Он тоже рассмеялся.
— И вы стали жить-поживать мирно и счастливо?
— И как еще счастливо! Полетели счастливые годы в домике на склоне горы в Релкирке. Потом родился Эдмунд, и в нашу жизнь вошла Эди. Она была дочерью деревенского плотника, восемнадцати лет поступила ко мне няней и с тех пор всегда была с нами. Хорошее было время. Такое хорошее, что я не хотела видеть, как на горизонте собирались военные тучи. Но война все-таки пришла. Джорди поступил в Шотландскую дивизию и уехал во Францию. А в мае сорокового года попал в плен при Сент-Валери, и я не видела его пять с половиной лет. Мы с Эдмундом и Эди перебрались в Балнед и пересидели войну у моих родителей, но они уже были стариками, и оба умерли еще до ее окончания. Так что когда Джорди наконец вернулся, он приехал к нам в Балнед, и там мы прожили остаток нашей совместной жизни.
— Давно он умер?
— Он умер через три года после женитьбы Эдмунда — после первой его женитьбы, на матери Алексы. Все произошло неожиданно. Мы так хорошо жили. Я строила планы: что надо будет пересадить в саду и переустроить в доме и как мы будем отдыхать и куда поедем. Словно нам с ним предстояло вместе жить вечно. И была поражена, когда вдруг заметила, что Джорди стал сильно сдавать. Потерял аппетит, похудел, жаловался на какие-то недомогания, боли. Сначала я не хотела поддаваться страхам, считала, что это просто неполадки с пищеварением, наследие долгих лет в лагере для военнопленных. Но, в конце концов, обратились к врачу. Он направил к специалисту. Джорди положили в Релкиркскую терапевтическую клинику, «на обследование», как там говорили. Результаты этого обследования доктор сообщил мне лично. Мы сидели в его солнечном кабинете, он напротив меня за столом, и говорил очень сочувственно, по-доброму, а когда кончил, я поблагодарила, встала, вышла из кабинета и по длинному, устланному пластиком коридору пошла к Джорди. Он был в отдельном боксе, полулежал на высокой больничной кровати, обложенный подушками. Я принесла ему желтых нарциссов из Балнеда и поставила рядом в кувшине, налила побольше воды, чтобы они не завяли и не погибли. Но Джорди уже через две недели не стало. Эдмунд был тогда со мной, а Каролина, его жена, нет, она как раз тогда забеременела и мучилась токсикозом… Сознание, что должен родиться ребенок, поддерживало меня в те черные дни. Джорди ушел, но на подходе новое существо, значит, жизнь продолжается. Вот почему, между прочим, Алекса мне особенно дорога.
Ноэль, переждав минуту, отозвался:
— А вы — ей. Она очень много мне о вас рассказывала.
Вайолет молчала. Поднялся ветер, пробежался по траве. Он пах дождем. Она подняла голову и увидела, что на западе собираются тучи, очертания холмов затуманились, вниз, на склоны, упала тень.
— Чудесный, в сущности, был день, — проговорила Вайолет. — Надеюсь, вы не жалеете, что так провели его? Не соскучились со мной?
— Нисколько.
— Я начала с того, что хотела вам кое-что объяснить, а вместо этого рассказала историю всей моей жизни.
— Для меня это большая честь.
Вайолет сказала:
— Вот Алекса сюда идет.
Он приподнялся, отряхнул локти свитера от налипшего зеленого сора.
— Верно.
Они смотрели, как она к ним карабкается, молодая, быстрая, неутомимая, в голубых джинсах и синем свитере, светло-рыжие волосы растрепаны, лицо разрумянилось от ветра, солнца и подъема. «Совсем дитя с виду», — подумала Вайолет. И вдруг почувствовала, что обязана защитить ее.
— Мне в жизни выпало большое счастье — выйти замуж за того, кого я любила. Хочу надеяться, что так же будет и с нею.
Ноэль медленно повернул голову. Взгляды их встретились.
— Вирджиния говорит, чтобы я не лезла и не вмешивалась. Но вы ведь сами, конечно, понимаете, как сильно Алекса вас любит, и я просто не могу допустить, чтобы она страдала. Я на вас не давлю, я просто прошу, будьте с ней бережны. Если неизбежно придется причинить ей боль, сделайте это теперь, пока еще не поздно. Вы же хорошо к ней относитесь, пощадите.
Его лицо не дрогнуло, взгляд остался ровным. Он ответил, хотя и не сразу:
— Да. Конечно.
Больше они ничего не успели друг другу сказать, и, наверное, к лучшему. Алекса была уже близко, в двух шагах — запыхавшаяся, радостная, она упала в вереск рядом с Ноэлем.
— О чем это вы тут болтаете столько времени?
— Да так, о том, о сем, — улыбаясь, отозвалась ее бабка.
— Меня послали узнать, не пора ли собираться. Ферпосонам-Кромби надо еще попасть к кому-то ужинать, они предлагают подвезти в Крой супругов Глоксби и Дермота Ханикомба. К тому же скоро все равно будет дождь, вон небо как почернело.
— Да, — подтвердила Вайолет.
Она посмотрела вниз: лодки уже причалили к берегу. Кто-то успел залить костер. Все гости поднялись, относили вещи в машины, встряхивали и складывали пледы.
— Да. Пора возвращаться.
Она стала грузно подниматься на ноги. Ноэль вскочил и протянул ей руку.
— Спасибо, Ноэль.
Она обобрала с подола толстой твидовой юбки приставшие цветки вереска, бросила вниз последний прощальный взгляд. Все кончилось. До следующего года.
— Пошли.
И первая двинулась вниз по крутой тропе.
Ноэль проснулся от сильной жажды. И от чего-то еще более настоятельного. Когда разобрался, оказалось, что его разбудила потребность любви. Тяга к Алексе. Полежав немного с пересохшим ртом, в одиночестве, на чужой кровати, в незнакомой комнате, где в распахнутые окна смотрелась черная, без единого огонька бурная ночь и не слышно было проезжающих автомобилей, только ветер гнул и мотал верхушки деревьев, он с тоской подумал про Лондон, про дом на Овингтон-стрит, где в комфорте, окруженный заботой, он жил эти последние месяцы. В Лондоне, если бы ему захотелось среди ночи пить, надо было только протянуть руку к стакану родниковой воды с кружком лимона, которую каждый вечер перед сном готовила для него Алекса. Если в темный предрассветный час он ощущал желание, достаточно было повернуться на бок в мягкой постели и притянуть к себе Алексу. Как бы крепко она ни спала в эту минуту, она даже спросонья всегда отзывалась на его пыл с нежной страстью, которой он ее обучил, и радовалась новоусвоенной науке любви, уверенная в том, что желанна.
Размышления такого рода совсем не помогли делу. Наконец, не выдержав жажды, он зажег лампу на столике и вылез из кровати. Прошел в ванную, пустил холодную воду, наполнил стаканчик для чистки зубов. Вода ледяная, чистая и свежая на вкус. Ноэль осушил один стаканчик, налил еще и, вернувшись в спальню, постоял на пронизывающем сквозняке, вглядываясь в темноту.
Отхлебнул еще. Эту жажду он утолил, но другая осталась. Родниковая вода и Алекса. Две основные жизненные потребности, сейчас такие насущные и странным образом как бы повторяющиеся одна в другой. Выстроилась цепочка эпитетов: чистая, прозрачная, свежая, хорошая, неиспорченная, незамутненная. Они одинаково подходят и к природной стихии, и к женщине. И еще за общей скобкой — Животворная.
Алекса.
Он гордился, что это благодаря ему она из нескладной девочки-подростка расцвела в уверенную, грациозную женщину. Он был потрясен и глубоко тронут тем, что она оказалась девственницей, но также сознавал, что и сам немало получил от близости с нею, на него излились щедрые дары любви, участия и кроткого безоглядного расположения, ибо ее богатства не сводились к одному только имуществу. Общение с Алексой останется прекрасным эпизодом в его жизни, и что бы ни ждало его в дальнейшем, об этом он всегда будет вспоминать с благодарностью.
Но что его ждет? Впрочем, думать на эту тему сейчас не хотелось. Сейчас у него в мыслях было только одно — Алекса. Она спала в своей бывшей детской в собственной старой кровати, где-то неподалеку, через лестничную площадку и дальше по коридору. Может быть, пойти отыскать ее, бесшумно открыть и закрыть за собой дверь, забраться под одеяло. Она подвинется, она повернется к нему, с готовностью раскроет объятия, оживая, пробуждаясь всем телом…
Он стоял и обдумывал такую возможность, но, в конце концов, решил воздержаться — по соображениям скорее практическим, чем высшим, так он, по крайней мере, сам считал. Ему было отлично известно по собственному опыту, как легко заблудиться ночью в темных коридорах чужого загородного дома, и вовсе не улыбалась перспектива быть обнаруженным наутро в каком-нибудь чулане вместе с пылесосом и пыльными тряпками. Здесь, в Балнеде, не сошлешься и на то, что якобы искал уборную, ведь в его распоряжении превосходный совмещенный санузел при спальне.
Но даже если отвлечься и от практических опасений, и от доводов, более возвышенных, все равно он едва ли отважился бы отправиться на поиски Алексы. Это было как-то связано с самим домом. Едва переступив порог, он сразу ощутил его особую, семейную атмосферу, которая просто исключала всякую мысль о том, чтобы красться под покровом ночи по коридорам. Длинный разговор с Ви на горе только укрепил в нем эти представления о Балнеде. Словно бы все, кто жил здесь прежде, никуда не ушли, а остались в этих стенах, живут, дышат, занимаются своими делами — и наблюдают, может быть, даже судят. Не только Алекса и Вирджиния, но и Вайолет, и ее верный любимый Джорди. А прежде них — сэр Гектор и леди Примроуз Айкенсайд. Они твердо стоят на страже старых устоев и не отступаются от принципов, по-прежнему распоряжаясь этим большим домом и его многочисленными обитателями и следя за тем, чтобы каждый был на своем месте — дети в детских, гости в комнатах для гостей, горничные и служанки — в мансардах. Как раз о такой наследственной усадьбе мечтал Ноэль мальчиком в Лондоне. Размеренная, обеспеченная жизнь с издавна заведенными порядками и со всеми сопутствующими прелестями загородного времяпрепровождения. Теннис, пикники, еще гораздо роскошнее, чем тот, что был устроен сегодня. Лошади, дробовики, удочки, и преданные сородичи, и егеря, которые всегда рады помочь и наставить молодого джентльмена.
