Мы с Энрико честно попробовали присоединиться, но подпевать Лёкиному вокалу было просто невозможно.
— Если нас кто-нибудь услышит, они решат, что едет машина крэйзи… — сказал Энрико, бросив попытки спасти песню.
— Разве у вас не поют? — удивилась Лёка Ж.
— Такие песни — нет. Здесь такое, — Энрико сделал акцент на слове «такое», — давно никто не может слышать.
— Почему? — все еще не понимала Лёка Ж. очевидного.
— Потому что это неприлично, — объяснил я. — Все равно что если бы ты Кобзона по утрам включала вместо Петра Налича.
— Надо же… — удивилась Лёка Ж. и переключилась на мобильный Энрико. — Ой, это же «Порше дизайн. Блэк эдишен»!
Лёка Ж. забрала у Энрико телефон, увидела местное время — девять вечера — и выразила неподдельное удивление тому, что за окном такая тьма.
— У вас что, белых ночей не бывает? — осведомилась Лёка Ж.
— Откуда! Тут не Питер, — посетовал Энрико. — Я вот ни разу белую ночь не видел.
— Так приезжай к нам. Мы с Севой тебе покажем, — легкомысленно пообещала Лёка Ж. и обратилась ко мне за поддержкой: — С нами будет весело. Правда, Сева?
— О да! Иному и жить ровно шутку шутить, — язвительно заметил я.
— Это ты на кого намекаешь? — Лёка Ж. прищурилась и даже забыла про мобильный Энрико. — Смотри мне! — Она перевалилась через спинку сиденья и стукнула меня ладошкой по голове.
Энрико, с интересом наблюдавший за этой сценой, задал вопрос, который давно вертелся у него на языке:
— Сева — твой брат?
Мне даже стало интересно, как она теперь выкрутится. В предвкушении я набрал воздуху и задержал дыхание.
— Нет, муж, — ответила Лёка Ж. не моргнув глазом.
Повисла пауза, вся неловкость которой ощущалась почти физически. Энрико открыл окно со своей стороны. Лёка Ж. уткнулась в телефон и стала усиленно подпевать Тото Кутуньо. Я тихо щипал себя за ногу, чтобы не сорваться в гомерический хохот.
— А это Colosseo quadrato — Квадратный Колизей, — сменил тему Энрико, кивнув в окно на высокое, испещренное темными арками белое здание, которое виднелось за автобаном.
— Разве Колизей не круглый? — блеснула архитектурными познаниями Лёка Ж.
— Это другой, — сказал Энрико и объяснил, что круглый Колизей, известный всему миру, построили при античном императоре Флавии, а этот, квадратный, о котором мало кто знает, возведен в конце 1930-х при Муссолини. Диктатор хотел с помпой отметить двадцатилетие фашизма в Италии и расширить границы Рима от Тибра до самого моря. Но не успел — началась война, и появились более важные дела.
На самом деле сначала здание называлось Дворцом итальянской цивилизации, потом Дворцом труда, но римляне обзывают его Колизеем — за обилие арок (216) и грандиозность (высота 68 метров, площадь 8 400 квадратных метров, объем 205 000 кубометров!).
Похоже, Энрико настроился на серьезную лекцию об архитектурном шедевре периода Муссолини и наверняка засыпал бы нас разнообразными сведениями о Квадратном Колизее, но тут на очередном припеве про «лошару» в «Порше дизайн. Блэк эдишен» закричал женский голос:
— Гарик! Где тебя фистулы носят? Ужин давно остыл, Джанни хотел показать тебе домашние задания, теперь обиделся и уснул. Я тоже лягу спать, и ты останешься голодный! Ты меня слышишь?
— Ой! — испугалась Лёка Ж. — Кажется, я включила громкую связь. А кто такой Гарик?
— Гарик — это я, — ответил Эрико, выхватив у Лёки Ж. телефон. — Да слышу, слышу я! — закричал он в трубку. — Я клиентов встречаю… Рейс задержали… Нет, я с ней не один. С кем, с кем. С мужем!.. С ее мужем, конечно… Сюсанна, basta! Дома поговорим. — Энрико отключил телефон, сунул его в карман куртки и раздраженно бросил: — Stronza[4].
Лёка Ж. молчала. Она осмысливала услышанное.
— Что такое «стронца»? — наконец спросила она.
— Ну как тебе сказать… — замялся Энрико, который оказался Гариком.
— Это твоя жена? — продолжила допрос Лёка Ж.
Энрико-Гарик неохотно кивнул.
— А почему она называет тебя Гарик? Ты же Энрико… — недоумевала Лёка Ж.
— Энрико Карузо — так меня зовут итальянские друзья, — объяснил он, — потому что я Гарик Курузян.
— Понятно, — вздохнула Лёка Ж. — А почему мы клиенты?
— Я guadagnucchio… подработаю как гид, — объяснил Энрико-Гарик. — Провожаю туристов по городу, по музеям, ищу, где жить, показываю, где покупать…
Лёка Ж. опять вздохнула и отвернулась.
Фиат несся по ночным кварталам Вечного города. Лёка Ж. спохватилась:
— Мы уже в Риме, а я так и не открыла мартини!
Она вытащила из сумки полиэтиленовый пакет, разорвала его, отвинтила крышку бутылки.
— За Рим! За Вечный город! — сказала она нарочито бодро и отхлебнула прямо из бутылки.
— Куда ты прешь, весталка похотливая! — по-русски заорал Гарик итальянке, втиснувшей свой смарт на парковку в плотном ряду мотоциклов прямо перед нашим носом.
Маленькая улочка в три-четыре дома была слишком узкой, и дорога с односторонним движением теснила полоску брусчатого тротуара, рассчитанного на одного пешехода. Видимо, разозлившись, Гарик выкрикнул первое, что пришло ему в голову, — какой-нибудь стишок Ивана Баркова.
— Сразу видно — итальянка за рулем! — продолжал Гарик, раздраженно жестикулируя. — Все итальянцы тупые и наглые. Куда мне теперь вставить!
Лёка Ж. неодобрительно покосилась в его сторону.
Гарик выскочил из фиата и побежал к вышедшей из смарта итальянке. Они обменялись парой реплик, сопровождая их экспрессивными жестами, после чего синьорина поставила свою тачку на сигнализацию и как ни в чем не бывало удалилась.
— Идите пока с Алессандро, — сказал Гарик, вернувшись, — а я машину вставлю и приду.
Гарик направился к русоволосому парню, который спокойно наблюдал за происходящим, стоя на тротуаре.
— Твой Энрико все-таки не очень хорошо знает русский, — тихо сказал я Лёке Ж.
— Никакой он не мой, — усмехнулась Лёка Ж. — Он — Сусанин.
Гарик вернулся к нам вместе с Алессандро, который вблизи оказался двадцатипятилетним юношей с ярким природным румянцем. Он помог Гарику вытащить чемоданы Лёки Ж., взял один — второй достался мне — и повел нас по узкому тротуару к металлической решетке, над которой висела основательная мраморная доска с названием: via Caltagirone, улица Кальтаджироне.
У Лёки Ж. появился новый объект для приложения нерастраченной энергии. Судя по тому, с каким энтузиазмом она обменивалась с Алессандро двумя хорошо усвоенными ею итальянскими словами, «прега» и «грация», Лёка Ж. успела уже позабыть о разочаровавшем ее Энрико-Гарике.
Алессандро отворил высокую железную калитку, и мы зашли во двор. Широкий проход, облицованный бежевой керамической плиткой, вел к такой же металлической калитке напротив. Справа уходила ввысь отвесная стена серого здания. Слева, внизу, приютились три двухэтажных дома в курортном стиле, к ним спускалась древняя каменная лестница.
— Ой, какая прелесть! — Лёка Ж. показала мне на фигурку Мадонны в голубом одеянии, установленную в стенной нише за стеклом. — Чем-то на меня похожа, правда?
Я сравнил Мадонну и Лёку Ж.
— Ну да, — согласился я. — Она тоже женщина.
— Мог бы и полюбезнее быть. — Лёка Ж. хмыкнула и переключилась на Алессандро. — Прега! — сказала она, разрешая ему двигаться дальше.
Понаблюдав за широкой спиной молодого итальянца, Лёка Ж. напела:
— Алессандро, Але-алессандро… — И громко спросила: — Алессандро, знаешь такую песню?
Тот обернулся. Судя по его недоумению, он, если и слышал такую песню, то в исполнении Лёки Ж. попросту не узнал.
— Ну, Леди Гога, глупый! — снисходительно объяснила Лёка Ж.
— Lady? — переспросил Алессандро. — Оh! Si, Lady Gaga.
На этом содержательная беседа закончилась. Мы прошли вдоль здания, свернули в арку посреди дома и оказались в еще одном дворике, уставленном кадками с невысокими пальмами. Двор был таким же идеально чистым, как предыдущий. У одной из стен бил небольшой фонтан из трех мраморных чаш.
— Куда мы попали! — залилась в восторге Лёка Ж. — Итальянский дворик перед отелем «шесть звезд — все включено».
— Погоди, мы еще квартиру не видели, — попытался я остудить пыл Лёки Ж.
— Да, представляешь, как хороша квартира, если тут такой двор! — поняла меня Лёка Ж. по-своему. — Я готова жить прямо здесь, у фонтана.
— Вот и оставайся, а я пойду с Алессандро, — предложил я. — Честно говоря, очень уже хочется принять душ…
— Обломись, в душ я пойду первой, — пообещала Лёка Ж. и наконец-то вошла в подъезд, дверь которого Алессандро терпеливо держал, пока она восхищалась итальянским двориком.
По широкой, сияющей белизной лестнице мы поднялись к крохотному лифту на площадке между нулевым и первым этажами. Лифт, под стать дому, был старым, но тоже чистым. Застекленные деревянные двери блестели в ярком электрическом освещении. Табличка над пультом сообщала: «335 Kg, 3 persone». Похоже, субтильных жильцов тут не бывает.
