Короче говоря, я понял, что мать надо гнать от моей семьи прочь. В её же интересах.
Нет, конечно не мешать ей впоследствии общаться с внучкой (не могу же я лишить свою старшую дочь последнего шанса на понимание истинной природы вещей!:)), но всё же избавить её от очередной лжи самой себе, то есть от ощущения, что в критический момент я без неё бы не справился. Не родился ещё на свет человек, без которого я бы не справился. Говорю это без тени иронии (тут антисмайлик с козлячьей мордою и копытцами).
Понимаете ли, она опять влезла в мою лубяную избушку и попросту посмела попытаться мне объяснить, что она тут — главная. А после таких жестов и «па» существа, позволяющие себе так со мною себя вести, вне зависимости от степени родства со мной, идут на хуй, ибо, ведя себя подобным образом, они замахиваются на основополагающее Нельзя в договоре между Богом и Человеком в принципе.
Вы только вдумайтесь! Сначала истеричные бабы в порыве своего дурацкого гнева, вызванного всего лишь собственным бессилием, заявляют, что они, в буквальном смысле, «сами с усами», что заведомый абсурд, а потом им становится наплевать на Основное Нельзя и на Бога вообще.
В этом и состоит разница: когда бессилие ощущает мужчина, он начинает понемногу кое-что понимать и делает выводы, что впоследствии помогают ему избегать повторных попаданий в неприятные для него ситуации; когда же своё бессилие ощущает большинство женщин, они начинают рвать и метать и готовы скорее лопнуть от распирающего их бессмысленного и беспощадного детского выебона, чем допустить мысль о банальной собственной неправоте.
Таким образом, я дождался приезда тёщи и просто объяснил маме, что она должна уехать, при ней. Она не оставила мне других вариантов — что тут поделаешь.
Я сделал это очень вежливо (о, они меня хорошо научили, безнравственные козлы!:)). Я сказал: «Мама, я тут подумал и решил, что, конечно, спасибо тебе большое за помощь; ты действительно очень нам помогла, но дальше я справлюсь сам. Это моё окончательное решение. Я думаю, что если ты соберёшься, то ещё даже успеешь сегодня на дачу:)». И мама собралась и уехала. И тёща уехала.
И опять как рассеялись тучи! Мы пошли с Ксеней гулять. Потом вернулись, искупались, поели; я уложил её спать и сам уснул хорошо и спокойно на оставшиеся несколько часов до очередного кормления.
Когда мы купались, я почему-то называл её «чудо-юдо-гусь морской», и мы оба смеялись с ней этому. А волны, поднимающиеся в пластмассовой ванной назывались у нас «волны ванного моря». Помните, была такая эпопея у Катаева про Петю и Гаврика, где ещё «Белеет парус одинокий…» и «Хуторок в степи» — в целом, в своём киноварианте, она потом называлась «Волны Чёрного моря». Короче говоря, это был, пожалуй, самый счастливый, хоть и самый трудный период моей жизни. Какая там печаль об Имярек — хуйня собачья, зыбь на воде.
Единственное, что когда я делал своей дочери клизмы, я всё время немного боялся попасть не в ту дырочку, но… вроде бы всё получалось недурно:). В клизмах действительно было необходимость, потому как на искусственное питание никто, конечно, так резко не переходит, как это пришлось делать нам. У нас получилось беспороворотно и резко.
С другой стороны, успокаивал я себя, бывали же случаи на войне, — например, при бомбёжках, — когда убивало, скажем, мать грудного ребёнка, но некоторые же всё равно выживали!
О, опыт Войны! Да, для моего поколения это очень важно. И опыт этот только на первый взгляд не наш личный. Все, чьё детство пришлось на 70-е, отлично меня поймут. Мы, выросшие на патриотических фильмах и мультиках про Великую Отечественную, да и про Гражданскую (уникальную войну, когда противостояние Добра и Зла; Плохих и Хороших, достигло такого накала, что земное родство и впрямь перестало что-либо значить, уступив своё первенство в иерархии моральных ценностей родству истинному, то есть духовному), всегда невольно сравниваем свои проблемы с тем, что было во время Войны, и те из нас, у кого горячее сердце и холодные головы, не могут не понимать, что все наши проблемы — по сути дела, надуманная хуйня.
Наши деды оставили нам всё же очень неплохое наследство. Это наследство — сила. «Простая» и «банальная» Сила Духа. И за это им самое настоящее и искреннейшее спасибо!
Когда я смотрю на жалких тварей, которым их проблемы кажутся именно что Проблемами, мне всегда либо скучно, либо же я испытываю некий внутренний напряг с тем, чтобы изыскать в себе силы ещё и на то, чтоб ничем не выдать своего истинного к ним отношения, ибо жалкие твари на то и жалкие твари, что их… жалко, и говорить им что-либо бесполезно — у них просто такой «договор». У убогих людей убогие договоры. Это вещи взаимосвязанные. А как по-другому-то? Короче говоря, пищеварение у Ксени постепенно наладилось.
Мы всё время были с ней вдвоём. Мы ели, гуляли, купались, спали. Во время её дневного сна я умудрялся даже что-то делать с музыкой: забивал в компьютере новые песни для «Новых Праздников» (за год работы у Игоряши я сочинил целых две!:) И обе исключительно в транспорте, то есть чисто у себя в голове без инструмента) и концертные минуса наиболее удачных старых («Метрополитен», «Тагудада», «Письмо», «Я тебя ждала»). Я знал просто простую вещь: если именно сейчас я, под влиянием обстоятельств, всё брошу, это уйдёт от меня совсем уже навсегда. А на хуй Ксене такой отец-совок? Нет, я не понимал этого и не понимаю сейчас. Понимаю одно: тот, кто не понимает того, что я сейчас говорю, безнадёжен. Опять же не его, мудака, вина, но я вижу именно так. Ибо на самом деле виноваты все. Во всех уродствах мира виноват каждый, кто находит его уродливым. Аминь, как говорится.
По вечерам я продолжал молиться своим разноцветным звёздам, и уже знал, что Да всё же вернётся к нам.
На следующий день после того, как я очистил нашу с Ксеней лубяную избушку от мамы-лисы, она позвонила мне на мобильник, когда мы гуляли в одном из окрестных дворов, и стала рассказывать, как я, де, подвёл свою двоюродную сестру, игоряшину дочь Веронику, ибо она, мол, уже договорилась в 31-й больнице о месте для Да; о том, в сколь нелёгкое положение я её поставил и о том, какое вообще я говно, и что-то ещё про то, как можно и как нельзя обращаться со своими родственниками. «А идите-ка вы все на хуй!» — сказал я и нажал кнопочку с «красной трубкой», зная, что теперь либо она позвонит мириться со мною первой и на моих условиях, либо же мы не будем с ней общаться уже никогда. (Через пару-тройку недель мама, взвесив все «за» и «против», конечно, перезвонила. Ни о каком моём подлом расчёте тут и речи идти не может, потому что я повёл себя с ней так практически в первый раз, о чём, к слову, до сих пор не жалею.) Как говорится, да кто, блядь, все эти люди, по милости которых я живу, считай, в шалаше с женою, дочерью и кошкой, (в которой безусловно душа моей бабушки Марины Алексеевны Скворцовой), в то время, как даже по юридическим нормам мне было положено нечто гораздо большее, ни говоря уж о человеческих отношениях между якобы близкими людьми!
Потом позвонил Игоряша. Спросил, когда я выйду на работу так, будто он не знал, что Да в больнице, а я сижу с ребёнком один. Я ещё раз объяснил ему ситуацию — хули, раз он такой «забывчивый»:). Сказал, что я на бюллетене. «Максим, ведь это твоя работа! Ты должен об этом помнить!» — сказал мне Игоряша.
Ёпти. Смешной он, право слово. Моя работа — овец заблудших на Путь Истинный наставлять, спасая, таким образом, Мир. И уж о чём-о чём, а об этом я не забываю никогда.
Прошла ещё неделя, и однажды воскресным утром — о, чудо! — мне позвонила Да и сказала, что сейчас приедет и целый день будет с нами, но к вечеру ей пока необходимо вернуться.
Я ужасно обрадовался! Взял на руки Ксеню и сказал: «Ты представляешь, сейчас приедет наша мама!»
Когда через двадцать минут действительно приехала Да, Ксеня не сразу её узнала, — всё-таки она была ещё очень маленькая, — она посмотрела на Да, потом на меня, как будто уточняя, всё ли нормально, но через пару минут всё стало опять хорошо. «ЛюбЮк! Моя любимый любюк!» — говорила Да, прижимая её к себе. Мы даже сходили вместе погулять.
Вечером Да уехала, но через два-три дня её выписали совсем. Стоит ли говорить, что это был один из дней наиболее яркого счастья в моей жизни. Кроме шуток.
Накануне я опять беседовал по телефону с Игоряшей. Он спросил, собираюсь ли я дальше работать. Я сказал, что если в этом есть необходимость для Центра, я готов работать на полставки, пока он не найдёт мне замену. (Конечно, мы с ним стоим друг друга — хули, потомки раввина:).) Тогда он сказал, что, в принципе, уже взял человека на моё место. «Слава яйцам! Что-нибудь придумаем!» — сказал кто-то внутри меня.
Так в моей жизни «закончился» Игоряша, ИБО (:))… я победил его…
