Он знал, что Мэри-Джейн приближается к концу пьесы, потому что сейчас она снова проигрывала начальную мелодию, со вставками после каждого такта, и пока он ждал окончания, чувство горечи в его сердце стихало. Пьеса завершилась россыпью октав в высоком регистре и финальной скорбной октавой в нижнем. Слушатели разразились усердными аплодисментами, а Мэри-Джейн, краснея, нервно перебирая и прижимая к себе ноты, поспешила скрыться из залы. Громче всех хлопали четыре молодых человека в дверях, которые в начале пьесы удалились к напиткам, но сразу вернулись, когда музыка смолкла.
Началась кадриль, и партнершей Габриэла оказалась мисс Айворз, говорливая веснушчатая девица с карими выпуклыми глазами и решительными манерами. На ней было закрытое платье, у воротника которого красовалась большая брошь с ирландской эмблемой и девизом.
Когда они заняли места, она резко проговорила:
— А вы знаете, у меня с вами счеты.
— Со мной? — удивился Габриэл.
Она с важностью кивнула.
— И в чем же дело? — спросил он, улыбнувшись ее торжественности.
— Кто такой Г. К.? — ответила она вопросом, в упор уставившись на него. Габриэл слегка покраснел и начал морщить свой лоб, делая вид непонимания, но она тут же бесцеремонно продолжила:
— Он сама невинность! Я раскопала, что это вы пишете для «Дейли экспресс». И что, вам за это не стыдно?
— Почему мне должно быть стыдно? — спросил он, моргая глазами и пробуя улыбнуться.
— Мне, по крайней мере, стыдно за вас, — сказала она без обиняков. — Кто б подумал, что вы пишете для такой газетенки. Я вас раньше не считала британчиком.
Лицо Габриэла выразило недоумение. Да, он в самом деле писал каждую среду литературную колонку для «Дейли экспресс», и ему за это платили пятнадцать шиллингов. Но он от этого нисколько не становился британчиком. Пожалуй, книги, что ему присылали на рецензию, значили для него даже больше, чем пустяковый гонорар. Ему нравилось держать в руках переплет, листать страницы свежевышедшей книги. Почти каждый день, покончив с делами в колледже, он навещал лавки букинистов на набережных, заходил к Хикки на Бейчлорз-Уок, к Вэббу или Месси на Астон-куэй или же к О’Клохисси, что в переулке. Он не знал, как ему защититься от нападения. Он бы хотел сказать, что литература выше политики. Но они были многолетние друзья, и путь их шел параллельно, сначала вместе в университете, потом стали преподавателями, и с ней он не мог позволить себе риск показаться напыщенным. И он продолжал моргать глазами, пробуя улыбнуться, и лишь неловко пробормотал, что он не видит никакой политики в том, чтобы писать книжные рецензии.
Когда настала их очередь переходить, он был все еще в замешательстве и рассеян. Мисс Айворз проворно взяла его за руку и дружески, тепло пожимая ее, сказала мягко:
— Ну что вы, я же просто шучу. Пойдем, наш черед.
Когда они опять оказались вместе, она заговорила о проблеме Университета, и Габриэл почувствовал себя свободней. Один ее друг показал ей его рецензию на стихи Браунинга, вот так она и узнала его секрет. Но сама рецензия ей страшно понравилась. Потом она вдруг сказала:
— Да, мистер Конрой, а вы бы не поехали летом на экскурсию на Аранские острова? Мы там собираемся пробыть целый месяц. Будет так чудесно на океане. Вам надо поехать. Мистер Кланси отправляется с нами, и мистер Килкелли, и Кэтлин Карни. И для Греты было бы замечательно, если б она тоже поехала. Она же из Коннахта, не так ли?
— Ее родичи оттуда, — кратко ответил Габриэл.
— Но вы ведь едете с нами, правда? — сказала с жаром мисс Айворз, кладя ему на руку свою теплую ладонь.
— Дело в том, — начал Габриэл, — что я уже договорился ехать…
— А куда? — спросила она.
— Видите ли, мы обычно ездим во Францию или в Бельгию, бывает, в Германию, — неловко отвечал Габриэл.
— И почему же вы ездите во Францию или в Бельгию, — вопросила мисс Айворз, — вместо того, чтобы повидать родную страну?
— Ну знаете, — отвечал он, — с одной стороны, это для практики в языках, а с другой, просто ради чего-то нового.
— А что, разве у вас нет собственного языка, в котором нужна была бы практика? Ирландского языка! — настаивала она.
— Ну знаете, — отвечал он, — уж если на то пошло, то ирландский — это не мой собственный язык.
Соседние пары уже оборачивались на них, прислушиваясь к форменному допросу. Габриэл начал нервно озираться по сторонам, пытаясь сохранять присутствие духа в этом нежданном испытании; на лбу его выступил румянец.
— И разве нет у вас собственной страны, — продолжала она, — о которой вы ничего не знаете, нет собственного народа, нации?
— Сказать вам начистоту, — взорвался вдруг Габриэл, — мне давно уж тошно от моей нации, тошно!
— Почему? — спросила она.
Габриэл не ответил, его вспышка вызвала у него прилив жара.
— Почему? — снова повторила мисс Айворз.
Была их очередь делать следующую фигуру, и, видя, что он не отвечает, она молвила дружески:
— Ясно, что ответить вам нечего.
Габриэл постарался рассеять возбуждение, вкладывая энергию в танец. Он избегал ее взгляда, ибо видел на лице у нее досаду. Но, когда они опять были рядом во время большой цепи, он с удивлением ощутил, что она крепко жмет ему руку. В некий миг она испытующе и лукаво уставилась на него исподлобья, пока он ей не улыбнулся. Когда же цепь снова двинулась, она, привстав на цыпочки, шепнула ему на ухо:
— Британчик!
Кадриль кончилась, и Габриэл направился в дальний угол, где сидела мать Фредди Малинза. То была грузная и рыхлая женщина, давно постаревшая и совсем седая. Как и у сына, у нее был сиповатый голос, и она слегка заикалась. Ей уже сообщили, что Фредди пришел и что он почти в норме. Габриэл спросил, хорошо ли она добралась. Она жила со своей замужней дочерью в Глазго и раз в году приезжала на время в Дублин. Мирным, довольным тоном она сказала, что плавание было отличным и капитан все время проявлял к ней заботу. Потом она начала рассказывать, какой прекрасный дом в Глазго у ее дочери и как много у них друзей там. Слушая ее бессвязную речь, Габриэл пытался прогнать из головы впечатления от неприятной стычки с мисс Айворз. Конечно, эта девица, или женщина, или уж кто она, была из энтузиастов, только всему есть мера. Возможно, он и не должен был ей отвечать в таком духе. Но она не имела права его называть прилюдно британчиком, пусть даже в шутку. Она хотела выставить его на посмешище этими своими наскоками да еще глазела в упор своими кроличьими глазами.
Он увидел, как к нему направляется жена, пробираясь между вальсирующих пар. Оказавшись рядом, она сказала ему на ухо:
— Послушай, тетя Кейт спрашивает, ты будешь разрезать гуся, как обычно. Мисс Дэли будет разрезать окорок, а на мне пудинг.
— Согласен, — отвечал Габриэл.
— Она сначала усадит молодежь, как только этот вальс кончится, так что наш стол будет отдельно.
— А ты танцевала? — спросил он.
— Конечно, ты разве меня не видел? А что у тебя там произошло с Молли Айворз?
— Да ничего не произошло, с чего ты? Это она сказала?
— Ну, что-то вроде. Я тут уговариваю этого мистера Д’Арси спеть. Похоже, он очень много о себе думает.
— Да, ничего не произошло, — произнес мрачно Габриэл, — только она хотела, чтобы я поехал на экскурсию на запад Ирландии, а я сказал, не поеду.
Его жена всплеснула возбужденно руками и даже чуть-чуть подпрыгнула.
— Ой, Габриэл, давай съездим! — воскликнула она. — Я б так хотела еще разок в Голуэй.
— Если тебе угодно, ты можешь ехать, — холодно отвечал он.
Она поглядела на него секунду и затем обернулась к миссис Малинз.
— Какой у меня прекрасный муженек, — сказала она ей.
Пока она пробиралась обратно через наполненную залу, миссис Малинз как ни в чем не бывало продолжила свой рассказ Габриэлу о том, какие прекрасные места в Шотландии и какие там замечательные виды. Ее зять каждое лето вывозил все семейство на озера, и они там ловили рыбу. Зять был просто великолепный рыболов. Однажды он поймал отличную огромную рыбину, и повар в гостинице приготовил им ее на обед.
Габриэл почти не слышал, что она говорит. Приближался ужин, и он снова принялся думать про свою речь и про ту цитату. Завидев Фредди Малинза, направлявшегося засвидетельствовать почтение своей матушке, Габриэл поднялся, освободив место для него, и укрылся в нише окна. Гостиная почти опустела, и из задней комнаты доносилось звяканье посуды. Немногие, кто еще оставались, выглядели уставшими от танцев и тихо переговаривались небольшими кучками. Его теплые подрагивающие пальцы постукивали по замерзшему стеклу. Как свежо, должно быть, на улице! Как было бы приятно сейчас брести одному, сначала берегом Лиффи, потом по парку. На всех деревьях, наверно, снег, на памятнике Веллингтона белоснежная шапка. Насколько было бы там приятней, чем сидеть за столом!
