Шура Курина давно уже не появляется на работе, в магазине, засела дома и предалась воспоминаниям о молодости. На огонек к ней заглянула сперва Сироткина, потом Читыркина. Потом Акупация втерлась со старческой заискивающей наглостью. Играют в карты, выпивают, разговаривают, весело им. И другие женщины потянулись, позавидовав этому веселью. В их числе оказалась и Наталья Сурикова. Выпила, и еще выпила, и еще – и разошлась, засмеялась, забалагурила, забыла обо всем. А тут вино кончилось, она пообещала подругам немедленно принести, помня, что Василий вчера пополнил свои запасы десятилитровой бутылью.
Вот и причина этой странной сцены с вилами и погоней, на которую подивился бы Кравцов, если б увидел.
Видеть это со стороны, оставаясь трезвыми и здравыми, могли только два человека: непьющий Стасов и чудом удержавшийся Дуганов. (Мы помним, что в ряду трезвенников упоминали Малаева, но он в это время лежал в районной больнице, в Полынске.)
Дуганову было особенно тяжело.
2
Дуганову было тяжело, в отличие от Стасова: тот не пил и не хотел. Дуганов же не пил, но хотел. Однако потерпев день, второй, он почувствовал, что полегчало. И немного собой загордился. На третий день ему стало совсем легко.
И вот, проходя мимо винзавода, он воззвал к совести Льва Ильича:
– Что это вы с людьми делаете, господин директор? Разложили все село окончательно! И я знаю, для чего! У нас теперь акционерное общество, мы все пайщики, так? Но кто имеет настоящие доходы? Только вы и особо приближенные лица! А кто должен иметь? Все! Но вы всем залили глаза вином, господин директор! Учета нет, контроля нет, что хотите, то и творите!
Лев Ильич, оторвавшись от бумаг, которые рассматривал, стоя у очередной машины, поднял голову, прищурил глаз и некоторое время слушал Дуганова без эмоций на лице. Потом поискал взглядом, увидел Куропатова и сказал ему с досадой:
– Дай ты ему по роже, что ли?
Куропатов, который как раз был в энергичном настроении: возил, таскал, подавал, принимал и все не мог умаяться, – с охотой отозвался:
– Это запросто!
И пошел к Дуганову
– Только попробуй! – остерег его Дуганов, но возможности для пробы не дал, отошел подальше и оттуда крикнул:
– А вот описать в письменном виде ваши безобразия и послать на имя губернатора! Или вообще в Москву!
– Шли! – разрешил Лев Ильич. – Сколько угодно! Хоть президенту!
– Думаете, я шучу? Я не шучу! – крикнул Дуганов.
3
Он не шутил – в том смысле, что душа горела против недостатков в экономической, общественной и частной жизни Анисовки, давно уже горела, всегда горела. Бывало когда-то, писал он возмущенные письма в областную газету «Сарайский коммунист», в обком партии, в ЦК КПСС[1].
Так вот, Дуганов когда-то смело писал о недостатках, и даже получал иногда ответы, и даже один раз приняли меры: прислали трос для починки подвесного моста через Курусу. Но по поводу исправления людей Дуганов никаких мер не видел и давно разочаровался. Понял он также, что письма в самые высокие инстанции никого не пугают. Зря старался, получается. И получается, обоснованно смеется над ним Лев Ильич Шаров, неуязвимый олигарх и жулик. Ничего он не боится, как и другие. Читыркин, например, даже проклятия матери не испугался, когда она отговаривала его разрывать могилы. У развалин бывшего сельхозтехникума «Красный студент», размещавшегося в бывшем дворянском поместье, стоит старая, разрушенная церковь, возле церкви небольшое кладбище с памятниками, здесь похоронена в незапамятное время семья помещицы Охвостневой во главе с нею самой; и вот кто-то пустил слух, что усопших клали в могилы с драгоценностями, брильянтовыми и золотыми украшениями. Вскоре там рылось несколько мужиков, и больше всех старался Читыркин. Мать его узнала об этом и пригрозила, что проклянет. Он только посмеялся. Она, измученная донельзя беспутным сыном, пошла к церкви, перекрестилась, попросила прощения, отошла в сторону и крикнула в направлении Ивановки: «Проклинаю!»
Ну и что? Ничего. Читыркину от этого не стало ни жарко ни холодно. Правда, драгоценностей он и его товарищи не нашли. Причиной Читыркин посчитал проклятие матери, напился, пришел к ней и ругал ее матом за то, что лишила сына последней возможности счастья.
В общем, не боятся люди ни власти, ни родных, ни соседей, ни Бога, хотя с виду и стесняются, но это лицемерие, считал Дуганов.
Он достал из шкафа большую папку с официальными и личными письмами, перебирал их, думал, вспоминал. Мысль возникла: много в жизни всего было, впору мемуары писать.
4
Анисовка смеялась: Дуганов мемуары пишет. Не все даже это слово толком поняли.
– Каки таки мумуары? – спрашивала в магазине Акупация у хохочущего Володьки Стасова.
– Мемуары! – кричал Володька.
– Мимо нары? – не могла расслышать и понять глуховатая Акупация.
– Мемуары, бабка! Воспоминания!
– Об чем?
– О себе!
– А чего ему о себе-то вспоминать?
Вошедший Мурзин пояснил и ей, и Клавдии-Анжеле, и Володьке:
– Мемуары – это не только о себе, а о тех исторических событиях, которые происходили вокруг человека в прошедшее время. Например, у маршала Жукова очень содержательные мемуары о войне. Читала, Клавдия Васильевна? Могу принести!
Володька (естественно, выпивший) сказал Акупации:
– Ты глянь, бабка, он на нас и внимания не обращает! Мы не люди для него! Он к ней нагло в гости напрашивается!
– Ты помолчал бы, юноша! – посоветовал ему Мурзин.
Володька не прислушался к совету. Наоборот, он закричал против Мурзина грубые и обидные слова и с этими словами бросился на Александра Семеновича, обхватил его за шею и стал мотать тело Мурзина с тем, чтобы выкинуть его из магазина. Но Мурзин зацепился ногами за ствол лимонного дерева, что стояло в большой кадушке. Ствол гнулся. Акупация и Клавдия-Анжела ужасались. Тут кадушка вместе с деревом упала, Володька от неожиданности выпустил шею Мурзина, тот вскочил и, будучи старше и опытней, произвел точный удар Володьке под дых. Володька согнулся. Мурзин взял его за голову и, пихая, вытолкнул из магазина. Через минуту Володька влетел с дрыном, выломанным из забора. Акупации хотелось убежать, но она боялась пропустить самое интересное, поэтому присела в углу и оттуда смотрела. Клавдия-Анжела выскочила из-за прилавка, встала перед Володькой и закричала:
– А ну, отдай! Дурак!
И вырвала у него дрын. И сказала Мурзину:
– Тебе, Александр Семенович, врачу надо показаться. У тебя вся шея в травме, красная!
– Так, значит? Таков ваш выбор, Клавдия Васильевна? – спросил Володька.
5
Клавдия-Анжела и впрямь сделала свой выбор: закрыла магазин и повела Мурзина не к Вадику в медпункт, а к себе домой. Там он и остался сначала до утра, а потом на все время.
Но это ладно, они оба люди свободные. Однако как с питьем произошло что-то вроде цепной реакции или эпидемии, так и внебрачных отношений в Анисовке все разом перестали стесняться. Известно: дурной пример заразителен. Андрей Ильич, например, взял грамотную Любу Кублакову к себе в администрацию на какую-то должность, совершенно легально ездит с нею в Полынск и подолгу там задерживается. Где именно, Суриков, который их возит, не говорит: он сам, по слухам, отирается у вокзальной буфетчицы Лили, бывшей анисовки, с которой он когда-то учился в школе.
А Кублаков, не сильно расстраиваясь или не показывая этого, начал заходить к Нюре.
А Наташа Кублакова, беря пример со взрослых, уже не только говорит с Андреем о бросившей его невесте Ольге, а сама уже в роли его невесты, не сказать больше.
Ну и так далее.
Дуганов повадился ходить по селу и говорить как бы между прочим:
– Веселитесь? Развратничаете? На здоровье. Все будет известно потомкам!
Юлюкин однажды прислушался и спросил по-свойски, будучи ровесником Дуганова:
– Валер, ты чего там бубнишь? Опять в инстанции кляузы сочиняешь? Удивил!
– Не в инстанции, а потомкам, – объяснил Дуганов. – Мемуары я пишу.
– Это я слыхал. А зачем?
Дуганов сел на лавку у крыльца дома Юлюкина и охотно растолковал:
– Мы ведь как считаем? После нас – хоть потоп. Оно и в самом деле так. Ты вот что про своего деда знаешь?
– Мой дед еще в Первую мировую погиб.
– Нет, но что-то ты знаешь про него?
– Бабка рассказывала: шорничал хорошо. Песни петь любил.
– Ну вот, и вся твоя историческая память! – укорил Дуганов. – Шорничал и петь любил! А как к людям относился? К бабке твоей? Был добрый или злой? Ничего не известно! Теперь представь другую ситуацию. Книга. Твоя внучка или твой правнук открывает и читает: Дмитрий Романович Юлюкин посадил жениха своей дочери в тюрьму. Своим тяжелым характером уморил жену. Дочка с ним жить не смогла, отделилась в лачугу, лишь бы не вместе. Работая бухгалтером, наверняка получал нетрудовые доходы, будучи в состоянии купить машину «Москвич», хотя она стоила ему не по карману...
