать. Биргитта плохо представляла себе, где добыть денег, чтобы ее накормить, она уже заглянула и в чулан, и под мойку, но не нашла ни единой бутылки. Придется придумывать что-нибудь еще.
Обе другие девочки уплетали кашу, словно лакомство. Эллен сидела возле Маргареты, которая явно ходила у нее в любимчиках. Кристина, сидя по другую сторону стола, одной рукой нервно возила пальцами по столу, пока другой зачерпывала кашу. Эллен подтолкнула к ней поближе плетенку с хлебом, они улыбнулись друг дружке. Странная это была улыбка, какая-то взрослая, словно Кристина не была такой же соплей десяти лет от роду, как Биргитта. Но притом вела себя Кристина, как маленькая. Положив ложку на тарелку, взяла булочку.
— Свежие? — прошептала она с бледной улыбкой, словно приклеенной к бледному лицу.
— Угу... — отозвалась Эллен. — Что, еще не остыли?
Кристина кивнула, Эллен положила руку на плечо Маргарете:
— А ты не хочешь булочку? Пока не остыла!
Та кивнула с полным ртом и потянулась к плетенке. Когда масло стало таять на теплой булке, она высунула язык, подлизала его, а булку намазала снова. Эллен рассмеялась и ущипнула ее за щеку:
— Дуреха!
Ага. Вот, значит, как следует себя вести в этом доме. Либо ластиться игривым котенком, как Маргарета, либо корчить из себя взрослую, как Кристина. А кроме того, лопать как можно больше.
Эти девчонки — предательницы. Эллен обеим никакая не мамаша, у них где-то наверняка остались мамы, а этим двоим до них и дела нет.
Но Биргитта не предательница. И никогда в жизни ею не будет.
Эллен невзлюбила Биргитту, ей вообще не хотелось, чтобы Биргитта появилась в ее доме. Это было заметно уже в первый день, когда она поволокла Биргитту в подвал, в ванную, и так там ее терла, что едва кожа не слезла. И ни разу не улыбнулась, только морщила лоб, отрывисто командуя — повернуться спиной, вытянуть руки, — всюду норовила добраться. Биргитта говорила, что сама справится, что она, между прочим, привыкла мыться сама и ее не нужно купать, как маленькую, но на это старуха только фыркала и бормотала, что похоже, будто Биргитта не мылась несколько лет. Но это была подлая ложь, в этом году Биргитта купалась совершенно точно. Один раз летом, когда сама ездила на пляж в Вараму и окуналась в Веттерн. Мало ли что — разве это дает старухе право тереть ее такой жесткой щеткой?
