— Я уже сказал вам, я не желаю слушать, что говорит Коля. Если вы еще раз произнесете это имя…
— Я не могу не произносить этого имени. Он хочет вас предостеречь, помочь вам, а вы…
— А я ухожу.
Леша сдернул шинель с крючка и оборвал вешалку.
— Послушайте, — тихо сказала Таня и положила руку ему на плечо. Он отшвырнул эту руку и, толкнув ногой дверь, уже за порогом сказал:
— Если вы взяли на себя такую миссию предостерегать…предупреждать… и все такое прочее, предостерегите лучше Зимарева. Скажите, что если он не уймется… Вылечу из академии, сяду, наконец, но ему покажу, как впутывать Валю в свои гнусные махинации.
— Вы слышали, Александра Константиновна? — сказала, улыбаясь, Прохорова. Саша уже знала: когда Прохорова улыбается — это не к добру.
Вот и сейчас, улыбаясь своей улыбкой, вестницей чужой беды, она сказала:
— Вы слышали, Александра Константиновна? Доктора Гуревича посадили.
— Нет?! — сказала Саша.
— А вы что, знали его? Я-то знала. Ну не то чтобы очень уж близко, но все же. Он принимал ребенка у моей знакомой, тоже, между прочим, медицинский работник. Так вот, и она считает, что он — подозрительная личность, этот Гуревич. И недаром в его родильном доме столько смертных случаев…
— Замолчите! — сказал доктор Королев. — Замолчите! — Он стоял к ним спиной в своем белом халате и перебирал что-то в шкафу с медикаментами. Сейчас он обернулся и посмотрел на Прохорову с холодной ненавистью. — Замолчите! — повторил он и тут же, чтобы не сказать большего, вышел в соседнюю комнату.
— Почему это я должна молчать? Какие все ученые стали! Я правду говорю. Вчера, в воскресенье, я делала маникюр, и вся парикмахерская об этом говорила. Правда — она глаза колет.
Саша молчала. Разговаривать с Прохоровой было бесполезно, как со стеной или камнем. Но ненависть, которой Саша в себе не знала, заставила ее на минуту поднять глаза, и Прохорова тотчас сказала:
— Вы что так смотрите, будто убить собрались… Замужняя женщина — нехорошо. О ваших отношениях с Королевым в больнице уже поговаривают, того и гляди до мужа дойдет. При двоих-то детях не так просто устроиться.
— Что вы сказали? — спросила Саша и крепко провела рукой по щеке.
— А вот то… Что знаю, то знаю. И подобру довожу до вашего сведения. Я такая — за спиной говорить не люблю.
Спокойно, уверенно, в своем очень чистом белом халате, она прошла мимо Саши и закрыла за собой дверь.
"Ненавижу!" — только одно слово поднималось в Сашиной душе. "Ненавижу!"
— Саша, — неловко закуривая на ветру, сказал Королев, когда они возвращались домой, — что с вами? Я не про сегодняшний день. И не о Прохоровой я сейчас. Что с вами? Я давно замечаю: неладно. Что стряслось? Дети здоровы?
— Да, спасибо.
— А как отец?
— Хорошо, спасибо. Нет, все хорошо. Впрочем, вру. У Леши серьезные неприятности в академии. Какой-то донос. Аморальное поведение, роман с немкой.
— А был роман?
— Не было.
— Да, в сложное время мы живем.
— Сложное. Я все чаще слышу это слово. А как должны себя вести мы, попавшие в это сложное время?
— Мы не в первый раз об этом говорим, Саша. Подлецов на свете много. Но самое легкое и самое страшное, что мы можем сделать, это сказать: "Все равно тут ничем не поможешь". Я считаю: ничто не проходит без следа. Ни доброе, ни дурное. И, как любила повторять Софья Ковалевская: "Говори, что знаешь, делай, что должно, а там будь что будет". Вот так…
— Все это верно. Но абстрактно. А как быть Леше? Как нам поступить с Прохоровой?
— Прохорову надо давить.
— Похоже, не мы ее, она нас раздавит… "Говори, что знаешь, делай, что должно…" А что должно? Эти слова для нас бессмысленны.
Он помолчал, продолжая курить и, казалось, думая о своем.
— Вот что, Саша, о таких вещах не говорят, не уславливаются, но вдруг… если что… При любых обстоятельствах — приходите, поговорим. Я старше…
— Мы ровесники.
— Я на год старше, — он улыбнулся, — следовательно, умнее. Может, сумею помочь.
И Саша, ответив на улыбку, снова сказала:
— Спасибо.
Они простились у метро. Спускаясь по эскалатору, не видя, она глядела на поднимавшихся ей навстречу людей. Домой, домой! Она старалась не думать о том, о чем спрашивал ее Королев, она поскорее хотела быть дома, увидеть Митю, детей.
Мити еще не было, и странно, что она надеялась его застать. Только четыре часа, он вернется не раньше семи. Она хотела было перебрать бумаги в ящике письменного стола, но из этого ничего не вышло: старые письма, счета с телефонной станции, завалявшийся рецепт — его искали, а он вот где. Саша задвинула ящик и стала поливать цветы. И надолго застыла с лейкой в руках..
— Мама, — сказала Катя, — а у нас в школе сегодня…
— У тебя дырка на чулке, заштопай. Нет, нет, не потом, а сейчас же.
— Мама, что с тобой? — спросила Катя.
— Ничего, — ответила Саша.
— Зачем ты сердито отвечаешь?
До чего же трудно жить среди чутких людей. Другой раз и сам не все понимаешь, или не хочешь понять, или хочешь заслониться от боли, которая всплывает откуда-то со дна души, — а тут другие глаза видят тебя насквозь, все примечают — и как взглянула, и как закусила губы, — ну их совсем, этих чутких людей!
Раздался телефонный звонок — наверно, Митя! Саша кинулась к телефону — хоть голос услышать! Но голос был другой, женский, уже хорошо знакомый:
— Можно Дмитрия Александровича?
— Его нет. Что ему передать?
Голос как будто задумался. Саша слышала в трубке чужое дыхание.
— Да нет, пожалуй, я еще позвоню, — сказал голос очень спокойно, очень задумчиво.
Саша ушла в свою комнату, закрыла дверь, легла на диван и спрятала лицо в подушку. Все вокруг звенело. Крепко зажмурившись, она думала о том, что все вокруг похоже на скверный сон. А что же? Что? Да вот это. Дыхание в трубке… И Прохорова.
— Мама, — услышала она Катин голос, — можно, я к тебе? — И, не дождавшись слова "можно", она забралась на диван и задышала рядом. — Вот что я решила, — сказала она. — Всех, кого я не люблю, я буду писать с маленькой буквы. Ведь ты же знаешь, если имя или, например, фамилия, — так это надо писать с большой буквы. Из уважения. А вот, например, твоя Прохорова — плохая. Я буду
Писать ее с маленькой буквы. Иначе — вранье. Правильно я говорю?
— Ты всегда говоришь правильно, — сказала Саша, чувствуя на своей щеке Катину горячую ладонь и будто возвращаясь из дурного сна.
Растопырив пальцы, Катя гладила Сашино лицо и болтала без умолку.
— Всех, кого ты не любишь, я всегда буду писать с очень маленькой буквы.
— Катя, ты меня любишь?
— Вот так раз! Давай покажу!
— Ох, тише, мне дышать нечем.
— А как же я покажу тебе любовь?
— Напиши меня с очень большой буквы. Пришла Аня и сказала:
— Вы тут лежите, а я уроки готовь. Чем я хуже? — И, сбросив туфли, легла рядом. Светлая Анина голова лежала у Саши под мышкой, Катя уткнулась в другое плечо.
Минута покоя была глубокой, но короткой. Катя вдруг вспомнила, что Анисья Матвеевна обещала ей постного сахара, и побежала на кухню.
— Папа пришел! Папа пришел! — раздался из коридора ее ликующий голос.
Да, это был Митя. Он стоял в соседней комнате, где Анисья Матвеевна уже зажгла свет. Стоял, повернув темное лицо к Саше и Ане. Не поздоровался, только спросил:
— Мне никто не звонил?
— Звонили.
— Кто?
— Она не сказала. Будет звонить еще.
Спросив на ходу: "Чаек есть?", Митя подошел к телефону.
Саша слышала, как он набирал номер. Она крепко зажмурилась и тесней прижалась к Ане. От того, как прозвучит сейчас Митин голос, зависела вся ее жизнь. И он раздался — обыкновенный, деловой и доброжелательный голос, Митя, кажется, что-то жевал — то ли кусок хлеба, то ли сухарь.
— Да, Поливанов. Все в порядке. Концовку оставили. Да, да. И заголовок наш. Ну, есть. Привет! — Положив трубку, он позвал:
— Саша, Аня, где вы там?
…Они сидели за столом и пили чай. И все, казалось, было хорошо. Только Митя молчал и Саша тоже. И вдруг Аня осторожно спросила:
— Мама, у тебя болит голова?
— Нет, с чего ты взяла?
— Мама, расскажи про того мальчика, который из Архангельска, — сказала Катя.
— Его скоро выпишут. Пей чай.
— Катя, — оказал Митя, — оставь маму, она устала. Катя перевела черные немигающие глаза с отца на мать,
Потом с матери на отца и вдруг, не переставая жевать баранку, спросила:
— А зачем вы все такие сердитые?
— Что случилось? — строго спросил Митя. — Ну, чего
— А ты ревешь?
— Зачем ты такой злой?
— Знаешь что, пойди на кухню и поумней там. Саша, — он повернул к Саше свое открытое, милое лицо, — у меня для тебя подарок: в субботу идем в театр. Премьера! На редакцию прислали шесть билетов, из них два получил я — каково?
