– Я не разрешу тебе умереть героем. Я вообще не разрешу тебе умереть. Ты разменный пятак, и я поменяю тебя на то, на что захочу. Посмотрим, что твоя родня согласится сделать, чтобы получить тебя обратно…
Моджахед облизнул губы, сдерживая желание сказать что-то. Майзель, удовлетворенно кивнул:
– Тебя забыли предупредить об одной мелочи, поросенок. О том, что когда я смотрю в глаза своим врагам, они пугаются. И только от меня зависит, как будет силен этот страх. И как долго будут они умирать. Или жить так, что лучше бы умерли…
Он снова улыбнулся:
– Ты, наверное, слышал, что гяуры хорошо обращаются с пленными. Но ты не пленный, а бандит. А я не гяур. Тебя как зовут, поросенок?
– Меня зовут Бин Алла, – медленно проговорил моджахед, пытаясь отвести взгляд и будучи не в силах этого сделать. – А ты – вонючий дхимми [63] , а не…
– Много лишних слов, сын аллаха, – Майзель улыбнулся. – И неправильный ответ. Если я что-то спрашиваю, я желаю получить правильный ответ. Я хочу знать твое имя, а не поганую кличку. Что ж. Начнем.
Он взял моджахеда за подбородок, притянул к себе и заглянул ему в глаза. И смотрел в них, не мигая, до тех пор, пока не увидел зажегшегося там огонька безумия, а из носа у пленного не пошла кровь.
– Х-х-х… х-хватит… Не надо… – просипел моджахед.
– Назови мне свое имя, собака, – улыбнулся Майзель. – Как называла тебя твоя мать-шлюха и твой отец-ослоеб. Как называли тебя твои шлюхи-сестры и ослоебы-братья. Как называл тебя твой имам, жирный бородатый дервиш, пославший тебя заколоть женщину и убежать… Ну?!
– Ру… Рустам… Не… не смотри… Больно…
– Это хорошо. Это правильно. Потому что человек должен чувствовать боль, если он человек. Только черви не чувствуют боли. И я научу тебя чувствовать боль. Настоящую боль. Не в костях и мышцах, – в сердце.
Он снова схватил моджахеда за лицо и заставил смотреть себе в глаза. До тех пор, пока не услышал и не увидел, что хотел… И только тогда отпустил его. И поднялся:
– Вот и ты тоже. И ты нагадил под себя, поросенок. Чего же еще можно ждать от помеси свиньи и собаки, которая, научившись говорить и читать, возомнила себя – человеком…
Он еще некоторое время любовался картинкой, наклонив голову набок. А потом оскалился:
– Слушай меня, поганый сын ослоеба и шлюхи. Я пошлю тебя назад, в твою пещеру, живым и невредимым. Почти невредимым. Но сначала я прикажу привязать тебя к скамейке, смазать твою мускулистую волосатую мусульманскую жопу свиной течкой и выставить в свином хлеву, где вонючие огромные кабаны будут трахать тебя так много и так долго, пока это не начнет тебе нравиться. Пока ты не научишься выстреливать свою поганую сперму каждый раз, когда свинячий член будет вламываться в твою прямую кишку и массировать тебе простату. И когда ты превратишься в растение, мечтающее только об одном – снова почувствовать в своей заднице горячий твердый кабаний елдак, я тебя отправлю твоим родным.
Моджахед смотрел на Майзеля и дергался, словно пытаясь выскочить из пластиковых пут. Он был бледен, и на лбу его отчетливо выступили бисеринки пота. Майзель кивнул:
– Мне тоже весело, свинья. Твой дервиш, наверное, забыл рассказать тебе про дракона. Я вижу, что для тебя это новость… Так вот. У тебя есть только один способ – не отменить, нет, – всего лишь оттянуть то, что я велю сделать с тобой. Чем громче и охотнее ты будешь говорить, тем позже это случится. Поэтому говори, поросенок. Пой и пляши. Развлеки меня. Кто знает, – возможно, я растрогаюсь и пожалею тебя. И прикажу просто тебя задушить. Быстро задушить, – часов за двадцать-тридцать, не больше. Перестань брыкаться и подай какой-нибудь вразумительный знак, если ты понял меня.
Моджахед затих и медленно кивнул. И тотчас же его начало колотить, словно он был прикован к отбойному молотку. Майзель нажал на кнопку брелка в кармане, и в номер снова вошли «ночные дьяволы» во главе с Гонтой.
– Пакуйте это и к следакам сразу, пусть лепят, пока горячий, – приказал Богушек. И повернулся к Майзелю, прищелкнув завистливо языком: – Как ты с этой мразью управляешься… И не стукнул-то его даже ни полразочка… А с теми двумя что делать?
– А с крыши покидайте, – улыбнулся Майзель и пожал плечами. – Это же расходники, одноразовые шприцы. Давай, давай, выполняй, не смотри на меня!
– Что… Прямо здесь?
– А что, в Прагу тащить этот мусор?! Пускай немецкая полиция разбирается с мертвяками. Аккуратно только побросайте, чтоб не покалечить кого-нибудь, не дай Бог…
И, поощрительно похлопав Богушека по плечу, стремительно вышел в коридор и зашагал к номеру, где находилась Елена.
Она сидела на диване, отодвинутом так, чтобы его не было видно из окна балкона, закутанная в пуленепробиваемое «одеяло». На балконе стояли два «ночных дьявола», вооруженных тяжелыми штурмовыми автоматами с тау-оптикой, в номере с Еленой – еще двое, готовые для ближнего боя. Войдя, Майзель сделал бойцам знак удалиться, и те исчезли.
Он сел рядом с Еленой, посмотрел на нее искоса. Елена сидела, нахохлившись, зажав ладони между коленей, словно боялась посмотреть на Майзеля. Он вздохнул и погладил ее по голове, как маленькую:
– Я просил тебя никуда не ездить без охраны. Хоть бы скафандр надела… Ты же убьешь себя, Елена. И меня за компанию…
Лучше бы он наорал на нее. Рявкнул, как он умеет, так, что все внутри подбирается от ужаса. Лучше бы ударил наотмашь, изо всех сил. Только не этот тихий голос, полный такой боли… Елена повалилась к нему на колени и заплакала. Ее трясло от этого плача и била дрожь от пережитого ужаса. Она ничего не могла с собой поделать. Майзель подхватил ее, как ребенка, прижал к себе:
– Ну, все, елочка-иголочка. Все, мой ежичек. Мы успели. Все хорошо. Сейчас полетим домой, ладно? Дома у нас славно, никаких чучмеков нет у нас дома, дома так хорошо… Ну, не плачь, мой ангел, не плачь, ты же знаешь, я не могу, я умираю, когда ты плачешь…
Он шептал еще какую-то ласковую ерунду, баюкая Елену и гладя ее по волосам, пока она не перестала всхлипывать. Упершись руками Майзелю в грудь, она отстранилась:
– Дракон… Ты от меня не отстанешь?
– Уж это вряд ли.
– Зачем я тебе?
– А я тебе?
– Ну, ты… – Елена улыбнулась и, продолжая упираться в него одной рукой, другой вытерла слезы. – Придумал еще тоже сравнивать…
Он тихонько засмеялся, встряхнул Елену:
– Поехали, щучка-колючка. Дома все наладим и назад приклеим, что разладилось и отклеилось. Все. Вперед!
ФРАНКФУРТ-МАЙН – ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
Домой они летели с комфортом – на том же «сирокко», но не так быстро. Кресла развернули, выдвинули стол с инфотерминалом, и Майзель с Богушеком принялись подводить итоги импровизированной операции. На экране появился Вацлав и генералы, – на фоне огромной карты, и совет продолжился с их участием:
– Откуда эти зверьки так быстро появились в порту?
– Из Кельна. Там этот исламский центр, который саудиты выстроили несколько лет назад…
– А утечка?
– Из «Люфтганзы», скорее всего. Работаем. Быстро найдем, я думаю…
– Не от Ботежа?
– Нет. Если да, то из Лагоса. Он туда звонил.
– Почему они решили во Франкфурте? В Нигерии проще…
– Не проще. Они знают, что мы все слышим…
– Все-таки, утечка или слив? Это принципиально важный момент…
– Понятно. Я же говорю – работаем. К вечеру будет ясность с этим вопросом…
Елена слушала их короткие, отрывистые фразы, те самые полупредложения, которые они друг за друга договаривали… Никогда прежде ей не доводилось присутствовать на летающем совещании военных с королем и Майзелем. Они даже не включили свою обычную «глушилку», которую всегда включали в таких случаях при Елене, – то ли не было такого устройства на борту, то ли окончательно перестали ее держать за постороннюю… Елена разозлилась. Даже то, что только что произошло, он использует в своих целях. Никакой передышки, никакого намека на взвешенность решений… Она слушала эти ужасные распоряжения, которые он отдавал. Она знала, что все приказы лягут на давно отработанные схемы, но никак не могла отделаться от чувства, что все это похоже на месть. И впервые видела, как ярость пожирает его, как он перестал контролировать эту ярость, видела, что никто, кроме нее, не понимает этого, – они слишком привыкли ему доверять… Это же все из-за меня, в ужасе подумала Елена. Это он за меня испугался так, что перестал думать. Он хочет отомстить… Нет. Я должна остановить это. Тем более должна. И моджахеды… Месть. Месть… Ну конечно. Господи, как же я сразу-то не догадалась…
– В Кельне будем работать?
– Обязательно. Я хочу…
– Они поймали тебя в ловушку, – громко сказала Елена и проглотила комок в горле. – Они тебя подловили, Дракончик. Это зверье…
Он замер на мгновение, спина у него окаменела. И развернулся к ней в кресле так, что ее обдало воздушным потоком от этого разворота. Повисла такая тишина, что ушам стало больно. И тогда Елена заговорила – быстро, не давая им всем, – сильным, всемогущим, вооруженным – и таким беспомощным – мужчинам опомниться:
