Тем не менее эти тезисы Лоренца стали известны и в СССР — хотя бы как предмет критики с марксистско-ленинских позиций, на Западе же они стали широко известны сразу.
Таким образом, «Сердце Змеи» стало пиком советской модели контакта. А почти одновременно с этой повестью пишутся и один за другим выходят произведения Станислава Лема — «Эдем» (1958), «Солярис» (1961) и «Непобедимый» (1964), где последовательно рассматриваются самые разные версии взаимодействия человека с формами неземной жизни (даже если это, как в «Непобедимом», эволюционировавшие механизмы). Ответ каждый раз негативен — взаимопонимание невозможно. В «Солярисе» землянами всерьез рассматривается возможность ядерного удара по объекту контакта — мыслящему коллоидному океану Солярис — только по той причине, что контакт пошел «не так» и вызвал у подготовленных контактеров-ученых серьезную психотравму. В «Эдеме» пытаются уничтожить космический корабль землян уже сами представители чужой цивилизации. В «Непобедимом» земляне просто устраняются: сама по себе планета не столь уж нужна людям, а разумна ли «туча» — неорганический сверхорганизм, — в сущности, не так уж важно, коль скоро она представляет опасность для человека.
Даже самый оптимистический в этом смысле роман Лема — «Глас Божий» [60] (1968) отвергает саму возможность контакта между человечеством и древней сверхцилизацией. Причем, что важно, сверхцивилизацией, настроенной по отношению к человечеству и вообще любым формам жизни более чем доброжелательно. Взаимопонимание между стоящими на столь разных ступенях развития формами разумной жизни невозможно. Да, разумеется, нам нечего сказать миллионолетнему разуму. Но и ему нечего сказать нам: все, что он мог бы сказать, мы попросту не поймем, остается лишь предусмотреть, чтобы даже случайные обрывки полученных знаний человечество не могло использовать для саморазрушения.
Наконец, в странном, кажется до конца не понятом романе «Фиаско» (1986) контакт землян с чужой цивилизацией попросту уничтожает эту цивилизацию. Здесь имеет место вполне распространенная, легализованная в науке модель познания, при которой изучение объекта является одновременно и его разрушением (скажем, анатомическая операция по изучению работы мозга, заключающаяся во вскрытии черепной коробки и последовательном отсечении проводящих путей, а потом и иссечении серого вещества). Земляне, по Лему, не то чтобы этого хотели сознательно — но любое их действие так или иначе продвигало их по этому пути.
Роман «Фиаско» до какой-то степени закрыл тему. Это не значит, что после него не появлялось рассказов и романов, посвященных контакту в тех или иных его формах, напротив, таких произведений было довольно много, но все они не имели принципиального значения.
Потребовалось ровно двадцать лет, чтобы появился еще один этапный роман о контакте. «Ложная слепота» канадца Питера Уоттса [61] (гидробиолог, он, подобно Ефремову и Лему, в силу первой своей профессии знаком с жизнью в самых разнообразных ее проявлениях), в сущности, и говорит о принципиальной невозможности понимания иных; разум, как мы его понимаем, вовсе не обязательное условие существования успешной цивилизации, а эмпатия по Уоттсу вообще оказывается скорее эволюционной ошибкой, мешающей процветанию вида. Роман Уоттса, весьма скептический в отношении контактерской миссии в частности и роли человека во вселенной вообще, сразу вызвал множество споров, особенно среди российских читателей. Награды, которые этот роман получил, впрочем, кажется, ограничиваются премиями только российского фэндома. Однако последующий рассказ (или короткая повесть) Питера Уоттса «Остров» (2009), только что вышедший в русском переводе в том же журнале «Если» (2011, № 2), получил «Хьюго» — одну из крупнейших жанровых премий. А заодно окончательно подвел итоги нашим надеждам на контакт с иными цивилизациями. Но не потому, что такой контакт невозможен.
Итак, есть некий, миллионы лет странствующий по глубокому космосу земной космический корабль, давным-давно потерявший всякую связь с Землей, в свое время снарядившей его открывать порталы-червоточины. Поколения землян, благодаря действиям экипажа этого корабля получивших возможность мгновенно перемещаться в пространстве, о первооткрывателях давно уже не вспоминают, да и тем, проводящим всю свою жизнь в гибернационном сне с краткими перерывами на вахты, Земля давно уже непонятна и чужда. Ничего другого, однако, команда корабля делать не умеет, и иного смысла, позволяющего наполнить свою жизнь, у нее нет. За режимом вахт/гибернаций следит корабельный компьютер, он же прокладывает маршрут и находит подходящие точки, в которых можно установить очередной «колодец». Установка таких «колодцев» связана с огромным выбросом энергии, иначе говоря — со взрывом. В один прекрасный день героиня рассказа обнаруживает себя на одной вахте со своим взрослым и совершенно незнакомым сыном (он вырос, пока она была в гибернации) и компьютером, которому она параноидально не доверяет (точь-в-точь как Рипли из «Чужого»). Компьютер выводит корабль к звезде, окруженной единым живым организмом, и вот-вот скинет оборудование для установки портала. Живой организм — «остров», окружающий звезду и питающийся ее энергией, — оказывается разумным. Ему удается вступить в контакт с героиней, перед которой стоит сложный выбор: либо следовать долгу и призванию и установить портал, уничтожив разумное и беспомощное существо, либо плюнуть на неблагодарную Землю, пренебречь долгом и пощадить сверхорганизм. Тем более героиня уверена — «остров» не только разумен, но и добр. Ему не приходилось оттачивать свой разум в условиях конкуренции — он не знает агрессии, ненависти к чужакам, необходимости защищать себя при помощи хитрости и коварства. Люди оказались неблагодарны и жестоки (с собственным сыном у героини тоже нелады), суперкомпьютер настаивает на выполнении задания, но героине шантажом и многоходовыми интригами удается переиграть ситуацию и убедить компьютер в последний момент вывести корабль к еще одной, «запасной» подходящей звезде, координаты которой ей услужливо предложил «остров».
Понятно, что дальше будет, да? У той, второй звезды оказался точно такой же «остров», а у героини уже нет ни сил, ни возможностей отменить операцию.
Тот, первый «остров» просто разделался с соплеменником чужими руками.
Разум, говорит Уоттс, по своей природе агрессивен. Не надо строить иллюзий: любая благонамеренность — всего лишь притворство, и чем симпатичней кажется носитель разума, тем большей пакости следует от него ожидать. Лучше держаться своих — по крайней мере, понятно, на что они способны (у героини рассказа вроде бы наладились отношения с сыном, но ведь ценой какого концептуального переворота!).
Умозрительные модели, которые строят фантасты, вряд ли имеют отношение к реальным столкновениям с инопланетным разумом (скорее всего, если мы с ним и встретимся, это будет не там, не так и не тогда), однако выявляют отношение массового сознания к чужаку. Сдержанная симпатия, приправленная подозрительностью — восторженное безоговорочное приятие — безнадежное непонимание — полное отторжение. Если учесть, что образ чужака является до некоторой степени нашим собственным зеркальным отображением (мы можем исследовать чужого только через себя, поскольку иных критериев у нас просто нет), то получится, что мы последовательно готовы с собой примириться, превозносить себя, идеализировать, разочаровываться, допуская абсолютную непознаваемость собственных мотивов и абсурдность их реализации, и наконец признать свою изначальную порочность, свой первородный грех.
Разочарование в человеке (и до какой-то степени разочарование в постижимости окружающего мира) — плохой стимул для научной фантастики. Возможно, это и есть одна из причин, по которой фантастика как инструментарий познания, как действующий конвейер моделей мира и социума сейчас в загоне. Торжествует фэнтези во всех ее проявлениях (мир, конструируемый ею, непознаваем в принципе) или фантастика как метафора (условно говоря, «Метель» Владимира Сорокина, «Остромов» Дмитрия Быкова или «Легкая голова» Ольги Славниковой). Тем не менее любые социальные разочарования и надежды имеют свойство разворачиваться по синусоиде, и интернет-байки о том, что к нам, мол, приближаются от орбиты Юпитера четыре страшных, огромных и явно чужих объекта, я считаю скорее хорошим признаком. Потребность в инопланетянах, возникающая в нижней точке цикла, свидетельствует о том, что настало время новой ревизии человека и человеческого, а здесь напряженные ожидания социума часто предвещают новые удивительные открытия и концептуальные перевороты.
