— Если бы ты вела себя как взрослая, с тобой и обращались бы как со взрослой, — сказала Марианна, положив белую ладонь на Биргиттин кухонный стол. Биргитта заплакала во весь голос, и самые настоящие слезы покатились по ее щекам.
— Но я же не виновата! За что меня-то наказывать? Это ведь Дог дрался, а не я!
Марианна наклонилась над столом и забарабанила костяшками пальцев:
— Насколько мне известно, Дог бил тебя, а не мальчика. Его будут судить — и за это, и за многое другoe. Но не могли же мы допустить, чтобы мальчик остался один в пустой квартире, когда тебя увезли на неотложке, а Дога в полицейской машине? Сама понимаешь, мы вынуждены были о нем позаботиться.
Биргитта стукнула по столу кулаками:
— Но я хочу, чтобы его мне отдали назад! Это мой ребенок!
Марианна откинулась на спинку стула и покачала головой:
— Хватит, Биргитта. Это бесполезно. Сама подумай. Мальчику восемь месяцев, а весит он меньше четырехмесячного. Когда он попал в приемную семью, у него были синяки на бедрах и попка вся в язвах. Плюс обезвоживание организма. Это называется плохой уход, Биргитта. Халатность. Если не жестокое обращение. Приемная мама — медсестра, она опасается серьезных последствий и забрала его в больницу. Он все еще там, приемные родители каждый день его навещают, да и мама сидит там с ним целыми днями...
Биргитта запустила руку в волосы и дернула.
— Она не его мама, — каркнула она не своим, ведьминским голосом. — Пойми же ты, сука! Я его мама! Я! И больше никто!
У Марианны глаза были на мокром месте, даже в гневе Биргитта это заметила: в первый раз за много лет Марианна из комиссии по делам несовершеннолетних среагировала по-человечески, без этих паскудных нравоучений и нотаций. Открыв сумочку, она принялась копаться там, искать платок, а потом обернула им указательный палец — графиня вонючая!
— Они хорошие люди, Биргитта! Они его любят. Вы с Догом не удосужились ему даже имени дать, так что это пришлось сделать им. Мальчика назвали Беньямин.
Беньямин! И выискали же имечко! Его должны были звать Стивом. Или Диком. Или Ронни. Это они с Догом решили, еще когда она с пузом ходила. Может, они просто еще выбрать не успели — да какое собачье дело этой Марианне!
— Биргитта, дорогая моя. — Марианна приложила к носу платок. — Я понимаю, как ты огорчена и расстроена, но тебе всего девятнадцать лет — вся жизнь впереди. Пройдут годы, и ты все сама поймешь. Нехорошо, чтобы ребенок рос в атмосфере постоянных скандалов, а у вас с Догом в последний год, как я понимаю, появились сильные расхождения во взглядах. Кроме того... — Марианна понизила голос, подавшись чуть вперед и тихонько постучав по столу. — Кроме того, как я понимаю, ты иногда ездишь в Норчёпинг. В Салтэнген. Пошла по маминым стопам и в прямом, и в переносном смысле. Знаю — закон этого не запрещает, и тут наши социальные органы мало что могут сделать. Но оставлять грудного младенца одного более чем на сутки — это серьезное нарушение правил ухода и грубая халатность. А по словам соседей, ты поступала именно так всякий раз, когда уезжала в Норчёпинг. Так что мы просто были вынуждены вмешаться. Ради мальчика.
Она снова откинулась назад, сунула носовой платок в сумочку и застегнула ее. Вальс слез, стало быть, окончен, — она глянула на Биргитту совершенно сухими глазами и сказала:
— Оставь его в покое, Биргитта. С ним все будет хорошо. Ведь ты же не хочешь, чтобы с ним все было так же, как с тобой?
Биргитта ждала, что потом ее заметут, но менты отвезли ее вместо этого в дурдом в Вадстену. Драчливых баб в то время считали чокнутыми, не представляли себе, что девчонка в своем уме могла дать кому-нибудь в рожу. А Биргитта врезала Марианне как следует, повалила ее на пол прямо на кухне и то лупила, то плевала в физиономию. Говорят, после такой трепки старушенция ушла на досрочную пенсию и свалила из города. Очень может быть. Биргитта, во всяком случае, с тех пор ее ни разу не видела, и это просто отлично. Было бы отлично еще и удрать от этой лицемерной шкуры, Маргареты. Она тоже получит по морде, но на прощание и по-другому. Чистый маразм — лупить своего шофера посреди дороги. Зато от разбитых иллюзий иной раз больнее, чем от разбитой челюсти. Спросите Биргитту. Она знает. Она попробовала и того, и другого.
— Что ухмыляешься? — спрашивает Маргарета. — Я сказала что-нибудь забавное?
Биргитта барабанит пальцами по приборной доске, что-то напевая себе под нос. Сигареты лежат слева от Маргареты, до них можно было бы дотянуться, когда бы не ремень безопасности.
— Ты куда? — ошарашенно восклицает Маргарета, видя, как Биргитта расстегивает ремень. Биргитта не отвечает, а, преспокойно перегнувшись через руль, хватает желтую пачку. Маргарета тормозит так резко, что машину едва не заносит, ее голос перерастает в крик:
— Ты с ума сошла?
Биргитта по-прежнему не отвечает, а все так же спокойно усаживается и снова пристегивает ремень.
— Ты с ума сошла! Мы чуть в кювет не влетели! Господи. Совсем спятила. Прямо истерика.
В пачке последняя сигарета, Биргитта зажигает ее и медленно, блаженно затягивается и одновременно, смяв пустую пачку, бросает на пол. Это сигнал: пусть Маргарета имеет в виду, что курево кончилось, пусть подергается...
— Да, — произносит наконец Биргитта и чуть потягивается. — Кстати, насчет анонимок... Я ведь тоже сподобилась. Кристина и мне прислала письмецо. Там даже ее имя стоит...
— Тогда какая же это, к чертовой матери, анонимка, — шипит Маргарета. — Анонимное письмо как раз тем и характерно, что не знаешь, кто его написал...
Свят, свят, свят... Дамочка уже зачертыхалась. Будь у Биргитты чем писать, она бы, может, нарисовала крест на крыше машины. Она поднимает палец и торопливо выводит им крестик на белой пластмассе, но Маргарета ничего не замечает, она буквально легла на руль и жмет на газ еще и еще. Теперь уже с гарантией за сто тридцать. Засекут менты — и все, прощай права! Первый раз в жизни Биргитта готова была отдать банку пива, а то и две, за то, чтобы на пути возникла полицейская машина.
— В данном случае и на анонимном письме может быть имя, — выговаривает она очень спокойно, старательно подбирая выражения, холодно и взвешенно, как обычно на суде. Жизнь ее все-таки кое-чему научила: в известных ситуациях чем ты спокойнее, тем сильнее сумеешь вмазать.
— Кристина не подписывала письма. Она не писала своего имени. Но письмо-то эта коза написала на собственном бланке!
Блин! Надо взять себя в руки. Она закрывает глаза и делает глубокий вдох, сжимает кулак и несколько раз ударяет в оконное стекло.
— Ну? — отзывается Маргарета.
Что — «ну»? Биргитта, фыркнув, глубоко затягивается и выпускает дым в лицо Маргарете. Подействовало. На глазах у той появились слезы, она принимается отмахиваться. Чувствительная натура — по крайней мере, для курильщицы.
— Вижу, тебе прямо не терпится, чтобы мы загремели в кювет, — говорит Маргарета.
— Может, заткнешься, — отвечает Биргитта. — А то у меня живот дико разболелся от твоего собачьего тявканья...
Это правда. Чей-то коготь впивается в ее внутренности. Может, та старая крыса-сластена решила наконец разорвать ей кишки. Впрочем, последние тридцать лет Биргитта за сластями не ходила — крысины вкусы, видимо, менялись в ту же сторону, что и Биргиттины...
— Как ты только можешь, — снова начинает Маргарета. — Я ведь на твои штучки больше не поддамся. Ты что, не понимаешь?
Биргитта не отвечает, наклонившись и расставив ноги, — ее рвет.
Когда она снова поднимает глаза, машина стоит. Маргарета заехала на какую-то бензоколонку и вот теперь вытирает резиновый коврик под ногами у Биргитты и шипит:
— Может, ты хоть ноги от пола оторвешь?
Биргитта чуточку приподымает ноги, но тут же опускает их обратно, как только Маргарета вытащила из-под них коврик. Гадство. Такой слабости еще не было. Даже когда она лежала в больнице на капельнице, уколах и всякой дряни.
Маргарета стоит чуть в сторонке возле водопроводного крана и полощет коврик. Дверь машины открыта, Биргитта опирается о приборную доску, потом поворачивается всем телом, чтобы выставить ноги наружу, после чего с трудом встает. Приходится еще постоять, опираясь о машину, чтобы башка перестала кружиться.
— Ты куда это? — кричит Маргарета ей в спину.
Биргитта не отвечает, только делает отстраняющий жест и ковыляет к заправке. Что, уже и в сортир нельзя отлучиться?
Внутри пусто, ни одного посетителя. Одинокий парнишка за стойкой беседует по телефону и торопливо взглядывает на Биргитту. Она тут же подтягивается, выпрямляет спину и закрывает рот, — а что, издалека вполне приличная тетенька. Туалет довольно далеко от входа, и путь туда воистину райский: совсем рядом стоит поднос с пивом — «Голубое Приппа». Биргитта торопливо оглядывается на парня. Воистину есть Бог! Как раз теперь парнишка медленно отворачивается, прижав трубку к уху, наклоняется к окну и выглядывает. Он никак не может ее видеть, ему не видно, как левая Биргиттина рука, выскользнув из кармана, хватает упаковку с шестью банками легкого пива и как потом Биргитта осторожно проскальзывает в туалет.
