Однажды Сусанночка попросила жемчуг.
— Зачем он вам? — удивился геопатолог. — Он от простаты.
Больше они на кровати не появлялись. Возможно, Григорий Морицович угодил в трещину…
Регулярно по средам приходил мужик с глухим голосом, видимо, сумасшедший. После половых актов его тянуло на откровенность.
— Аделаида, — говорил он, — я должен вам открыть один секрет.
— Я готова, — отвечала Аделаида.
— Но одно ваше неосторожное слово — и мы больше не сомкнемся в объятиях.
— Могила! — отвечала Аделаида.
Сумасшедший понижал голос: — Я убил Троцкого, — говорил он.
— К-как?! — вздрагивала Аделаида.
— А вот так, — спокойно отвечал Кукорин и начинал душить Аделаиду.
В следующий раз все повторялось.
— Аделаида, я должен вам раскрыть секрет. Но одно ваше слово — и… Я убил Распутина.
— К-как?! — вопила Аделаида.
— А вот так, — и Кукорин с наслаждением душил ее.
В общей сложности Кукорин прикончил человек двадцать шесть, в том числе царя Николая Второго. После цареубийства Аделаида пропала.
На кровати лежал голый Кукорин и со злобой повторял:
— Монархистка проклятая!
Иногда на кровати с чувихой появлялся Зовша. Никто не помнил случая, чтобы он кого-нибудь трахнул. Интеллектуальные беседы были без конца. Шепшелович засыпал под теории доктора Фрейда и просыпался под Сальвадора Дали. Но однажды Зовша долго говорил о любви, читал Петрарку и, наконец, тяжело запыхтел. Несколько минут спустя девичий голос пропел.
— Вы сегодня были восхитительны.
— Я всегда такой, — с гордостью ответил Зовша. — Хотите еще?
Двенадцать раз они любили друг друга. Шепшелович никогда бы не мог подумать, что Зовша такой сексуальный гигант.
— Еще, — просил девичий голос.
— На сегодня хватит, — тоном учителя ответил Зовша. — И вообще я не в духе.
— Что такое, любимый?
— Вы разве не знаете, — сообщил Зовша, — что на свете живет одна сволочь, которая пожелала нашему дорогому товарищу Сталину, чтоб он сгорел?
— Не может быть! — взвизгнул девичий голос.
— И эта сволочь, — продолжал Зовша, — под кроватью! И учит иврит!
Шепшелович задрожал.
— Ай! Что вы говорите!! Надо его вытащить!
— Ах ты подонок, предатель, изменник, — Шепшелович выскочил из-под кровати, — я тебе сейчас!..
На кровати был один Зовша, с томиком Петрарки и дико ржал, корчась от смеха.
— За такие шутки! — обиженно начал Шепшелович.
Но в двери уже стучались Арвид с Ирмой. Арвид явно торопился, запутался в штанах, повалил трюмо.
— У меня времени мало, — ворчал он, — вы разденетесь сами или как?
— Опять допрос? — печально спросила Ирма.
— Нет. Сегодня берем еврея, который пожелал товарищу Сталин сгореть. Он в Дзинтари, где-то в лесу, с автоматом Калашникова. Возможно, придется стрелять.
Арвид начал сопеть, пыхтеть и снова упал с кровати.
— На правую руку, — стонал он, — а именно ею придется стрелять Ирма, помогите мне натянуть штаны. Как бы тот еврей не бежал из леса…
Шепшеловичу надо было срочно сматываться. Зовша договорился с дядькой — главным ветеринаром Прибалтики — и Шепшелович был отправлен в солнечную Грузию с партией крупного рогатого скота Дядя обещал, что не забодают. И, действительно, находиться среди коров было одно удовольствие — они не занимались совокуплением не говорили пошлостей и среди них не было ни одного следователя. Эти коровы никому не сделали ничего плохого и их должны были зарезать. Товарищ Сталин убил столько людей — и ему пели кантаты и гимны.
— Где справедливость, — спросил Шепшелович у молодой телки.
— Му-у, — ответила та.
— Вот именно, — он грустно покачал головой.
Где-то в Тбилиси, на набережной Куры, он раздвинул брезент и выпрыгнул из грузовика. Путь его лежал вновь под кровать. Она принадлежала другу Зовши, некоему Гураму, стояла в небольшой квартирке, ключ от которой курсировал по всей Грузии и даже по всему Закавказью.
Гурам оказался симпатичным, длинноносым менгрелом, он проводил Шепшеловича под кровать, подав ему туда сациви, шашлык из молодой баранины и молодое «Цинандали».
— Ваше здоровье! — поднял Шепшелович тост за Гурама.
В Тбилиси кровать была царской — широкой, красного дерева, покрытой персидским ковром. Говорили, что когда-то на ней проводили буйные ночи грузинские князья, пламенные джигиты и даже сама легендарная царица Тамар. Кровать была полна достоинства и гордости. Под кроватью также лежал ковер, мягкий, уютный, ручной работы. Было только одно обстоятельство, которое несколько беспокоило Шепшеловича — на ковре был любовно выткан портрет Иосифа Сталина в виде восходящего солнца.
Спать на вожде было неудобно. Шепшелович иногда просыпался в кошмаре — сталинские усы кололи его в бок. Часто Шепшеловичу казалось, что генералиссимус жарко обнимает его, видимо, не зная, чего Шепшелович ему пожелал. Но все равно это место в Тбилиси по сравнению с рижским было санаторием.
В Тбилиси дышали жарче, и кровать пела уже не задумчивую «Вот солдаты идут», а жгучую «На холмы Грузии легла ночная мгла». Более того, кровать часто танцевала и чаще всего «Танец с саблями». Страстные грузины, если у них что-либо не получалось, моментально хватались за саблю. Дикие завывания наполняли комнату.
Однажды пришел какой-то Гоги со Светочкой. Гоги был печален, хмур, чуть не плакал. Светлана требовала любви.
— Ты как б…, Светлана, ты не понимаешь, что я сэгодня — нэ магу. Одна сволочь пожелала нашему любимому Сталину, чтоб он сгорел. И ты хочешь, чтоб я после этого любовью занымался?! Позор, Светлана. Я бы этого гада лично зарезал, вот так.
Шепшелович услышал, как сабля засвистела в воздухе.
— На кус-ки! На кус-ки!
Мимо кровати летали части шкафа, стола, трюмо. Светлана от ужаса полезла под кровать. Шепшелович от ужаса начал скребсти ковер.
— Мыши! — завопила Светлана и выскочила.
Гоги продолжал крошить мебель и, наконец, приступил к кровати.
Сабля периодически протыкала ее. Шепшелович извивался, уходил, но три раза сабля все же коснулась его.
— Шма Исраэль, — тихо затянул Шепшелович молитву, которую постиг под кроватью в Риге.
И тут все спасла Светлана.
— Гоги, — сказала она, — успокойся! Сталин несгораем. Как несгораемый шкаф!
И Гоги успокоился. Он сел на кровать, свесил волосатые ноги и от бросил саблю.
— Маладец, — сказал он, — умный женщин. Ты какой факультет кончала?
— Философский.
— Фылософский, — задумчиво повторил Гоги, — ну, тогда ложись!
Шепшелович облегченно вздохнул.
В Тбилиси Шепшелович впервые в жизни оказался под двумя мужчинами. Для него это, быть может, было самое тяжелое испытание. Они мычали, они ласкали друг друга до утра, они говорили такие слова, что Шепшелович никогда не решался их повторить. Он затыкал уши, пил литрами «Цинандали», но любовные игры были бесконечны и громки. Когда один узнал, что другой ему изменяет, началось настоящее сражение. Первый хотел зарезать второго, второй, видимо, не желал этого и оборонялся. Шепшелович слышал, как сходились клинки.
— Смерть — за измену! — кричал один.
— Я тэбя больше не люблю! — кричал другой.
— Уу, звэрь! — кидался на него первый.
— Не баюсь! — отвечал тот. — Режь меня, бэй меня, я другого лублу, умыраю, лубя.
— Признавайся, кто, сабака! — первый приставил кинжал к горлу. — Фамылыя или смэрть!
— Шепшелович, — выдавил второй.
Шепшелович от удивления и ужаса потерял ненадолго сознание. Потом ему казалось, что это только послышалось…
Под кроватью в Тбилиси было невероятно жарко и душно, летали какие-то диковинные мухи, ползали загадочные жуки. Шепшелович совершенно одурел от этого, к тому же танцы с саблями продолжались. Не только Гоги, но и другие товарищи рубили кровать, сабля частенько свистала возле уха. Чтобы как-то успокоиться, Шепшелович начал часто пить «Цинандали», расслаблялся и впадал в легкий сон…
Однажды — стояла золотая осень и в окне можно было видеть ветку с хурмой, — завыли сирены, — что-то загудело, засвистело, в комнату ворвались автоматчики с оружием наперевес — и Шепшелович понял, что это за ним. Он поднял руки, правда, невысоко, под кроватью особо не поднимешь, и вдруг в комнату, во френче, при орденах, с горящей трубкой в зубах, скрипя сапогами вошел товарищ Сталин.
Автоматчики три раза прокричали «Ура», и Сталин подошел почти вплотную к Шепшеловичу. При желании Шепшелович мог бы укусить сапог отца всех народов.
— Кра-ват, — поэтически произнес Сталин, — кра-ват моэй юности.
— Ура! — прокричали автоматчики.
— На нэй я скрывался от охранки, — продолжил Сталин.
— Ур-ра, — завыли солдаты.
