— Да, уж надо думать, денег ей хватает... Видно, хорошо ей платят за воспитание чужих деток, а, Освальд?
Освальд что-то буркнул, соглашаясь, из своего кресла. Гертруд, зажав во рту сигарету, снова окинула Биргитту взглядом:
— Да ты ведь у меня всегда была жутко хорошенькая. Прямо маленькая Ширли Темпл... Ну что, теперь ты небось довольна? Хочешь остаться у этой Эллен? Чтобы каждый божий день одеваться в шелка и бархаты?
Биргитта сжала губы и покачала головой. Нет! Она хочет домой к Гертруд, она же говорила уже тысячу раз! Но, может быть, она говорила слишком тихо, может быть, Гертруд ее просто не расслышала? Хоть бы это платье с розанами треснуло по швам и, превратившись в лохмотья, спало прочь с ее тела, чтобы она смогла наконец двигаться и говорить. Но нет: платье никуда не девалось, и Биргитта была не в силах шевельнуться. И говорить не могла.
— Кстати, что это за старуха? — Гертруд откинулась назад, опершись локтем о подушку. Она забыла, что только что стряхнула пепел в ладонь, и на покрывале появилось серое пятнышко. Но это пустяки, не огонь же, а пятно Биргитта отчистит в одну секунду, как только сможет сдвинуться с места.
— Слушай-ка, Освальд, — продолжала Гертруд. — Ты не знаешь, что это за тетка, у которой теперь живет Биргитта?
Освальд отпил из стакана и рыгнул.
— А как же, — отозвался он. — Эллен Юханссон. Она берет приемных детей, теперь у нее их штуки три-четыре.
Гертруд наморщила лоб:
— Которая Эллен Юханссон?
— Вдова Хуго Юханссона. Большая шишка был, помнишь, да помер лет десять назад...
Освальд, захохотав, сделал еще глоток и почесал грудь:
— Она, старая сволочь! Лет на двадцать его младше. Они и года вместе не прожили, как он копыта откинул, а она осталась в его доме и при его денежках... А он-то жил небедно.
Гертруд уже сидела в кровати, выпрямившись:
— Рак, что ли? Он что, помер от рака?
Освальд пожал плечами. Фиг его знает. Ну да все равно, Гертруд уже сама нашла ответ.
— Мать твою! Да я же знаю, кто это. Низенькая такая тетка, коренастая... Ха!
Она глубоко затянулась и, прищурившись, глянула на Биргитту:
— Можешь передать ей привет от меня. Передай ей, что я и ее помню, и ее недоноска. Мы же с ней рожали вместе.
— Клевая тачка, — говорит Биргитта, наконец пристегнув ремень безопасности.
Маргарета усмехается — можно подумать, ей сказали что-то смешное.
— Да ничего. Только разваливается потихоньку, вот глушак вчера сменила. Потому и пришлось забирать ее из мастерской...
А что, она была в мастерской? И предполагается, что Биргитта об этом знает? Сказано таким тоном, будто Биргитте это давно известно. С ней, кстати, многие так разговаривают. Видимо, считается, что Биргитта Фредрикссон умеет читать мысли. Ладно, не будем никого разочаровывать — лучше сменим тему.
— Так ты ехала на ней аж из самой тундры?
Маргарета качает головой, кончик языка она высунула, — такое впечатление, что рулит она языком, одолевая кольцевую развязку возле здания полиции.
— Нет, из Кируны я прилетела в Стокгольм. Машина-то не моя, я ее одолжила.
Биргитта нащупывает в кармане сигареты:
— У кого это?
Маргарета снова усмехается:
— У одного знакомого. Клас его зовут.
Биргитта поднимает брови, одновременно вытаскивая сигарету из пачки. Там почти ничего не осталось.
— Что, клевый мужик?
— Да, пожалуй. Очень даже клевый во всех отношениях.
— Вы поженитесь?
И опять Маргарета ухмыляется, — с чего это она так развеселилась?
— Вряд ли. Мы с ним оба не то чтобы the marrying kind...[27]
Да что за гадство? Что, по-человечески сказать нельзя? Биргитта перезабыла уже весь свой школьный английский, она ничего не поняла, но не намерена об этом сообщать, чтобы Маргарета не задрала нос еще выше. И поэтому помалкивает, закуривая.
— Дай и мне тоже, — говорит Маргарета и протягивает руку, не отрывая взгляда от дороги.
Биргитта заглядывает в пачку:
— Там вообще-то не так уж много осталось.
И секундой позже понимает, что выразилась не совсем удачно. Ротвейлер опять проснулся.
— Вообще-то это мои сигареты! — шипит Маргарета и тянет пачку к себе.
И все равно классно, когда сидишь в машине, а тебя везут, даже если за рулем ротвейлер. Биргитта зевает и потягивается. Черт, скоро она уже будет дома, хватанет пивка и завалится баиньки. А утречком проснется и все забудет напрочь: и анонимку, и задавак, все эти пакости.
— Устала?
В Маргаретином голосе ехидство, она продолжает сволочиться, хотя свои сигареты успела прибрать. К тому же одна у нее уже во рту — так радуйся, и хватит злиться! Отвечать Биргитта не намерена, она откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. Но Маргарета в упор не видит, что человеку спать хочется, и болтает, не закрывая рта:
— Между прочим, я тоже здорово устала. Не знаю даже, как доеду до Стокгольма. Могу и уснуть за рулем.
Ну надо же, как интересно! С ума сойти! Но Биргитте, честно говоря, хочется спать, у нее своих забот хватает и нет ни малейшего желания слушать еще и про Маргаретины. Кто из них, кстати, умирает и имеет по такому случаю право на снисхождение? А? Просто любопытно бы узнать. Но лучше рта не открывать и держать свое любопытство при себе. Чтобы не стать в следующую секунду кормом для ротвейлера.
А Маргарета не умолкает:
— Да уж, — продолжает она тем же паскудным тоном. — Прошлая ночь выдалась длинная, ничего не скажешь. Мы и глаз не сомкнули. Как ты, вероятно, догадываешься.
Чего? Биргитта открывает глаза и усиленно ими хлопает:
— Это ты к чему?
Маргарета сидит чуть наклонившись вперед, по-прежнему не отрывая взгляда от дороги. Биргитта, видимо, малость задремала — они уже давно едут по шоссе, осталось всего полпути до Линчёпинга.
— Не придуривайся, — говорит Маргарета. — Ты прекрасно знаешь, к чему это я.
Биргитта выпрямляется в кресле:
— Блин, да объясни толком, о чем ты?
Маргарета, видно, нажала на газ, стрелка спидометра дрожит на ста тридцати. Мгновенное видение Страшной Аварии вспыхивает в Биргиттином мозгу, но она его отгоняет. Теперь времени нет на эти короткометражки.
— Ты чего? — переспрашивает она снова. — О чем ты все время толкуешь, я что-то не пойму?
Маргарета не сводит взгляда с дороги, но совершенно точным движением гасит сигарету в пепельнице и немедленно закуривает следующую.
— О маленьком розыгрыше, который ты устроила вчера вечером.
Что за розыгрыш? Биргитта не помнит никакого розыгрыша, у нее остались только смутные воспоминания о какой-то тусовке неизвестно где. В Норчёпинге. Точно. Это было в Норчёпинге.
— О том, что Кристине позвонили домой в полдвенадцатого ночи, — говорит Маргарета многозначительным тоном.
— Позвонили? — квакает Биргитта. — Так поздно?
Маргарета ее будто не слышит и продолжает:
— Кто-то заявил, будто тебя избили и ты лежишь в Мутале в больнице на смертном одре. Что ты сказала, будто хочешь увидеться с нами в последний раз, и мы, естественно, помчались туда вместе с Кристиной. Такие мы легковерные. А когда выяснилось, что в больнице тебя нет, то весь остаток ночи мы тебя искали.
Она глубоко затягивается и закрывает рот, словно собираясь проглотить дым. Это ей не удается, он просачивается сквозь ноздри. Когда она снова начинает говорить, голос ее звучит мягче, кажется, она обращается уже к себе самой:
— Еще два часа назад я думала, что все это Кристинины штуки, но когда ты завела эту шарманку — какая ты больная — и ухитрилась снова провести меня, чтобы самой посидеть на солнышке, пока я пригоню машину, я все поняла. До меня быстро доходит. Пора, дорогая, менять методы. Невозможно один день жалеть тебя, потому что тебя избили до смерти, а на другой — потому что ты умираешь от цирроза печени. Мы же с Кристиной не полные идиотки.
Оторвавшись от дороги, она смотрит на Биргитту.
— Господи, — пожимает она плечами. — Ты пьешь и сидишь на дозе. Ты лжешь и воруешь. Ты занимаешься сбытом наркотиков и мошенничеством. Ты даже подложила пакет с собственным дерьмом на Христинин стол. Надо же! Словно она тебя хоть когда-нибудь чем-нибудь обидела. А теперь нашла себе новое занятие — анонимные письма и таинственные телефонные звонки. Ты что, вообще никогда не повзрослеешь? — Она молча курит, часто и коротко затягиваясь, потом вынимает окурок изо рта и давит в пепельнице. — Я везу тебя в Муталу, потому что мне самой туда нужно — положить цветы на могилу Тети Эллен. Считай, что эта услуга — последняя. Потому что после того, как ты выйдешь из машины, я тебя больше видеть не желаю. Ты мне омерзительна.
Биргитта закрывает глаза. Она в ином времени и слышит иной голос, когда Маргарета наконец умолкает.
— Если бы ты вела себя как взрослая, с тобой и обращались бы как со взрослой, — сказала Марианна, положив белую ладонь на Биргиттин кухонный стол. Биргитта заплакала во весь голос, и самые настоящие слезы покатились по ее щекам.
