Потом мы вместе убирали со стола, мыли посуду и час отдыхали после обеда. Слушали музыку. Я обычно вязала. Старуха же читала вслух учебник русского языка и спрашивала у меня произношение слов.
В три часа мы тщательно одевались и выходили в город. Заходили в церковь. Я имела право оставаться на улице и ожидать там старуху, что я обычно и делала. Потом заходили в продуктовый магазин и отоваривали наши карточки. Затем стояли возле кинотеатра, слушали доносившуюся оттуда музыку и продавали наши поделки. Большую часть нам платили натурой: шоколадом, джемом, галетами. Американские солдаты были веселые, беспечные и щедрые. «Молодая нация, — бубнила под нос старуха. — Дети». И было непонятно, одобряет она эту нацию или осуждает.
Часов в пять мы возвращалась домой и снова работали: повторяли пройденное, потом я печатала под диктовку. С шести до восьми занимались хозяйством. В восемь мы ужинали: пили смородиновый чай с галетами или с джемом, — как правило, с теми продуктами, которые нам удавалось наменять на наши носки и кошельки. После такого ужина всегда очень хотелось есть, и, наверное, поэтому мы выпивали бездну смородинового чая. До девяти часов мы вместе вязали или распускали какую-нибудь старую кофту или шарф. Старуха анализировала прожитый день и ставила за него отметку. Если за день не было срывов и скандалов, я получала пятерку, старуха хвалила меня и торжественно выдавала кусочек шоколада. Если же в течение дня я выкинула что-либо непотребное, старуха ставила мне тройку, однако тут же утешала, — себя или меня? — что тройка тоже неплохая отметка, ее всегда можно исправить. Но шоколад не давала. Она хорошо воспитала своих детей и свято верила в свой метод воспитания. Потеряв своих сыновей, она тут же принялась воспитывать чужеродного, дикого и необузданного ребенка. Почему и зачем она это делала? Я долго ломала себе голову над этим вопросом и не раз спрашивала старуху, и неизменно она отвечала мне, что верует в Бога и обязана этим заниматься, то есть обязана передавать кому-нибудь свой опыт, знание и умение.
— Но почему обязана? — спрашивала я. — Кому обязана?
— Это мой долг перед Богом, — отвечала она.
— А что такое долг? — спрашивала я.
— Долг — это то, что мы должны вернуть Господу за то, что он подарил нам жизнь, — объясняла она.
— Бога нет, нет, нет! — взрывалась я.
— Так может думать только бездушный дикарь, — сердилась она.
— Фашисты придумали Бога, фашисты!
Я не понимала старуху и готовила очередной побег. Наши тихие трудовые будни в маленьком заколоченном домике на краю света бесили меня. У меня было вольное дворовое детство и шпанское воспитание. Я могла быть связной или разведчицей в партизанском отряде, могла закрыть своим телом амбразуру вражеского дзота или броситься с гранатой на танк, но к трудовым будням я была неприспособлена. Я, как все, росла героической натурой, способной на подвиг, на жертву, но абсолютно непригодной к нормальной трудовой деятельности. Это мы не проходили.
Провести свою жизнь на задворках Европы в обществе полудохлой фашистки, целый день стуча на машинке, как канцелярская крыса, — нет, не такой я представляла себе свою жизнь после окончания войны. Я еще не знала тогда, что почти все, кто побывал в немецком плену, после войны прямиком отправились в советские лагеря.
Словом, кончалась война. Я готовила свой последний, решающий побег, но тут дикий и даже смешной случай на время спас меня и отсрочил мое возвращение на родину.
Однажды, когда старуха была в церкви, начался воздушный налет. Улица мгновенно опустела, и я тоже хотела нырнуть в церковь, но вдруг заметила странное явление: по безлюдной улице с жутким визгом мчался поросенок. Сначала я подумала, что за ним кто-то гонится, но потом поняла, что он просто ранен осколком, поэтому так визжит. Налетов воздушных я в своей жизни видела куда больше, чем живых поросят, поэтому я недолго думая припустила за ним следом и настигла в конце пустынной улицы, совсем близко от нашего дома. Из ножки поросенка текла кровь, и я взяла кухонное полотенце, чтобы ее остановить. Опрокинув поросенка на пол, я стала его перевязывать. Поросенок брыкался и визжал так, что я не заметила возвращения старухи. Когда я наконец ее увидела, она сидела на пороге кухни и наблюдала за нами с таким ужасом, будто я притащила в дом гремучую змею.
— Что это? — слабым голосом спросила она.
Я сбивчиво объяснила ей, что поросенок ранен, он бежал по улице и я поймала его, чтобы подлечить.
— Ты украла чужого поросенка? Немедленно верни его на место! — приказала она.
Я повторила, что не знаю, чей это поросенок, что он просто, раненный, бежал по улице… Но старуха не хотела ничего слушать и, возмущаясь моим варварским поступком, тут же помчалась прочь, чтобы немедленно найти хозяев поросенка. Отсутствовала она довольно долго. Я тем временем вытащила из поросенка осколок, залила рану йодом и тщательно перебинтовала. Потом я устроила его спать в большой корзине в прихожей, под вешалкой.
Вернулась старуха совершенно обескураженная — хозяина поросенка найти не удалось, и она не знала, что же теперь делать. Целый вечер мы печатали на машинке объявления о найденном поросенке, которые потом развесили по всему городу. Но хозяин так и не объявился. Тогда мы решили взять поросенка на воспитание. Усыновить, что ли, пока не появится его законный владелец.
Но нам совершенно нечем было его кормить, и тут я догадалась и надоумила старуху сходить в воинскую американскую часть, которую обнаружила в дни своих побегов, и попросить там для нашего поросенка хоть каких-нибудь помоев с кухни. Старуха долго не соглашалась, но поросенок требовал еды, и мы отправились.
До сих пор я смеюсь, вспоминая наш поход и ту бестолковую беседу, которую мы имели с одним американским негром возле ворот воинской части. Старуха малость знала английский, но все равно ей очень тяжело было объяснить этому сытому верзиле, что мы от него хотим. Русский ребенок, поросенок, слабая фрау — он предложил нам хлеба. Мы гордо отказались и продолжали настаивать на своем. Тогда он радостно заявил нам, что с удовольствием съест нашего поросенка. Старуха побледнела и долго терпеливо объясняла победителю, что поросенок вовсе не для еды, что мы взяли его на время, на воспитание, пока не объявится хозяин. Такой довод нашего верзилу почему-то вдруг жутко насмешил. Он хохотал громко и заразительно. Мы терпеливо ждали, когда он насмеется вдоволь, а потом опять терпеливо доказывали свое. В конце этой дискуссии вокруг нас собралось изрядное количество любопытных, и все они хохотали. Мы чуть не плакали от обиды и возмущения. Я ругалась матом, благо почти никто его тут не понимал. В конце концов нам вынесли полведра хороших помоев. Гордые и счастливые, мы вернулись домой. Несколько дней было чем кормить поросенка.
Потом мы снова отправились на промысел в ту же воинскую часть. За прошедшие два дня мы сделались знаменитыми. Поглазеть на нас сбежалось много зрителей. Мы терпеливо излагали им свою историю, они же хохотали.
Я думаю, что хохотали они в основном от нашего лексикона — эта смесь русского, немецкого и английского, наверное, была довольно забавна, — но и сами по себе мы, видимо, представляли колоритную пару. Кроме того, история с поросенком, взятым на воспитание, тоже, наверное, была довольно смешной. А может быть, такой уж жизнерадостный и сытый был этот американский победитель, но хохотали они каждый раз, когда мы приходили за помоями.
Сначала старуха обижалась на этот дикий хохот, но потом она привыкла и перестала обращать внимание. За помои мы приносили им наши красивые кисеты и носки.
В тот месяц мы почти не печатали — так много хлопот было с этим поросенком. К тому же по совету американцев мы решили сажать огород. Они дали нам семена для посадки и немного картошки.
Всю весну мы возились с нашим огородом. Как я уже говорила, за домом был небольшой садик. Там росло несколько старых плодовых деревьев, которые старуха особенно любила и наотрез отказалась спиливать. Зато кусты жасмина, сирени и еще чего-то мы выкорчевали с корнем, оставили только несколько кустов черной смородины на чай. Мы распахали в садике все клумбы и газоны и сделали грядки, на которых посадили свеклу, морковь, укроп, горох, картошку и даже огурцы. Эта возня с огородом очень сблизила нас. Старуха заметно оживилась — стала не такая уж чопорная и суровая — и порой рассказывала мне много интересного из своей жизни. Оказывается, она в молодости была довольно богатая, но вышла замуж по любви за непутевого человека, который быстро промотал ее состояние, к тому же рано умер, оставив ее с двумя детьми.
— Если жизнь делается невыносимой, надо убавить требования к ней, — любила говорить эта мудрая женщина. — И богатые люди бывают несчастны. А если уметь работать, то бедным ты никогда не будешь. Только работа делает человека. Конечно, Господь Бог дарует ему жизнь и много замечательных способностей, но без работы человек быстро дичает и превращается в животное, которое только и думает о плотских утехах и поэтому попадает в лапы к дьяволу, который потом помыкает им, как своим слугой. Из подобия Божия человек превращается в дьявольское подобие и, разумеется, попадает в ад.
